— Наверное, это была достойная женщина.
— Да.
Мидж сказала это с такой убежденностью, что я обернулся к ней.
— Расскажите мне о Флоре Калдиан, — попросила Вэл, собирая чашки и тарелки.
Румбо отскочил на другой край стола и прижал к грудке недогрызенную кожуру.
— Мы сами не много знаем, — сказал я, допивая кофе. — Знаем лишь, что она была очень старой, когда умерла, что большую часть жизни прожила в Грэмери и что слыла здесь целительницей. Нам говорили, что она умела лечить животных и людей.
— Лечить?
— Ну, я полагаю, легкие недомогания. Очевидно, она пользовалась снадобьями и внушением — не думаю, что она делала хирургические операции.
— И она жила здесь одна?
Я кивнул:
— Ее муж умер вскоре после женитьбы, погиб в последнюю мировую войну.
Вэл отнесла посуду в другую половину кухни и свалила в раковину. Я прошел за ней со своей чашкой.
— Я помою, — сказала Мидж, догнав нас и открывая кран с горячей водой.
— Хорошо, а я буду вытирать. — Вэл встала рядом и обратилась ко мне: — А ты бы позвонил Бобу и узнал, как он там.
Я посмотрел на часы и мрачно усмехнулся.
— Сейчас лишь начало десятого — для окружающего мира он еще мертв. Но мне доставит удовольствие нарушить его сон.
Только когда я взобрался по лестнице в прихожую, где висел телефон, до меня дошло, что Вэл хотелось побыть с Мидж вдвоем. Мидж почти не участвовала в нашем разговоре о Флоре, и, возможно, Вэл подумала, что она станет более общительной наедине. Несмотря на то что Вэл после подъема сияла, как солнышко (а точнее, гремела, как весенний гром), я уловил, как она раз или два бросила на Мидж хмурый взгляд. Если чего-то этой женщине и недоставало, то только не проницательности.
Я набрал номер Боба. Честно скажу, я в самом деле беспокоился, мне действительно хотелось узнать, все ли с ним хорошо.
Телефон звонил долго, прежде чем послышался голос Киви:
— Кто это? — спросила она, не скрывая раздражения.
— Это Майк. Как добрались?
— В конце концов добрались. Мой штурман проспал всю дорогу, так что я несколько раз не туда сворачивала.
— И как он?
— Поговори с ним самим.
Тут же на другом конце послышался голос Боба.
— Прости, друг, — преодолевая неловкость, сказал он.
— Ну и гад же ты!
— Да, знаю. Сам не пойму, Майк, что произошло. Я ведь немного и принял-то.
— Да еще выпил. Странно, что можешь так нормально говорить.
— А что, ночью я был совсем плох?
— Да. Разве Киви тебе не рассказала?
— Она сказала, что у меня была небольшая истерика.
— Я бы сказал иначе. Ты совершенно спятил!
— Какой-то кошмарный сон.
— Какой там сон! Ты что, совсем ничего не помнишь?
— Не много. Слегка перепугался, да?
— Ты увидел что-то внизу, на кухне. Хоть это-то помнишь?
Возникла пауза.
— Слушай, Майк, я был в бреду. Не знаю, что я там увидел, даже не помню, что спускался.
— Киви сказала, что спускался.
— Ладно, ладно, может быть. Все это, знаешь... немного туманно. Я действительно очень сожалею, что всех так переполошил. А как, м-м-м... как Мидж все это восприняла?
— О, ей это показалось чертовски весело.
— Извинись за меня, а?
— Это не сработает. — Я в отчаянии покачал головой. — Только вспомни, Боб! Как ты лежал у стены, а я сидел над тобой — помнишь, что случилось со стенами? Всю эту... чертовщину.
— Ты с ума сошел? Стены остались в порядке. Я здорово перебрал, вот и все, так что не надо преувеличивать, Майк. Мне и так плохо.
