Да и мне вновь решиться не позволит гордость.Она повернулась и, освещенная ярким светом луны, кинулась бежать прочь. Я даже не попытался ее остановить. * * * Окажись в эту минуту Алеко поблизости, я, наверное, смог бы всадить в него нож. Когда Сара исчезла из виду, дикая ярость охватила меня. Во мне вскипела злоба на весь мир и на бессмысленную жестокость жизни. Я был зол на Алеко, будто он был виноват во всем, хотя это, что бы ни думала Сара, конечно же было полнейшим абсурдом. Я хотел знать о ней все, так было бы лучше и для меня, и для нее.Сейчас как никогда мне захотелось выпить, и я пошел назад по берегу в сторону гавани. Из деревяшек, выброшенных из моря волнами, какие-то люди на берегу рядом с лодками развели костер. Судя по запаху, долетавшему до меня, на нем запекали омара. Послышался смех, и мимо пробежала молоденькая девчушка лет шестнадцати – семнадцати, а за ней следом – парнишка того же возраста.В темноте они не заметили меня, и я остался стоять, устремив взор на людей, сидящих у костра. Я чувствовал себя одиноким и никому не нужным.Думая о ней, я неожиданно понял, что теперь должна чувствовать Сара. Быть в окружении людей и оставаться в то же время одинокой, занимать высокое социальное положение и быть обреченной. Одиночество – и ничего более.Я не рыдал с той поры, когда был мальчонкой в коротких штанишках. Помню похороны моего деда. Огромные горные скалы, словно переговариваясь друг другом под проливным дождем, выглядывали из-за высоких деревьев. Не забыл чистый спокойный голос священника, отца Фаллона, и стук о крышку гроба комков земли, которые присутствующие на похоронах по очереди бросали в дедову могилу.Сколько лет прошло. Странно, но я почувствовал, как тот же ком размером с кулак застрял у меня в горле и так же защипало в глазах. Но в моих жилах текла кровь кельта, и я, резко развернувшись, зашагал в темноту.Подходя к таверне «У Янни», я услышал звуки бузук, печально раздававшиеся в ночи. Дверь таверны была широко распахнута, и из нее на открытую террасу, уставленную столиками, лился яркий свет. Публика начинала собираться.Внутри таверна на первый взгляд производила впечатление обычного портового кабака. Каменный пол, выкрашенные белой известью стены, над головами – деревянные потолочные балки. На кухне, расположенной в левой части зала, на медных сковородах, поставленных на горящие угли, на заказ готовились блюда. Однако стоило только раскрыть меню и взглянуть на цены, как сходство с другими подобными заведениями пропадало.Таверна была заполнена наполовину, что неудивительно для начала туристического сезона. Посетителей насчитывалось человек двадцать пять, и, судя по говору, в основном это были немцы. Большую часть составляли женщины, хорошо сохранившиеся или, мягко говоря, зрелого возраста. Типичные представительницы своего класса, из категории тех, у кого было все, но они искренне считали, что лишены всего. Таких можно было встретить в большинстве стран мира.Если они жаждали острых ощущений, то выбрали подходящее для этого место. В зале уже царило оживление. Это я мог почувствовать по громкому хохоту, доносившемуся от столика, стоявшего за небольшой танцевальной площадкой. Из местных здесь в основном были рыбаки и ловцы губок, в большинстве своем греки, поскольку массового возвращения турок-беженцев еще не началось, а те немногие, которые занимались промыслом в прибрежных водах, опасаясь нарваться на неприятности, старались обходить таверну стороной. Исключение составлял Киазим Дивальни, который рьяно чтил законы, ничего в этом мире не боялся и в самые худшие времена ничего плохого о греках не думал.Греция – страна мужчин, что особенно легко было заметить, посетив ее островную часть, где еще строго соблюдались старомодные правила и обычаи. Мужчины никогда не брали с собой в таверну жен. Туда они приходили выпить и поговорить с друзьями, окунуться в мир мужских интересов, поэтому каждой женщине, особенно не из местных, вторжение в этот мир было равноценно игре с огнем.С другой стороны, большинство дам, присутствовавших здесь, были богатыми, скучающими и жаждущими захватывающих впечатлений. Они отлично разбирались в правилах игры и, если задавались целью лежа на спине ощутить тяжесть мускулистого тела ловца губок, интересы обеих сторон совпадали.Лукас, сержант полиции, сидел на деревянном стуле в самом конце барной стойки и разговаривал с Алексиасом Папасом, управляющим заведения. Они пили узо и закусывали мезесом из одной тарелки. Рядом стояли блюда с кусочками сыра фетта, снетками, крабами и другими деликатесами, явно рассчитанными на изысканный, но вовсе не на мой вкус.