Вроде все в порядке. Ах как бы пригодился мне сейчас милый доктор Филип Вийон, но, к сожалению, он остался во Франции. Поискать надо польских врачей, позвонить, что ли, Монике, может, она кого посоветует? И спохватилась: ведь могу застать у неё Армана. Значит, надо обратиться к другу и советчику Роману, первой помощи во всех случаях жизни. Почему-то на этот раз не хотелось, что-то удерживало, но я заставила себя.
— Боюсь, наконец господину Гийому удалось меня отравить, — пожаловалась я Роману. — Просто помираю. Как здесь вызывают доктора?
— Гийом? — удивился Роман. — Ну, не знаю. Не спятил же он. Может, просто поставил крест на надеждах обрести богатство и решил хотя бы отомстить. Врача вызвать просто, я даже знаю здесь одного очень хорошего, но советовал бы пани уж подождать до утра, отвезу вас в клинику, там и специалисты по разным болезням, и сразу сделают все необходимые анализы. И ждать не придётся, теперь с этим просто, были бы деньги.
Я согласилась, до утра как-нибудь перетерплю. А завтра пятница и вечером прилетает Гастон. Вспомнив об этом, я сразу почувствовала себя лучше. И наверняка наплевала бы на следующее утро на поездку в клинику, если бы с утра я опять не принялась помирать. И уже без возражений поехала к медикам.
А вскоре помирала уже от стыда. Надо же, взрослая женщина, а такая безгранично глупая! Как же мне не пришло в голову, отравили, как же!
Просто-напросто я забеременела, только и всего.
* * *
Я решила лично встретить Гастона в аэропорту, ибо великую новость следовало ему сообщить поскорее и наедине. А Романа отправила с Сивинской за продуктами, надо же как следует встретить гостя. У меня было достаточно времени, чтобы привести себя в порядок, и задолго до назначенного срока я была уже готова. Не хватило терпения высидеть до назначенного срока, и я решила ехать прямо сейчас. Знала, что слишком рано, вон ещё в отдалении виднелась машина Романа, ну да ничего, обожду в аэропорту.
Вывела машину за ворота, на малой скорости поехала по узкой ленте асфальта, ведущей через луг к автостраде, как вдруг в густой зелени луга мелькнуло что-то постороннее. Пригляделась — проклятый барьер, он, бело-зелёный!
Хорошо, что на большом расстоянии и в высокой траве, не перескочу я его на машине, уже сколько раз ездила по этой дороге и ничего не случалось. Но ведь никогда и не видела барьера, с чего это вдруг он мелькнул теперь? И почему во мне все окаменело? Может, представила, как могу сейчас очутиться в далёком прошлом такая как есть: в костюмчике с короткой узкой юбкой, а тут Арман на шее, Гастон в Париже, без телефона, без ванной, без электричества, без договорённости о браке с Гастоном, зато ожидающей ребёнка.
Беременная вдова!
И при этом без блистающей чистотой клиники с опытными врачами, а с нашим коновалом и бабой-повитухой, промывающей новорождённому глазки своей слюной! В грязи, потому что — не скроешь ведь — грязным был этот девятнадцатый век. Хоть и блестело фамильное серебро, которое многочисленная прислуга натирала до блеска, да тарелки мылись в тазу сразу все, в одной воде…
Мною овладела такая дикая паника, что я была не в состоянии не только остановить машину — пошевелиться не могла. Нога одеревенела на педали тормоза, руки застыли на рулевом колесе, а машина все ехала дальше, сама по себе. Я закрыла глаза и оказалась в какой-то чёрной бездне…
* * *
Очнувшись, увидела — у меня в руках вожжи, и еду я в воланте по грунтовой дороге. Экипаж с лёгкостью нёс Патрик, его я распознала по двум белым пятнышкам на заду. Близко, совсем рядом, шумел старый лес.
Я ещё не совсем стряхнула с себя оцепенение и соображала плохо, когда за поворотом дороги увидела едущую мне навстречу карету и непонятно почему сразу догадалась — карета пани Порайской. Вдруг она окуталась облаком пыли, пыль скрыла карету, но вот из этого пыльного клуба вылетела одноколка и устремилась мне навстречу. Голова моя ещё не соображала, руки сами остановили Патрика, заставили развернуться в противоположную сторону и направили прямиком к моему поместью. Вот уже появилась аллея, ведущая ко входу в парк, вот из-за верхушек старых деревьев стали видны трубы дворца.
Инстинкт заставлял делать все возможное, чтобы не показаться болтливой соседке в таком виде, в каком я сейчас нахожусь: обтягивающий костюмчик с юбчонкой до бёдер, макияж на лице, на пальце — перстень Гастона сверкает. О, вон косари сняли шапки, кланяются мне, чтоб им. Ничего, вот и парк, сейчас укроюсь в доме.
И тут меня догнала двуколка и поравнялась с моим волантом. Глянула — Роман, какое счастье! За ним мелькнуло лицо ошалевшей Мончевской.
