– Я Джон Генри Сэвидж и больше никто, – отпарировал я. – И не намерен разделять чьих-либо убеждений.Алеко, как всегда, был непредсказуем. Он расплылся в довольной улыбке:– Превосходно, капитан Сэвидж, первоклассный наемник, знающий себе цену, в любой день недели стоит десятка идеалистов.Сара в небрежной позе, вытянув перед собой ноги, откинув назад голову и закрыв глаза, сидела в большом кожаном кресле в углу кабинета и курила. Она напоминала огромную черную кошку, вальяжно лежащую на подушке и внимательно прислушивающуюся к разговору. На какое-то мгновение из-под ее темных ресниц блеснул огонек. Повернув голову, я заметил, что Алеко со странным, застывшим выражением на лице наблюдает за мной.– Не могу сказать, что мне когда-либо доводилось встречаться с революционно настроенным миллионером, – заметил я. – На кого вы работаете? На движение «Защита демократии»?– У этого движения успехи более чем скромные, – сказал он. – Да и «Патриотическому фронту» особенно нечем похвастаться. Нет, я представляю более мощную организацию. В нее входит много членов вроде меня. Промышленники, пароходные магнаты, видные политики, художники. Ведущие люди в разных сферах жизни. И всех нас объединяет общее дело. Борьба за демократию в моей несчастной стране.Слова, пустые слова на устах фанатиков по обе стороны баррикад, а посередине простые, страдающие от этой борьбы люди.– Интересный перечень, – сказал я. – Греческая военная разведка многое бы отдала за такой список, если бы он существовал.Он вытянулся, его лицо вдруг сильно побелело.– Такой список существует, капитан Сэвидж, что, как говорится, и является предметом нашего разговора.Теперь уже становится интересно. На стене за ним висела большая карта восточной части Средиземноморья. Алеко поднялся из кресла и развернулся в ее сторону.– Около четырех недель назад в деревушке неподалеку от Пилоса на полуострове Пелопоннес состоялась встреча с участием заинтересованных сторон. В результате был составлен список из более чем двухсот имен видных людей, враждебно настроенных к правящему режиму. Для выработки плана свержения диктатуры военных исполнительному комитету, который с острова Крит руководит работой нашего движения, требовался такой список. Список вручили специальному курьеру, человеку по имени Апостолидис, который поместил бумаги в дипломат и пристегнул его цепочкой к своему запястью. Ночью он поднялся в воздух с частной взлетной площадки неподалеку от Пилоса. Самолетом «Пайпер Ацтек», на котором он вылетел, управлял молодой пилот Андреас Павло.– Не думаю, что дипломат в данном случае самое надежное средство для перевозки таких документов, – заметил я. – Они могли бы придумать что-нибудь более подходящее.– Взрывное устройство в замке дипломата гарантировало полное уничтожение находящихся в нем документов, в случае если кто-нибудь непосвященный попытается его открыть.– Вместе с Апостолидисом?– Он был одним из самых преданных революционеров.– Понимаю. И что, он справился с задачей?– К несчастью, во время сильной грозы, случившейся неподалеку от побережья Крита, двигатель «Ацтека» вышел из строя. Похоже, что во время крушения самолета Апостолидис либо сразу погиб, либо потерял сознание. Во всяком случае, самолет мгновенно затонул, а он так и остался в его кабине. Только тяжело раненному Павло удалось выбраться из самолета.– И что потом?– Пару дней он, едва живой, проплавал в надувной лодке, что усугубило его состояние. В конце концов его подобрала рыбацкая лодка, и рыбаки сразу же отправили Павло на ближайший остров. Он все время был в бреду и, похоже, умирал.– И в дело вмешалась полиция?– На беду, в Греции не было полицейского участка, где бы ни висела его фотография. Они уже в течение года, если не больше, охотились за ним.– И из Афин спешно прибыли бравые молодцы? Где же он теперь?– Они отправили его в тюрьму для политзаключенных на острове Синос. Там есть небольшой госпиталь.– А они знают, какое задание он выполнял? Про Апостолидиса, затонувшего вместе самолетом где-то возле Крита с дипломатом, прикрепленным к его руке?– Пока нет, – ответил Алеко, покачав головой. – Про это они могут узнать позже, когда станут его пытать. Как я понимаю, он на волосок от смерти. Да он и так почти при смерти. Сломана рука, переломаны ребра, проникающее ранение легких.Я вяло кивнул, погрузившись в свои мысли.– Одного не могу понять. Как вам удалось узнать в таких подробностях, что произошло после авиакатастрофы?Он слегка улыбнулся:– От рыбака с лодки, подобравшей Павло в море. Павло в бреду наговорил много лишнего, что его спаситель предпочел сохранить в тайне.– Почему?– Отчасти из-за страха, я думаю. Как и большинство простых людей, он не хотел иметь с такими делами ничего общего.