— Это не просто дурной кайф. Ты увидел на кухне что-то такое, что напугало тебя, а когда поднялся наверх, то почувствовал, что стены сжимаются.
— Ну и что? В этом ничего необычного. Я хочу сказать, всякая ерунда, вылезающая из стен, летающие в темноте чудовища — это довольно обычно, когда накачаешься гарриком.
— Ты сам сказал, что не так много принял.
— Достаточно, чтобы уловить дурные флюиды.
— Что?
Снова пауза, на этот раз долгая.
— Мне нужно лечь, — наконец проговорил Боб. — Я не так хорошо себя чувствую, как может показаться по телефону. Я позвоню тебе на неделе, Майк, чтобы лично извиниться перед Мидж. Будь здоров.
— Погоди...
Но в трубке раздавались короткие гудки. Я покрутил в голове идею позвонить ему снова, но что-то настроение пропало. Возможно, больше не хотелось давить на него. Я вернулся в кухню.
Мидж и Вэл сидели бок о бок на крылечке. Мидж положила голову на поднятые колени, руками придерживая обернутую вокруг ног ночную рубашку. Вэл прислонилась к столбу, вытянув мощные ноги на дорожку. Птички, не обращая внимания на ее грубые башмаки, клевали хлебные крошки. Услышав мои шаги, женщины прервали разговор и обернулись ко мне.
— Ну, как он? — спросила Мидж, она и в самом деле выглядела встревоженной.
— Ты бы поверила, что он ничего не помнит?
— Вполне, в это я верю, — сухо прокомментировала Вэл. — Он был ночью совершенно не в себе, так что все возможно.
— Может быть, он не хочет помнить, — предположил я.
Она насмешливо посмотрела на меня, но я больше ничего не сказал.
Мидж встала.
— Мне нужно одеться и привести себя в порядок.
— Я помогу тебе наверху, — вызвался я.
— Нет, поболтай пока с Вэл. Я скоро.
Но я схватил ее за руку, когда она проходила мимо:
— Боб просит прощения.
Мидж выдавила постную улыбку.
— Я рада, что он в порядке, Майк, но больше не хочу, чтобы он приезжал. Ты знаешь почему.
Я обнял ее, ничуть не смущаясь присутствием Вэл, и прошептал:
— Я тоже прошу прощения.
Мидж тоже обняла меня, но тут же отпустила, и в ее усилии была какая-то слабость.
— Не надо извиняться, — сказала она. — Я не виню тебя, Майк.
Но все равно ее глаза не сияли, как обычно. Мидж повернулась и скрылась на лестнице, оставив меня стоять и смотреть на пустое место.
— У тебя неприятность.
В дверях, заслоняя свет, стояла Вэл и стряхивала с юбки пыль.
Я приподнял брови, не зная, как много Мидж рассказала ей.
Вэл шагнула внутрь, башмаки скрипнули по плиткам.
— Вон там, — кивнула она головой.
— А?
— Не заметил? А я заметила, когда ваша белка прыгнула на плиту. Пока она с волос, но может расшириться.
— О чем ты?..
— Трещина над плитой. Понимаю, ее не сразу заметишь.
Я прошел прямо к плите, не обращая внимания на Румбо, который шнырял среди горшков и кастрюль в неосмотрительно оставленном открытым стенном шкафу.
Наверху в самом деле была трещина, она шла сверху донизу по балке над плитой. Я быстро пощупал, балка казалась довольно прочной, и я в недоверии качал головой. Сзади надо мной нависла тень.
— Ты должен как можно скорее ее заделать, — посоветовала Вэл. — Честно сказать, я удивлена, что ты не сделал это еще до того, как вы въехали сюда. Балка может рухнуть и убить кого-нибудь наклонившегося над плитой. Страшно подумать, что будет, когда камень зимой нагреется. Боже, ты заболел? Ты совсем бледный. Не бойся, она не рухнет прямо сейчас; в конце концов, судя по всему, с этим можно немного погодить.
