— Есть у пани деньги! — возразил Роман, подавая мне небольшой изящный бумажник из кожи. — И не мешает, пока пани будет отдыхать здесь за столиком, ознакомиться с тем, как выглядят теперешние деньги.
Сунув бумажник в карман купального халата, я крепко завязала пояс и подумала: сколько ещё всего должен рассказать мне Роман, сколько я ещё не знаю о времени, в котором очутилась столь внезапно! Что же, всю ночь продержать Романа в кабинете, не дав человеку выспаться? Ведь придётся же мне без него оказаться в затруднительном положении, и что тогда? А вот вроде бы подходящий случай…
И опять приняла я поистине революционное решение, что ещё несколько дней назад показалось бы мне безумным. И опять на помощь пришло воспоминание, на сей раз поездка с Романом и мальчиком-конюшим к соседям Забродским.
Когда возвращались, метель разыгралась и застала нас в чистом поле. И опять Роман от смерти меня спас, сумев найти пустую в эту пору хату лесоруба и загнав в неё нас всех вместе с лошадьми, которых, я в этом не сомневалась, непременно волки бы сожрали, всю ночь вокруг хаты завывавшие целыми стаями. Тогда ещё показалось мне совершенно неприличным провести ночь в одной избе с холопьями своими да лошадьми, и только опосля батюшка всю глупость мою девичью мне раскрыл и большую награду Роману выдал.
Помогло воспоминание!
— Роман со мной за столик сядет! — не терпящим возражения тоном распорядилась я. — Напитки прошу и для меня, и для себя заказать. И пока буду с деньгами знакомиться, прошу мне в этом помочь, а также пояснить несколько недоумений, что у меня возникли, пока я на пляже одна сидела. Да и не люблю я говорить с человеком, который столбом торчит надо мной, уж Роман-то об этом знает.
Я ожидала возражений и приготовилась ещё кое-какие резоны привести, но, оказалось, уговаривать Романа не было надобности. Ни слова не говоря, он сел рядом со мной за столик, словно холоп всю жизнь привык с госпожой графиней за столиками просиживать. И сразу велел мне все монеты из портмоне высыпать на стол, чтобы хорошенько рассмотреть.
В бумажнике были не только монеты, но и ассигнации, вот только золота и серебра там не оказалось. Роман пояснил, что и золото, и серебро давно вышли из употребления, бумажными деньгами заменённые. Тут я поняла — из-за этого и цены так выросли. Копейка, которая некогда свою силу имела, теперь вовсе без внимания.
Когда я услышала от Романа, что мои апартаменты в «Ритце» стоят девятнадцать тысяч франков в сутки, я поняла, почему горничной он дал сто франков на чай. Боже! Ведь в моё время за двадцать тысяч франков можно было прожить целый год! Ну, без особой роскоши, но и не слишком экономя.
Переживя очередной шок, я спросила у Романа:
— А сколько у меня вообще денег? Сколько было… раньше… я и без того прекрасно знаю, но чего стоят эти средства теперь?
— Могу пани утешить, состояние ваше выросло за столетие неимоверно.
И в ответ на мой удивлённый взгляд пояснил:
— Цены на недвижимость подскочили в несколько тысяч раз. Да и земля тоже. Безо всяких расходов цена одного и того же участка вдруг выросла просто из-за его выгодного местоположения. А после того, как в Польше сменился государственный строй, милостивая пани получила обратно свою собственность. Да и здесь, во Франции, наследство, оставленное пани месье Хербле, намного превышает суммы, известные пани графине на момент её выезда из своего поместья. Впрочем, точную сумму сможет назвать лишь месье Дэсплен.
В нервах я одним глотком выпила все вино, что заказал мне Роман, и жестом потребовала повторить. Сама знаю, месье Дэсплен завтра ознакомит меня во всех подробностях с моим имущественным положением во Франции. И наверняка получу я немало, хоть два года смогу жить в «Ритце», только не сделаю такой глупости.
— Минутку… А о каком изменении государственного строя упомянул Роман? О революции в России я уже знаю, о двух мировых войнах — тоже. А при чем здесь государственный строй в Польше?
Пришлось мне выслушать очередную историко-политическую лекцию Романа, на сей раз об устройстве послевоенной Европы после победы над немцами. Впрочем, видя по моим глазам, что я все равно ничего не понимаю, Роман посоветовал лучше вечерком прочитать об этом на досуге умные книги.
— К черту политику! — разошлась я. — К черту государственный строй!
И спохватилась. Как я выражаюсь? Куда делось воспитание барышни из шляхетской семьи? Как, однако, пагубно действует всеобщее падение нравов!
И схватив стакан, я снова осушила его до дна. Роман осуждающе поглядел на свою госпожу. А мне уже море было по колено.
— А ещё… а ещё, — несколько заплетающимся языком начала я, — вот чего никак не пойму. Почему Эва Борковская ничему не удивляется и по-прежнему считает меня своей подругой, хотя я была ею более ста лет назад? Её тоже неведомая сила перенесла через временной барьер?