— Вы уж меня извините, милостивая пани, — хрипло проговорил Роман и щёлкнул кнутом над гривой Патрика, задев слегка холку коня.
Этого было достаточно. Моих лошадей никогда не стегали кнутом, я не разрешала и пальцем тронуть, вполне хватало окрика, похлопывания рукой. Удар кнутом, даже такой лёгкий, для Патрика явился громом с ясного неба. Конь вздыбился, волант со мной буквально взлетел в воздух, и вот мы уже мчались как ветер. Хорошо, я с детства научена править лошадьми, вот и сейчас сжала вожжи изо всех сил. Впрочем, через мгновенье мы пролетели оставшийся путь и Патрик привычно остановился у входа, облетев газон. За мной остановилась двуколка. Роман подбежал.
— Пани Порайская с дочерьми сейчас будут здесь! — прошептал он.
Схватив меня в охапку, прикрыл попоной юбку и голые ноги и внёс в прихожую, минуя остолбеневшую дворню. В прихожей было пусто. Роман отпустил меня, и я, все ещё прикрываясь попоной, помчалась к себе в покои. Я тоже понимала, что не принять почтённую даму и первую сплетницу в уезде не могу, она издали видела мой волант, нельзя сослаться на внезапное недомогание. Будь я не совсем здорова, не рискнула бы отправиться на прогулку в экипаже без кучера.
За собой я уже слышала быстрые шаги Зузи, но захлопнула дверь у неё под носом, крикнув что-то нечленораздельное. Пусть подождёт.
Быстро, быстро переодеться. Домашний капот набросить? Ну нет, не выйду же в нем к гостям, все равно придётся переодеваться. Поэтому поспешила сбросить с себя компрометирующий костюмчик и натянула приличное платье. Когда осталось лишь застегнуть застёжку сзади, впустила ничего не понимающую Зузю, но объяснения с горничной пришлось отложить: в гостиной уже ожидали гостьи.
Пани Порайской слишком долго пришлось ожидать меня, так что следовало выдумать очень уважительную причину своей задержки.
В гостиную я вышла взволнованная и расстроенная, да, не стала скрывать волнения и поведала соседке, какое несчастье… скорее, неприятность приключилась со мной во время прогулки. А именно: широкая оборка моего длинного платья как-то намоталась на колесо — ведь я правлю сама, как известно, не люблю ездить с кучером — и оторвалась, в результате чего я выглядела совершенно непристойно. Пришлось срочно повернуть к дому, избегая компрометации, а пока переодевалась, гостям пришлось меня ждать, за что и прошу у них прощения. И хотя пани Порайская стала громко мне сочувствовать, я видела недоверие в её глазах. И слишком уж настойчиво она расспрашивала, с какой целью отправилась я на прогулку в одиночестве. Может, имела место некая романтическая причина?
У меня лопнуло терпение, и я без зазрения совести, отбросив светские условности, небрежно произнесла:
— Признаюсь, дорогая, я удивлена. Неужели осталось незаметным моё расположение к графу де Монпесак? Думала, это всем известно, раз нет, не стану скрывать своих чувств перед близкими друзьями и откровенно признаюсь пани.
Порайская была так поражена, что даже о дочерях позабыла. Обе девушки, делая вид, что заняты в отдалении разглядыванием семейных альбомов, насторожили ушки, стараясь ни слова не уронить из моего признания. А их мать, как я уже говорила, даже позабыв о присутствии невинных девиц, горячо принялась отговаривать меня от столь несчастливой склонности. Оказывается, всем давно известно, какой распутник этот граф де Монпесак! У него в Париже любовница, две любовницы, а сколько внебрачных детей — и не счесть! К тому же он азартный игрок, дни и ночи проводит в игорных домах (интересно, когда же успел наплодить столько отпрысков?), проигрался дотла, совсем разорён, вот и ищет богатую невесту. А сейчас вон как подозрительно спешно помчался в Париж, не иначе получил опять какое неприятное известие. Может, кредиторы его к суду привлекли?
О, Арман неплохо поработал, теперь я знала все сплетни о Гастоне, распускаемые в округе. Правда, пани Порайская и от себя наверняка добавила Гастону и любовниц, и отпрысков, ведь давно известно, пущенный сплетней воробышек оборачивается в результате стадом волов. И хотя я сама оказалась в очень неприятном положении, меня просто рассмешили взбудораженная сплетница и её горящие от возбуждения щеки. И я подбросила поленьев в огонь, продемонстрировав обручальный перстень и сообщив, что официально обручена с этим распутником.
Гостья моя просто рот раскрыла, я же добавила смеясь:
— Значит, граф заполучил ещё одну жертву. Что ж, надеюсь, я буду украшением его гарема, а это вещественное доказательство его серьёзных намерений относительно меня.
Мелькнула мысль — наверняка мои слова в какой-то искажённой форме дойдут до Гастона, но мне уже было все равно. Чуть было с разбегу не проговорилась о своём интересном положении, но воздержалась, поскольку Порайская и без того была настолько переполнена новостями, что не сумела скрыть нетерпения немедленно поделиться ими с соседями и принялась спешно прощаться. Вот теперь она вела себя невоспитанно, распростилась со мной просто в непристойном темпе.