Папас, заметив меня, махнул рукой:– А, мистер Сэвидж, я надеялся, что вы зайдете. Мистер Китрос вернулся. Он хотел бы переговорить с вами.– Я к его услугам, – сказал я.– Хорошо.Он выставил на стойку бутылку «Фикса», вполне сносного пива, производимого в Афинах.– Я передам ему, что вы здесь.Пиво было ледяное. Таким его всегда подают в Греции, даже зимой. Очень освежающий напиток, но мне было нужно что-нибудь покрепче. Когда я допил бутылку, сержант Лукас налил в чистый стакан узо и пододвинул его мне.– Не откажете в компании, мистер Сэвидж?Я не любил узо, но отказаться от него было равносильно оскорблению греческого флага. Лукас был невзрачным мужчиной невысокого роста, одетым в выгоревшую униформу цвета хаки. На его узком, давно не бритом лице лежала печать устойчивой меланхолии. Ничто в нем не впечатляло, даже автоматический пистолет в черной кожаной кобуре, висевший у него на поясе.Но на этом описание сержанта Лукаса не заканчивалось. Со слов Янни, Лукас во время немецкой оккупации был региональным руководителем тогдашней Е.О.К.А. на Крите, слыл жестоким человеком, который во время войны превзошел в зверствах фашистское гестапо.Он добродушно улыбнулся. Этот тихий, маленький человек простой полицейский на острове, должно быть, загубил несметное количество человеческих жизней.– Как дела, мистер Сэвидж? Похоже, неважно.– Обо мне не стоит беспокоиться, – ответил я. – Я живучий.– Рад это слышать.Он осушил еще один стакан узо и поднялся, даже не одернув униформу.– На обход?Он кивнул.– Возможно, я загляну попозже. Мы еще выпьем вместе, а?– Не буду возражать, – ответил я.Снова донесся взрыв хохота, на этот раз с дальнего конца барной стойки, и звук разбившегося стакана.– К вашему приходу они здесь все спалят.Он вежливо улыбнулся, как бы не понимая, о чем идет речь, а затем расплылся в широкой улыбке:– Ну конечно вы шутите. Англичане всегда шутят. Я помню это еще с времен войны.– Я ирландец, – уточнил я.– Это одно и то же. Разве не так?Он попрощался и, к счастью, скрылся в дверях. Это уже слишком, возмутился я. В другом месте только за одну эту фразу ему оторвали бы и руки и ноги.Я налил себе еще узо. Удивительно, но его вкус показался мне лучше. Тут появился Папас и позвал меня в конец зала. * * * Янни Китрос встретил меня у дверей своего кабинета. Он обнял меня, как брата, после долгой разлуки.– Рад тебя видеть, Джек. Рад тебя видеть.Это означало, что он от меня чего-то хочет.– Твоя радость тебе может дорого стоить, – сказал я ему.В углу его кабинета был небольшой бар. Он направился к нему, достал непочатую бутылку «Джеймсона» и почти до краев наполнил стакан.– Вот тебе, Джек, слеза Пэдди Пэдди – шутливое прозвище ирландцев.

. Не так ли ты его сам называешь?– Теперь я точно знаю, что ты от меня чего-то хочешь.На его лице появилась удивительно мерзкая улыбка. Он достал турецкую сигарету и закурил.– Я только сегодня приехал во второй половине дня, но уже узнал, что дела у тебя идут неважно. С другой стороны, можно ли было ожидать другого? Кому сейчас нужны натуральные губки? Пустое это дело.– А что лучшее ты можешь мне предложить?– Ром, – ответил он. – Сейчас на черном рынке в Турции за него дают огромные деньги.– И тюремную камеру нарушителям закона, – вставил я. – Они не только дают им достаточно долгие сроки, но и в качестве поощрения отправляют на каторжные работы.– Я не прошу тебя подплывать к берегам Турции. Ты будешь встречаться с турецкими рыбацкими лодками в пяти милях по другую сторону Нисироса. Там у тебя забирают груз, и ты уходишь. Проще быть не может.– И сколько за это?– Тысяча долларов плюс расходы.Это было больше, чем я смог бы заработать за месяц, и он это знал.– Хорошо. Когда я должен приступить?– Завтра ночью, – ответил он. – С подробностями ознакомлю позже.Он оскалил зубы и похлопал меня по плечу.– Ничего страшного, Джек. Не опаснее, чем на лесоповале.– Тогда почему сам не берешься за это дело? Сэкономил бы.Он от души рассмеялся и пододвинул бутылку «Джеймсона» ко мне поближе.– Ты меня уморишь, Джек. Вот, возьми ее с собой и наслаждайся. Увидимся завтра. Надо будет еще кое-что обсудить. * * * Вернувшись в зал, я увидел, что там стало еще оживленнее. Бузуки играли в полную силу, а на свободной от столиков площадке в самом центре зала появилось шесть пар танцующих. Я взял с барной стойки чистый стакан и нашел свободный столик. Уходить я не собирался. Я еще не настолько набрался, чтобы не мыслить трезво или вообще не соображать.В зал, подобно порыву ветра, ворвался Киазим и остановился. Окинув взглядом публику, он увидел меня. С широкой улыбкой на лице Киазим, вежливо отодвигая танцующие пары в сторону, напрямую пробрался к моему столику.