..
— В этом нет необходимости. Впрочем, как знаете, конечно. Я бы предложил вам денек отдохнуть, а завтра обратиться к врачу, если не будете чувствовать себя здоровым. Боли больше не будет.
Последнее мне показалось смешным — Боже, ведь я же не на шутку обварился! — но после того, что он сделал для меня, не хотелось показаться капризным.
— Да, посмотрим, что принесет завтрашний день.
Я сумел улыбнуться.
Майкрофт, очевидно, уже утратил интерес ко мне и с той же еле заметной (а я мог поклясться, что и слегка насмешливой) улыбкой рассматривал Мидж.
— Очевидно, вы и есть Мидж? — проговорил он.
На мой вкус, его взгляд был чуть слишком пристальным, странно вызвав в памяти тот плохо скрываемый интерес, что проявил к Мидж стряпчий Огборн несколько недель назад. Мне никогда не нравились грязные старички.
— Не знаю, как вас и благодарить, — ответила она, и мне показалось, что напряжение только-только начало отпускать ее. Несмотря на сумерки в комнате, я также обратил внимание, что у Мидж очень усталый вид.
— Благодарности не ищут и не требуют. Я много слышал о вас, и простите меня, если я скажу, что рад случаю, хотя и несчастному, который привел вас в Храм.
Джилли и Сэнди подошли к окнам и раздвинули шторы. Свет ворвался в помещение и отчасти оживил обстановку.
— Хьюб несколько раз приглашал нас, — сказала Мидж, — но в коттедже столько работы... — Она взмахнула руками в сторону стоящего за лесом оправдания.
— Ах, конечно, Грэмери. — Ему явно нравилось это название, и его улыбка стала теплее.
— Вы знаете это место? — спросил я.
Майкрофт даже не взглянул в мою сторону.
— Мне рассказывали про него. Скажите мне, молодая госпожа, вы счастливы там?
Если Мидж и удивил этот вопрос, она не подала виду.
— Да, очень. Мы оба. Это чудесный дом.
— В каком смысле чудесный?
На этот раз Мидж смутилась.
— Он... Он такой спокойный, такой безмятежный. И в то же время полон жизни. Он тянет к себе всяких зверей, и в нем столько... — Она запнулась, не в состоянии подобрать подходящее слово.
За нее слово нашел Майкрофт:
— Жизненной энергии.
Это даже не напоминало вопрос.
— Да, — согласилась Мидж. — Да, вот именно.
Майкрофт вроде бы остался удовлетворен. Он вытер руки и опустил рукава.
— Мне бы очень хотелось поговорить с вами снова, — сказал он наконец.
Мидж просто кивнула и повернулась ко мне.
— Как ты себя чувствуешь, Майк?
— Я? Хорошо. Но мне уже никогда не играть на рояле... — Я застонал, осознав все последствия этого несчастного случая. — В среду сеанс звукозаписи — а я не смогу играть!
— Ой, Майк, а я и забыла! — Прикусив нижнюю губу, Мидж опустилась рядом со мной на колени и рукой обняла за пояс, утешая. Впрочем, я слишком злился на самого себя, чтобы меня можно было утешить.
— Я не совсем понял, — вмешался Майкрофт. — Вы думаете, что придется пропустить какое-то профессиональное занятие?
— Я музыкант, — объяснил я. — На этой неделе у меня очень важная запись, но, похоже, я на нее не попадаю. — Взглянув на свою перебинтованную руку, я представил, как колочу ею по столу. На самом деле, конечно, я этого не сделал.
Майкрофт снова сел напротив меня и положил руку мне на плечо.
— Отправляйтесь домой и посидите там денек-два. Никуда не выходите, сидите дома. — Он наклонился и доверительно проговорил: — К среде ваша рука полностью заживет.
Как я ни был благодарен, мне стоило больших усилий не заорать на него.
— Правильно, — сказал я спокойно. — Я пойду домой. И буду там сидеть. Большое спасибо. — Я встал. — Нам лучше уйти, Мидж. — А мои глаза говорили — хватит разговоров, хватит благодарностей, давай-ка убираться отсюда.
И она прекрасно меня поняла.
Но раньше нас ушел Майкрофт.
— Я должен попрощаться с вами, — сказал он, и в его голосе не слышалось никакой обиды за мою внезапную грубость. — Пожалуйста, не забудьте о моем приглашении.
— Не забуду, — ответила Мидж (он обращался к ней, не ко мне).
Она протянула руку, но Майкрофт как будто не заметил, а быстро повернулся и вышел. Я сказал «как будто», потому что видел, как его глаза скользнули в направлении ее руки, и он невольно отвернул голову, но это движение превратилось в поворот всего тела, словно его ум уже переключился на что-то другое. Я мог ошибиться, но в свете последующих событий, думаю, я был прав.
— У вас осталась еще одна проблема, Майк, — улыбнулся мне Кинселла и сунул руку в карман узких джинсов.
Мы в недоумении посмотрели на него.
— Выкипевший радиатор, — напомнил он.