С облегчением вздохнув после её отъезда, я позвала Романа.
— Ну и что же это такое? — набросилась я на него.
Мрачный Роман уже в который раз ответил, что он, к сожалению, не может никак повлиять на мои перемещения во времени.
— Ясно, не можете, раз этот проклятый барьер теперь тут стоит постоянно! — продолжала я бушевать. — И никак его не объехать. Интересно, что бы вы сейчас делали на моем месте?
Роман изумился и встревожился.
— О каком барьере пани изволит говорить?
— Ну как же, торчит, проклятый, на нашем лугу. Не видели? Бело-зелёный он, барьер времени, точно! Увы, на себе два раза проверила.
Роман был явно растерян. Как-то странно глядя на меня, он пробормотал:
— Да нет же, пани наверняка ошибается. Это не тот барьер! Барьер времени невидим, а тот, что на лугу, никакого отношения…
— Вот уж нет! — фыркнула я. — Говорю вам — на своей шкуре испытала два раза и больше не желаю! А желаю вернуться обратно в двадцатый век, и именно в пятницу, сегодня! И умоляю вас — ну сделайте же что-нибудь! Вот вы говорили о каких-то премудрых учёных физиках, что ли, попросите их больше со мной не экспериментировать! С меня довольно!
— Попробую, — неуверенно пообещал Роман. — Хотя именно теперь это будет особенно трудно. А пани графиня пусть для себя выберет, в каком столетии вы хотели бы остаться навсегда. Вот в этом времени, где находитесь сейчас, или опять перенестись в конец двадцатого века? Собственно, уже можно говорить о веке двадцать первом, ведь двадцатый вот-вот кончится.
Раздумывала я недолго, что тут выбирать? От всех этих перемещений во времени у меня перепуталось все на свете — Гастоны, Арманы, поместья и завещания. Незыблемой оставалась лишь беременность. Ребёнка я ждала от Гастона, а в этом веке он мне даже не объяснился в любви, не говоря уже о том, что я с ним ни разу не переспала. Мужчине можно внушить многое, но не такое же чудо! Да и Арману легче тут меня угробить… К черту Армана, к черту остальные аргументы, если главный я ношу в собственном чреве!
И я без тени сомнения заявила:
— Я хочу жить в конце двадцатого века. Не беспокойтесь, Роман, мнения своего я не изменю. И если эти многомудрые ваши кретины что-то в состоянии сделать, пусть сделают. Больше таких переживаний я не вынесу. В моем состоянии…
Умному и намёка достаточно. Роман все понял. Теперь не мадемуазель Лера станут осуждать, меня прозовут распутницей, останься я в этих благословенных временах! Перстень обручальный я получила в двадцатом веке, не сейчас, и жениться на мне хотят в будущем.
На лице Романа появилось дотоле неизвестное мне выражение решимости, и, глядя куда-то поверх моей головы, он клятвенно заверил:
— Жизнь отдам, но сделаю все, чтобы пани оказалась там, где пожелает. Клянусь спасением бессмертной своей души, буду заботиться о пани как о собственной дочери и сделаю не только все, что смогу, но и больше того.
И только когда он вышел, я обернулась, чтобы взглянуть — на что же такое Роман смотрел, давая торжественную клятву?
На стене за моей спиной висел портрет моей матери.
* * *
На следующее утро Зузя стала свидетельницей моего утреннего недомогания. Даже рвоты сдержать не удалось. Горничная была перепугана, а мне пришлось опять прибегнуть к невинной лжи. После того как немного пришла в себя, усадила дрожавшую девушку напротив и сокрушённо призналась в покушениях Армана на мою жизнь, наконец завершившихся успешным отравлением. Вскочив, милая моя Зузя решила спасать барыню и, крикнув «Мигом принести травяной настой для прочищения желудка», умчалась. Ладно, бог с ним, выпью и настой, лишний раз прочищу желудок, только польза организму.
Когда наконец после всех утренних процедур я смогла принять Романа, тот начал с обнадёживающего:
— Есть надежда, проше пани! Завтра, сегодня ведь четверг.
Я потребовала разъяснений. И получила их.
— Обратное перемещение пани во времени произошло в пятницу, так ведь? В пятницу прилетает вечером господин де Монпесак, та пятница здесь приходится на завтра. Полной уверенности у нас нет, но получено согласие в точности повторить все, только в обратном порядке. Не стану вдаваться в подробности, мне они ясны, боюсь, пани не поймёт. Пришлось бы вас ознакомить со всеми этими парадоксами времени и искривления пространства, благодаря чему кто поглядит на нашу Землю с далёкой галактики, имеет шансы даже динозавров увидеть, преподать азы четвёртого измерения и многое другое…
От галактик, динозавров и четвёртого измерения мне стало плохо, и я испуганно перебила друга:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52