Роман позаботился о добавке вина для меня и пиве для себя, после чего тяжело вздохнул и попытался доступным мне языком объяснить сложные вещи:
— О научной стороне дела не станем говорить, правильно? Для пани это слишком сложно, да и я не все понимаю. Но вот почему вы, например, не спросили о месье Дэсплене? Он ведь тоже ничему не удивляется, правда? И вы, пани графиня, как бы это понятнее выразить… для всех здесь самая что ни на есть современница. Я уже имел случай упомянуть о четвёртом измерении, о том, что во времени ничто не пропадает бесследно. Вас все считают своей хорошей знакомой, которая на несколько лет отошла от жизни в парижском свете и заживо погребла себя где-то в глубинах своих польских поместий. А теперь возвращается к привычной жизни. Пани Эва Борковская является пра-пра… дайте-ка сосчитать как следует… ведь я сам жил в то время… правнучкой панны Вильчинской, которая была вашей хорошей приятельницей, а пани в настоящий момент является как бы пра-пра-пра-правнучкой самой себя…
От всех этих правнучек у меня закружилась голова. Нет, наверняка не от вина, не могла же я опьянеть от такой малости, всего три глотка лёгкого вина! И решила — принять Романово пояснение на веру, не вникая в его смысл, иначе спячу. Может, я бы уже спятила, если бы не врождённое легкомыслие и любовь к жизни. Короче, оптимизм не дал мне пасть духом, а в данном случае ему на помощь, очень кстати, пришёл вертолёт.
Уже давно услышала я какой-то посторонний звук, который словно с неба спускался. Подняв глаза, я и в самом деле увидела над собой в небе нечто.
— А это ещё что такое? — ткнула я пальцем в непонятный грохочущий предмет.
— Вертолёт, — не поглядев даже, ответил Роман. — Нормальная вещь. Много теперь этого летает, и вертолёты, и самолёты. К примеру, можно за два часа перелететь из Парижа в Варшаву, а океан перелетают за восемь часов. А из Варшавы в Копенгаген лету и вовсе меньше часа. Жалею, что, когда мы по Парижу ехали, я не показал пани какой-нибудь аэропорт, там, на месте, и объяснил бы все поподробнее, но времени у нас было в обрез. Ничего страшного, в ближайшее время займёмся воздушным транспортом.
Меня охватило какое-то безумие.
— Я хочу на этом полететь! — задрав голову и не сводя глаз с летящей машины, упрямо заявила я.
— Никаких проблем! — улыбнулся Роман. — Когда? И куда?
— В Америку.
— С Америкой выйдет некоторая заминка. По всем странам Европы ездить можно без разрешения, а вот Соединённые Штаты и Канада требуют визу. Слишком много туда лезет всяких нежелательных иностранцев.
— Ну тогда в Лондон.
— В Лондон — в любой момент. Когда пани прикажет?
Я взяла себя в руки. Очень хотелось полетать по воздуху на таком аппарате, даже если это будет последним, что мне удастся сделать в жизни. Но не могла я себе этого позволить, сколько ещё всего меня ожидало! Придётся полет отложить, ведь я ещё не встретилась и не поговорила толком с Эвой Борковской, не привела в порядок дом в Трувиле, не занялась дворцом в Монтийи, где следовало нанять прислугу и открыть ту самую, запертую комнату. Месье Дэсплен звонил мне — вот уже звонил, и я так просто об этом говорю, как о деле обыденном! Так вот, он позвонил, потому что обнаружил отсутствие каких-то важных документов, а они могли оказаться именно в той запертой комнате. А ещё…
Я лихорадочно пыталась вспомнить ещё предстоящие мне неотложные проблемы, чему очень мешал грохот над головой, и не могла. Нет, подождёт вертолёт, не до развлечений мне, когда предстоит столько срочных дел.
— Через неделю, — ответила я Роману. — Полетим через недельку. Неделю я проведу здесь. Позаботимся о необходимом ремонте в доме, встречусь с Эвой Борковской. А потом вернёмся в Париж, и там Роман сделает все для того, чтобы можно было слетать в Лондон. Была я в Лондоне однажды, ещё совсем маленькой девочкой, и хочу теперь увидеть его, когда стала совсем взрослой.
С трудом рассталась я с пляжем — с этим столиком, со своим зонтиком — и отправилась домой. Помогая мне переодеться к ужину, Флорентина озабоченно заметила, что на моем лице и теле явственно видны следы загара. «Чуток обгорела графинюшка», — так выразилась Флорентина, хотя я никаких неприятных ощущений не испытывала. И правда, лицо немного порозовело, но ведь это не страшно? Как и Роман, Флорентина настоятельно советовала мне, будучи на пляже, все время сидеть в тени, не высовываясь на солнце, иначе вместо желаемого загара я просто так обгорю, что вся шкура слезет. И не забывать смазывать все тело косметическим маслом от загара.