Вытащив из кармана конверт и помахав им перед моими глазами, он присел рядом.– Моя лицензия, Джек. Моя лицензия на право заниматься затонувшими кораблями. Все сработало как надо. По дороге сюда я встретил Лукаса.– Я рад за тебя, – сказал я и пододвинул ему бутылку. – Наливай.Он потянулся к соседнему столику, взял стакан, вылил из него остатки прямо на пол, налил виски и залпом выпил. Он в блаженстве закрыл глаза, и, когда снова их открыл, его лицо озарилось счастливой улыбкой.– Может быть, теперь ты изменишь свое решение, Джек?Я отрицательно покачал головой:– Никаких шансов. Я тебе не нужен. Тебе от меня не будет никакой пользы.Его лицо помрачнело, в глазах отразилось сочувствие, неподдельное сочувствие.– Так это правда, что ты тогда сказал. Совсем плохо, да?– Боюсь, что так.Я снова налил себе в стакан и пододвинул бутылку Киазиму.– За тебя, Киазим. Удачи тебе, и чтобы никаких глупостей.Я поднес стакан к губам и замер. В дверях, одетый в ослепительно белый костюм, стоял Алеко. Пораженные его мощной фигурой и шикарной одеждой, посетители таверны замерли в глубоком изумлении. Он выглядел готовым в одиночку разнести все вокруг.Вошла Сара и встала рядом с ним. Она стояла, не обращая ни малейшего внимания на уставившихся на неё людей. Ее взгляд, не останавливаясь, скользнул по мне. Взяв под локоть, Алеко повел ее к столику рядом с танцевальной площадкой. Папас сам бросился их обслуживать.– Силы небесные, кто она? – выпалил Киазим.– Думаю, это и так видно, – сказал я. – Самая красивая женщина на свете.Бредни пьяного? Нет, это было правдой. Самым важным моим признанием. Она стала неотъемлемой частью моей жизни. Я ощущал ее всеми фибрами своей души и с горечью осознавал, что потерял ее.Киазим, поняв, может быть и не до конца, мое состояние, тактично сменил тему.– Джек, ко мне снова фортуна поворачивается лицом, – произнес он. – Сейчас поедим. Хорошая закуска, хорошее вино, все за мой счет.И мы действительно поели. Бурфето, его любимое фирменное блюдо с Корфу, которое готовится из рыбы с огромным количеством репчатого лука и в избытке посыпается красным перцем, наверное свезенным со всего света. Все это было запито парой бутылок «Деместика», а завершил Киазим трапезу пахлавой, сладким блюдом из слоеного теста, начиненного орехами и пропитанного медом.Я никогда не видел его пьяным, но сейчас он был на полпути к этому.– Теперь я снова чувствую себя мужчиной, – сообщил он мне. – И единственное, чего мне теперь не хватает, это женщины. Хотелось бы вон ту.Он указал на пышущую здоровьем немецкую даму лет сорока, коротко стриженную блондинку с пышным бюстом. Она сидела в компании еще двух туристок и не подозревала, что Киазим положил на нее глаз.– Это мой тип женщины, Джек. Какое тело, какая задница! Просто потрясающие. Есть за что подержаться мужчине.– Будь осторожен, – сказал я. – Похоже, она переживает вторую молодость.Он так басовито, захохотал, что люди за соседними столиками обернулись. Киазим хлопнул ладонью по столу.– Джек, я тебя люблю. Люблю, как родного брата. Сейчас я пойду и приглашу ее на танец. Пощекочу ей немного животик, и увидишь, что произойдет.Этот самый потрясающий плут, из тех, кто когда-либо встречался мне в жизни, поднялся с места, слегка качнулся и решительным шагом двинулся через зал. Немка, прежде чем понять, что происходит, оказалась в его объятиях.Страдания мои улетучились. Бутылка «Джеймсона» была почти пустой. Даже с учетом чрезмерной жажды Киазима это было для меня многовато. Я машинально вылил остатки виски себе в стакан и посмотрел в зал. Сара с серьезным выражением лица глядела на меня. Более того, она выглядела крайне озабоченной. Было видно, что в ней заговорил материнский инстинкт, сильно развитый у большинства женщин.Подняв стакан, я бросил на нее мрачный взгляд и опрокинул виски в рот. Больше половины виски пролилось мне на рубашку. Она отвела взгляд в сторону. Алеко нахмурился и что-то ей сказал. В ответ она кивнула, и они пошли танцевать.Я испытывал жалость к самому себе. Несмотря на свою комплекцию, Алеко двигался удивительно легко, и Сара, не видя никого, порхала в танце словно ангел. В уголке ее рта вновь играла легкая улыбка уверенного в себе человека. Я закрыл глаза, вдыхая ее парфюм. Когда же я снова их открыл, то увидел, что в зале назревала ситуация, которая могла иметь плохую развязку. Глава 9Афродита Здоровенный верзила, правда по комплекции уступавший Алеко, рвался сквозь толпу танцующих, пробивая себе путь локтями. Он был сильно пьян, как и группа из шести его товарищей, которых он оставил за стойкой бара. Его звали Эндрю или что-то вроде этого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30