– И вы убедили его изменить решение?– За соответствующее вознаграждение.– Теперь вы хотите, чтобы я вызволил Павло?Он решительно закивал головой:– У меня есть с кем связаться на Синосе. Естественно, я не могу раскрыть их имен даже вам, но могу получить оттуда любую необходимую информацию. У меня есть карты острова, планировка сооружений. Я могу показать вам точное место, где содержится Павло, сказать, кто его охраняет.Алеко открыл дверцу письменного стола, вытащил из него карту и начал ее разворачивать.– Не надо беспокоиться, мне это совсем не нужно, – остановил я его.Он изумленно посмотрел на меня, как будто понял, что я хотел этим сказать, и в его американизированном английском зазвучал акцент, похожий на тот, с которым говорят греческие крестьяне.– После Пелоса операция на Синосе вам покажется легкой прогулкой.– Вы бизнесмен, Алеко, – ответил я. – И если я не ошибаюсь, достигли всего, что имеете, следуя одному золотому правилу: купить подешевле, продать подороже. Если вы хотите предложить мне двадцать пять тысяч за то, чтобы я отправился за Павло, тогда это дело стоит гораздо дороже, а если так, для меня эта операция будет слишком рискованным мероприятием.Он подался вперед и, положив ладони на стол, хмуро посмотрел на меня.– Хорошо, плачу тридцать тысяч.– Очевидно, вы меня не поняли, – сказал я. – Меня это дело просто не интересует. Я пока не жалуюсь на свое здоровье, и у меня есть катер. То и другое вместе намного дороже смертельного риска.Он вдруг резко засмеялся, как будто его осенило:– Боже, я понял, Сэвидж. Вы просто струсили.– Точно, – ответил я бодро. – Испугался до смерти.Сара поднялась с кресла и зевнула.– Знаешь, Димитри, вы иногда становитесь похожими на глупцов. Не пора ли нам перекусить?– Спасибо, – сказал я. – У меня что-то пропал аппетит к утонченной пище.– Хорошо, – сказала она. – Дайте мне пять минут переодеться, и потом встретимся на палубе. Вы сможете показать мне окрестности.Она быстро вышла, а Алеко с побелевшим лицом уставился на меня. На его правой щеке дергался желвак. Таким я его еще не видел. В какой-то момент я даже подумал, что он готов меня ударить. Учитывая его мощную комплекцию, не трудно догадаться, что бы тогда со мной стало. Я повернулся и направился к двери, ведущей в кают-компанию. Он окликнул меня по имени и, встав в дверном проеме, загородил собой проход.– Ты напрасно тратишь время, Сэвидж. Она не для тебя.– Это ты так считаешь, а не она.Я вновь сделал попытку выйти из его кабинета, но тут он сказал:– Она ведь тихо угасает, Сэвидж. Понемногу с каждым днем.– А все мы разве не угасаем?Я попытался принять беззаботный вид, но у меня от его слов, хотя я и не понял, что он имел в виду, неожиданно похолодело внутри и бешено заколотилось сердце. Это касалось ее, как я мог отреагировать иначе?– Хроническая лейкемия, – сказал Алеко, и я почувствовал в его голосе желание сделать мне больно любой ценой. – Это тебя успокоит?Я, придя в ярость, как ребенок, готовый в отчаянии колотить по любому находящемуся рядом с ним предмету, нанес Алеко удар кулаком в правую скулу. Он отпрянул назад и уставился на меня дикими глазами, явно не собираясь нанести мне ответный удар. Я повернулся и вышел. * * * С наступлением темноты я ощутил нереальность окружающего мира. В небе ярко светила полная луна, а такого количества звезд я еще никогда не видел. Это была одна из тех ночей, когда особенно остро ощущаешь радость бытия.Словно нож в сердце, меня мучила одна мысль. Я бросил на Сару короткий взгляд. На этот раз она была в юбке из льна и белом свитере. Волосы зачесаны назад и перехвачены лентой. Впервые я увидел ее девятнадцатилетней девушкой и неожиданно для себя вдруг почувствовал к ней такую невыносимо острую жалость, что у меня запершило в горле.Я торопливо закурил сигарету. Затем, немного помедлив, предложил и ей. Она отказалась, и мы пошли от пристани вдоль белой песчаной полоски, ведущей к скалам.– Вы мне еще не рассказали, что привлекает вас в этой истории, – сказал я. – Или вы просто пытаетесь подражать лорду Байрону?Она покачала головой:– Нет, просто Димитри посвятил меня в свои тайны, только и всего. Я узнала, чем он занимается. Все его занятия политикой – глупость. Он хотел узнать, что я о вас думаю, и как, по моему мнению, вы отнесетесь к его предложению.– Вы ему сказали?– И достаточно точно, – засмеялась она. – Я сказала, что вас это вряд ли заинтересует, и оказалась права.– Но вы не считаете, что я просто испугался?– Надо быть глупцом, чтобы этого не испугаться. Как вы сказали, вы пока не жалуетесь на здоровье и имеете катер, и все это вместе не стоит того, чтобы рисковать жизнью.