Я чуть не стукнул себя рукой по лбу.
Кинселла рассмеялся:
— Все в порядке, я организую воду и пригоню машину своим ходом. Будем надеяться, двигатель не заклинило.
— Да, будем надеяться.
Мы вышли на улицу, и я был рад оказаться вне дома, снова ощутить на лице солнышко. Чудеса, но единственным неприятным ощущением теперь оставалось жжение в нескольких пятнышках на лице и шее, куда все же попали брызги кипятка. Но эта боль не шла в сравнение с той, что я перенес раньше. И хотя моя грудь местами могла бы чувствовать себя лучше, грубый материал рубашки уберег ее от серьезного ожога. Мое забинтованное предплечье и кисть руки еще чесались, но в этом была даже своя приятность.
— Невероятное средство! — сказал я Кинселле, когда мы втроем направились к красному «эскорту».
— Какое? — спросил он, щурясь на солнце.
— Эта зеленая жидкость, куда окунули мою руку.
— О, ничего особенного. Смягчающее, вот и все, с добавкой антисептика.
— Но она сняла боль.
— Друг мой, вашу боль снял Майкрофт.
— Но это невозможно.
— Возможно, и мы оба это понимаем.
— Тогда как же...
Кинселла сверкнул своими тошнотворно ровными белыми зубами:
— Майкрофт — необыкновенный человек.
Наверное, он думал, что все объяснил.
Мы подошли к машине, и Кинселла открыл нам заднюю дверь. Мидж забралась первая, а я за ней, стараясь ничего не задеть перебинтованной рукой.
Он сел за руль, и мы подождали кого-то с канистрой воды.
Мидж наклонилась вперед и спросила:
— Вам теперь лучше, Хьюб?
Он удивленно повернулся к ней:
— Что вы имеете в виду?
— В тот вечер вы так торопливо уехали. Мы подумали, вам плохо.
Заерзав на сиденье, Кинселла указал на угол дома:
— Вон идет Нейл с водой. — Он прокашлялся. — Да, в тот раз я нехорошо себя почувствовал. Извините, мой уход был не совсем вежлив. Обед не поладил с моим желудком, понимаете?
Боковая дверь открылась, и на переднее сиденье сел Нейл, поставив себе в ноги пластиковую канистру.
— Ну, вагон отправляется, — сказал Кинселла, заводя мотор. — Вы будете дома моментально.
Мы с Мидж, как один, обернулись, когда машина, объехав серое здание, набрала скорость и помчалась по дороге. Серый дом — синерджистский Храм — оказался гораздо больше, чем мы представляли себе, когда впервые увидели его с опушки леса.
А лично мне он показался теперь и гораздо более зловещим. Но Мидж смотрела назад с легкой улыбкой на губах.
Исцеление
Когда я проснулся на следующий день, моей первой мыслью было: что с рукой? Не выпирает ли она распухшей массой из-под повязки?
Вечером мы решили, что утром первым делом поедем в Бэнбери, в больницу, и покажем ожоги специалистам, вопреки безумным уверениям Майкрофта, будто бы в этом нет никакой необходимости. Я не сомневался, что ночь проведу в страданиях, но, как оказалось, спал как дитя, и мне снился сам Грэмери и всевозможные приятные вещи — цветы, друзья-зверюшки, солнышко и голубое небо. Я не ощущал ни малейшей боли.
Когда мы вернулись в коттедж, я собирался сразу позвонить Бобу и донести дурную весть, но Мидж меня отговорила. Подождем, посмотрим, сказала она Что ж, подождем, посмотрим.
Мидж ласкала меня весь вечер, она даже поцеловала каждый высовывавшийся из-под бинтов больной палец, чтобы они скорее зажили. Я наслаждался таким вниманием, с содроганием ожидая времени, когда сильное обезболивающее, очевидно подмешанное в зеленую жидкость, начнет терять свой эффект (я не придал ни малейшей веры словам Кинселлы, что там содержался всего лишь антисептик). Но, слава Богу, этого так и не произошло.
Мидж, спавшая рядом, казалась десятилетней девочкой, отчего моя первая мысль была почти преступной; но вскоре я вспомнил свою изначальную тревогу. Я спрятал левую руку под одеяло и боялся взглянуть на нее. В руке чувствовалась некоторая неловкость — повязка давила, — но боль не пульсировала Может быть, мой мозг еще не очнулся после сна Я сжал зубы, собираясь встретить боль. Однако ее не было, и я набрался мужества взглянуть.
Подняв одеяло, я тихонько поднес поврежденную руку к лицу. Во всяком случае, бинты ослабли за ночь, и неудобство причиняла клейкая лента, державшая их на месте, а не давление распухшей руки. Торчащие из бинтов пальцы были лишь слегка красноваты. Я пошевелил ими, они легко сгибались. Я взмахнул рукой — моя кисть двигалась свободно, мешала лишь повязка Я замахал всей рукой, и это была фантастика — рука двигалась, боли не было, и это казалось невероятным!
— Мидж!