Я выпрямился и посмотрел в лицо этой большой женщине, о которой думал, что она слегка презирает меня. В действительности она не так плохо ко мне относилась — между нами никогда не было истинной вражды, — но и не была от меня в восторге. Однако что-то в моем поведении, наверное, встревожило ее, потому что в ее голосе слышалась искренняя обеспокоенность, когда Вэл проговорила:
— Думаю, ты должен мне все рассказать, Майк.
И я рассказал. Мы сели за стол, и я рассказал ей все — от первого приезда в Грэмери до странных событий прошлой ночи.
Потом я вернулся к началу, добавляя подробности, выдвигая собственные теории. Порой я чувствовал себя дураком, но продолжал говорить, тем самым облегчая свою душу.
Только появление Мидж у подножия лестницы прервало мой бессвязный рассказ. Ее лицо было искажено отвращением и покрыто слезами, одну руку она запустила в волосы и пальцами скребла голову.
Я подумал, что она подслушала мои слова. Но другой рукой Мидж указывала на лестницу у себя за спиной.
Испорченная картина
Я не мог понять ее чувств. Я держал Мидж за руки и пытался успокоить, но она только качала головой, и сквозь рыдания прорывались лишь бессвязные слова.
Тогда я как можно ласковее отвел ее в сторону и, прыгая через две ступеньки, бросился вверх по лестнице. Я остановился лишь посреди круглой комнаты и, оглядевшись по сторонам, повернулся назад, потом снова вперед, ища, что же так подействовало на Мидж. Комната была прибрана, диван вновь сложен, и мало что свидетельствовало о вчерашней вечеринке. Через окна лилось солнце, озаряя стены и мебель. За стеклом виднелся лес, как мозаика, зеленый и жизнерадостный, без намека на угрозу.
Я не нашел ничего странного, ничего, что могло бы вызвать у Мидж такую реакцию.
Тогда я забежал в спальню.
Ничего.
В ванную.
Ничего.
В комнату для гостей.
Ничего.
И снова в круглую комнату.
Там теперь стояла Мидж, поддерживаемая Вэл.
Мидж указывала на окно. Нет, на мольберт перед окном. Казалось, ей не хотелось к нему подходить.
Вэл оставила ее и направилась через комнату, я быстро последовал за ней и догнал, так что к мольберту мы подошли вместе.
И вместе посмотрели на изображение Грэмери. Прикрывающая его калька была откинута Я услышал, как Вэл вскрикнула, и, возможно, вскрикнул сам.
Картина представляла собой просто беспорядочное смешение цветов, все исказилось и размазалось, изначальная трепетная яркость картины превратилась в безобразную мешанину, краски побурели от случайного смешения. Это было творение сумасшедшего художника.
И даже отраженные от поверхности солнечные лучи не могли внести в картину никакой теплоты.
Соблазн
И словно чтобы усугубить наши проблемы, через несколько дней к нам в дверь опять постучался Кинселла.
Не помню точно, который был час, но сумерки уже напоминали о ночи, и мы с Мидж лишь несколько минут назад закончили наш очередной меланхолический ужин — я говорю «очередной», так как после выходных в Грэмери заметно не хватало радости, и вы сами можете догадаться почему.
Одному Богу известно, какое впечатление осталось от нас у Вэл Харрадайн, когда в воскресенье она уехала домой после достойных психушки выкрутасов Боба, моего бредового повествования о деревенской жизни и, наконец, мелодраматического припадка Мидж, когда она, рыдая, рухнула на пол в круглой комнате. Полный дурдом. Вэл, наверное, подумала — и кто упрекнет ее? — что в деревне какое-то поветрие, вызывающее помутнение рассудка и паранойю.