– Он себя погубит, – сказал я. – И вы это знаете, не так ли? Рано или поздно они схватят его.– Знаю. Иногда мне кажется, что именно так и будет. Одному Богу известно, зачем он в это ввязался. Думаю, из-за того, что произошло с ним в юности. Он жил в горной деревушке на Пелопоннесе. Когда туда пришли солдаты, его отец, мать и две сестры погибли при перестрелке. Он не хочет об этом говорить, но он с тех пор ненавидит военных.Она была удивительно оживлена, сняла сандалии и пошла босиком по мелководью.– Но вы удивили меня, Джек Сэвидж. Где можно еще встретить ирландца, не интересующегося политикой?– Моего отца убили, – произнес я. – Он жил Ирландией и молился на нее. В шестнадцать лет он принял участие в Пасхальном восстании. Три года спустя с оружием в руках воевал вместе с Майклом Коллинсом. К двадцати одному году он уже потерял счет убитым им самим – и все это ради «великого дела».– Как он погиб?– Он до последнего вздоха оставался республиканцем. Во время Гражданской войны, после того как ваших солдат вышибли из страны, он сражался в рядах Ирландской республиканской армии. Когда Де Валера объявил капитуляцию, отец отказался сдаться. Всю оставшуюся жизнь провел в бегах. Его в конце концов схватили, когда он появился у моей матери. У нее была ферма рядом со Слайго, которую ей оставил ее дядя. Со всеми офицерами, которые командовали захватившими его солдатами, он долгое время бок о бок сражался на фронтах войны.– И они его убили?– Он не мог прятаться в доме из-за матери и детей. Меня в то время еще носили на руках. Он вышел к ним, держа в каждой руке по винтовке, и крикнул: «За Ирландию!» Они хотели взять его живым. Там были молодые солдаты, для которых его имя долгое время было легендой. Но он благодаря Майклу Коллинсу отлично владел оружием и двоих уложил наповал. В ответ в него из «левиса» выпустили целую обойму.– И это отрекло вас от политики?– В самом раннем возрасте. Да, я воспитывался в обстановке почитания героизма. Фотография отца висела на камине в обрамлении венка из роз, рядом – всегда горящая свеча. Моя мать никогда не позволяла ее убирать. Она продолжала его любить до самой смерти. Бедняжка, она так мучилась, пытаясь простить меня за то, что отправился служить в эту проклятую британскую армию.– И простила?– Перед самой смертью, – ответил я и, немного помолчав, добавил: – Не могу сказать, что я ненавижу отца, или мне неприятна память о нем, или я осуждаю его за то, что он делал. Человек, я считаю, волен поступать так, как хочет. Просто он жертвовал нами во имя своего «великого дела».Она коснулась рукой моего лица.– Бедный Сэвидж, вы же его любите до безумия. Прошлого не вернешь, и это причиняет вам боль.В этом она была права.– Ну да. Что-то вроде этого, – сказал я.– Ну все, никаких печальных песен больше. Посмотрите, какая красота вокруг. Потрясающая красота. * * * Мы уже почти дошли до скал, оставив лодочный причал далеко позади. Стояла теплая ночь, напоенная легким запахом морского ветра. Сара остановилась, коснувшись меня бедром, и я, не удержавшись, обнял ее за талию. Она подняла на меня глаза, и я нежно ее поцеловал.Выскользнув из моих объятий, она начала кружиться, вытянув перед собой руки.– О, как мне хорошо. Жизнь прекрасна! Как я счастлива! – радостно восклицала она.Затем Сара успокоилась и, положив руки на бедра, загадочно улыбнулась:– Ты знаешь, что мы сейчас сделаем? Мы сейчас устроим праздник жизни. Сначала мы будем плавать в море, а потом я позволю тебе то, что ты давно от меня хочешь. Пусть сегодня у нас будет долгая ночь любви.Она принялась расстегивать сбоку молнию. Когда юбка уже была в руках, я поспешно сказал:– Сара, думаю, тебе не следует этого делать. Дневная жара уже спала и становится чертовски холодно. Для твоего здоровья это опасно.Лунный свет падал на Сару. Она молча стояла на песчаном берегу, так и держа в руке юбку, затем прошептала:– Как, ты знаешь? Знаешь? От кого?– От Алеко, – ответил я.Тут из нее вырвался поток таких бранных слов, которые можно было услышать только в солдатских казармах или портовых пивных. Она быстро натянула юбку и застегнула молнию.– Послушай, Сара, – сказал я и подошел к ней ближе. – Подожди минуту.Она отстранила меня.– Пожалуйста, никаких жалостей. Ты хочешь знать, чего я больше всего хотела? Быть твоей, и ты тоже этого хотел. Хотела тебя одного, хотела почувствовать тепло в этом холодном мраке. Тебе бы даже не пришлось любить меня. То, чего ты так явно и искренне желал, я бы восприняла спокойно, как должное. Но теперь – нет. Теперь все испорчено. Я никогда не буду уверена, что ты идешь на это не из-за жалости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30