Полагаю, впечатлений для одного дня было даже слишком много. Неужели я только сегодня утром выехала из Парижа? А кажется, прошёл целый месяц. И опять я ощутила настоятельную необходимость остаться одной и спокойно все обдумать.
* * *
Утром я проснулась рано, не терпелось снова на пляж. Роман рискнул оставить меня под зонтиком одну, ещё раз повторив свои наставления, главное из которых — не дай бог, обгореть. Близился прилив, меня неудержимо тянуло в море.
Сидя под своим зонтиком и ожидая, когда прилив будет в полной силе, я вспоминала только что просмотренный по телевизору фильм по роману Жюля Верна. Роман научил меня ставить и включать видеокассету (теперь я знала эти премудрые слова), и я в тишине и спокойствии, ещё до завтрака, опять просмотрела полюбившийся фильм. И разрывалась между двумя желаниями — смотреть фильм или мчаться на пляж!
Впрочем, там передо мной тоже разворачивались удивительные картины, да и искупаться хотелось.
Сидя под зонтиком и любуясь морем, я пыталась отгадать, какую это даму Роман так полюбил в девятнадцатом веке, что из-за неё и столетия поменял, и на безбрачную жизнь решился. Наверняка это не была я, ведь ему уже стукнуло пятнадцать, когда я только родилась, а трудно предположить, что он воспылал страстью к младенцу… Да и впоследствии сомнительно, чтобы полюбил меня пятилетней или десятилетней девочкой, хотя любовь его и заботу я всегда чувствовала, но это было совсем другое. А дама его сердца наверняка бывала в нашем доме, раз всю свою жизнь Роман посвятил мне, я же родительского дома до замужества не покидала. Да, всю жизнь свою посвятил Роман нашей семье и в первую очередь мне, причём заботился как о родной дочери, но делал это так деликатно, так незаметно, что вот только теперь я смогла в полной мере оценить его заботу и понять, скольким ему обязана. И какой он слуга? Нет, не холоп он, не слуга, а просто лучший друг, защитник и опекун, который никогда, даже вот и в этом, двадцатом веке не позволял себе панибратства и хоть малейшей бесцеремонности по отношению ко мне.
И пока я мысленно перебирала в памяти всех знакомых дам, кузин и даже не родственниц, гадая, которая из них могла завладеть сердцем Романа, вдруг какой-то мужчина бесцеремонно сел на песок рядом с моим лежаком и как ни в чем не бывало спросил:
— Шведка или немка?
Меня так удивил его вопрос относительно моей национальности, что я от неожиданности ответила:
— Полька.
— И что, мадемуазель только что вышла из больницы или из тюрьмы?
Какой глупый и бестактный вопрос! А спрашивает так, словно уверен — не ответить я просто не могу.
И я действительно ответила, хотя доброе воспитание во мне взбунтовалось:
— Ни то ни другое. Почему вы спрашиваете? И что это вообще за допрос?
— Да потому что мадемуазель белоснежна как первый снег. Меня просто интересует, где можно сохранить такую белизну. За Полярным кругом? В Гренландии? А мадемуазель — полька, говорят, у вас были какие-то неприятности в Сибири? Так это там?
Ой, были, были неприятности, сколько поляков ссылали в Сибирь в разные времена, но ведь когда это было! И лично мою семью такие неприятности не задели. И вообще, никто мне этого незнакомца не представил, а он так непосредственно меня расспрашивает, словно мы уже годы знакомы. Впрочем, нет у современных мужчин привычки представляться, это я заметила ещё на встрече в конторе нашей акционерной компании, тогда месье Ренодена мне тоже никто не представил.
Впрочем, независимо от теперешних нравов, по воспитанию я осталась дамой девятнадцатого века и не горела желанием продолжить разговор с незнакомым мужчиной. А когда он опять хотел о чем-то спросить, я так холодно на него взглянула, что у него всякая охота отпала. Хотя сам по себе был он мужчина интересный, молодой, и, представь мне его какая-нибудь тётушка на балу, я бы охотно записала в свой бальный карнет и мазурку, и даже вальс с ним. К тому же на балу он бы наверняка был одет. Ну и я, разумеется, тоже…
Молодой человек, вздохнув, заметил:
— Ах, мадемуазель, ну сделайте же что-нибудь для того, чтобы сдержать мою болтливость! Меня ведь на самом деле заинтересовала невиданная белизна вашей кожи, в жизни не доводилось такого видеть, а я врач, мне по роду службы положено знать причины. Что явилось причиной такой белизны, образ жизни или наследственные особенности кожного покрова? Все женщины в вашей семье были такими беленькими?
А, ну если он врач… У меня отлегло от сердца. И я ответила уже не столь сухо и сдержанно:
— Понятия не имею, какая у меня кожа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52