Я пропущу взаимные упреки и слезливые сцены, что были у нас с Мидж в последующие несколько дней, вам это будет скучно (а мне тяжело); достаточно сказать, что мы едва смогли сохранить наши отношения. Я отчаянно пытался заставить ее взглянуть правде в лицо: над Грэмери нависает что-то необъяснимое и таинственное — и думаю, что в душе Мидж согласилась со мной. Но странно: она никак не хотела признать это открыто, словно это означало бы, что коттедж вовсе не является той мечтой, которую она так ревностно искала и думала, что нашла.
Конечно, в порче картины Мидж обвиняла Боба, но, когда я позвонил ему, он, естественно, все отрицал (и отрицал довольно энергично). Я ему поверил. Мидж — нет.
Я снова и снова возвращался к событиям, происшедшим с нашего приезда в коттедж — в частности, к быстрому исцелению моей ошпаренной руки (что Мидж приписывала чудесной силе Майкрофта), — но она... в общем, как я уже сказал, вам это будет скучно. В результате всего этого мы пребывали в шатком перемирии, не желая (и не видя смысла) больше спорить.
И вот мы сидели, глядя друг на друга через кухонный стол, в вечернем затишье, когда послышался стук в дверь (к тому времени мы стали с приближением темноты запираться).
Мы удивленно переглянулись, и я встал, чтобы открыть.
На крыльце, засунув руки в карманы линялых джинсов, стоял Кинселла с непринужденной улыбкой на своем чертовом красивом лице.
— Привет, рад видеть вас снова. — Он посмотрел мимо меня на Мидж. — Надеюсь, я не нарушил ваш ужин?
Мидж как будто обрадовалась ему.
— Вовсе нет — мы закончили несколько минут назад. — Она подошла к нам.
— Как рука, Майк?
Я хмуро поднял ее на обозрение.
— Хо, выглядит неплохо! Черт возьми, и следа не осталось! — Его улыбка растянулась чуть ли не до самых ушей. — Не болит?
Я покачал головой.
— Знаете, у меня для вас кое-что есть. — Он оглянулся на калитку, потом опять повернулся к нам. — Мы не хотели бы вторгаться, но кое-кто хочет снова с вами повидаться. Знаете кто?
«Дерьмо!» — сказал я про себя, но Мидж вслух спросила:
— Майкрофт? — Она приподнялась на цыпочки, чтобы заглянуть Кинселле через плечо. — Он здесь?
— Да. Он вроде как привязался к вам обоим. Мы проезжали мимо, и он подумал, что хорошо бы засвидетельствовать свое почтение, посмотреть, как вы поживаете. Наверное, ему интересно, как ваша ошпаренная рука, Майк.
— М-м-м... — промычал я.
— О, мы рады с ним поздороваться! — воскликнула Мидж. — Пожалуйста, приведите его.
Кинселле как будто стало неловко.
— Вы знаете, у Майкрофта немного старомодные манеры. Он очень уважает чужой покой и не любит совать свой нос, куда не просят. Было бы лучше, если бы вы сами его пригласили, если не возражаете.
— Конечно не возражаем, — ответила Мидж, оживившись, как не оживлялась всю неделю. — Он в машине?
— Да, на заднем сиденье. Будет рад вас видеть.
Кинселла отошел в сторону, и Мидж поспешила по дорожке. Мы оба смотрели, как она открыла калитку.
— Ну и женщину вы привезли! — сказал американец, и я не понял, восхищение в его глазах относилось ко мне или к ней.
Кинселла, по-прежнему держа руки в карманах, прислонился к косяку.
— Ну, как дела в Грэмери? — спросил он, и мне пришлось удивиться, как легко он задал этот вопрос.
— Чудесно, — ответил я. — Лучше быть не может.
— Ну и прекрасно.
Он что, смеется надо мной? Или в самом деле подкрадывается паранойя?
Кинселла указал пальцем:
— Извините за замечание, но нужно внимательнее смотреть за сорняками в саду. Дай им волю, и они все погубят.
Проследив за его пальцем, я выругался про себя. Раньше я не замечал их, но теперь увидел тонкие зеленые усики, расползшиеся по цветочным клумбам и опутавшие сеть увлажнителей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43