Она вздрогнула, вскочила и с тревогой в широко раскрытых глазах села в постели.
— Мидж! Моя рука! Она совсем здорова!
Мидж перевела взгляд с руки на мое лицо и завизжала, чуть не схватив меня при этом за поднятое предплечье.
— Майк, ты уверен?
— Уверен ли я? О Боже, Мидж, мне ли не знать, болит рука или нет? Смотри, я могу даже потрясти пальцами!
— Я знала, Майк, я так и знала! Я и не сомневалась, что все будет хорошо!
— Так ты поверила в это снадобье Майкрофта?
— Нет, у меня исчезли сомнения, когда мы вернулись сюда Не могу объяснить...
Она и не пыталась. Она обняла меня, и мы вместе повалились на подушки.
— Эй, эй, полегче! — закричал я, подняв забинтованную руку. — Не будем портить все излишним весельем.
Мидж покрыла мое лицо поцелуями, повторяя:
— Я знала! Я знала!
Схватив здоровой рукой за ночную рубашку, я оторвал ее от себя.
— Почему бы нам это не проверить как следует, прежде чем я уеду, а? Нет, это просто невозможно. Ты ведь сама видела, как на меня брызнула струя кипятка.
— Ты прав, — сказала Мидж с шутливой суровостью. — Ничего не было. Волшебство тут ни при чем.
Она шутила и, произнося последнюю фразу, не подразумевала ничего особенного. По крайней мере, сознательно.
Я вытянул руку.
— Ладно, Ведьмочка, сними бинты, но осторожно, и, если будет больно, я закричу. И тогда мы, может быть, вернемся в реальный мир.
Она осторожно отодрала клейкую ленту и начала разматывать бинты, марля под ними стала освобождаться. Не прошло и пятнадцати секунд, как рука была полностью свободна.
— А-а-а... — Это было не более чем вырвавшимся у меня вздохом.
На руке, гладкой, хотя и в красных пятнах, не осталось никаких волдырей, никаких ожогов, кожа не отставала. Это была самая прекрасная рука в мире.
Движущаяся картина
Я отсутствовал до второй половины четверга. Запись прошла фантастически — Коллинз, наверное, величайший музыкант и певец среди бизнесменов, и редко с кем так легко работать (пока делаешь все, как надо). Он сделал мою с Бобом песню во сто раз лучше, чем она была. Меня пригласили поработать над парочкой других вещей из этого альбома, так что весь день (среду) я оставался в студии и наслаждался каждой паузой, каждой шуткой. До того я сам не понимал, как соскучился по сцене, и после работы, сидя в ближайшем баре, с жадностью ловил каждую новость от Боба и двух других музыкантов.
Я уже начал тяжелеть от выпитого, но соображал легко. И радовался, что рука меня не подвела (предыдущие два дня я провел, играя на гитаре, чтобы прогнать легкое одеревенение из пальцев, которое могло объясняться просто долгим отсутствием практики). Шум в голове заглушил все чувства.
Боб совсем не верил в серьезность моей травмы и утверждал, что я восстановился быстрее, чем ожидал, потому что не так уж сильно и ошпарился, а просто, как обычно, расчувствовался. Конечно, моя рука была розовее, чем обычно, и виднелось несколько страшных пятен на лице, но повреждения могли быть лишь поверхностными. Я рассказал о синерджистах и о трюке Майкрофта с зеленой жидкостью. «Спятил» — таков был комментарий Боба.
Он предложил мне остаться на ночь у него, и мне пришлось признать, что поездка в Гемпшир в таком состоянии не очень разумна Я отыскал телефон и позвонил Мидж.
Она согласилась, что не имеет смысла ехать так далеко в столь поздний час, и велела оставаться у Боба и развлекаться как могу. Впрочем, предупредила, чтобы я не слишком много себе позволял, и я вполне понял, что она имела в виду: иногда Боб злоупотреблял травкой.
После восторгов по поводу моего удачного дня Мидж сообщила мне, что провела день за мольбертом, наслаждаясь одиночеством, но, конечно, очень скучает по мне. Насколько скучает?.. А насколько высоки горы, насколько глубоко море?..
Я посоветовал ей приберечь свой сарказм до моего возвращения, и мы оба напустили на себя серьезность и стали говорить, как ненавидим быть друг без друга даже один день, что быть по отдельности неестественно, что любовь — страшная вещь; в общем, вы сами знаете такие разговоры. Возможно, это стандартные нежности, но мы говорили искренне. Когда я вернулся к Бобу и остальным, глаза у меня были на мокром месте.
И все же я сумел неплохо провести время. Мы сходили поужинать и закончили вечер около часа ночи у Боба, в Фулхэме, в викторианском доме с террасой. Впрочем, мы не страдали. Его последняя хозяйка (Боб был женат дважды и теперь официально развелся со второй женой) уже легла спать и категорически отказалась (мне послышалось, немного сердито) присоединиться к вечеринке. Мы завели по стерео тяжелый рок, пока стук в стену не дал понять, что соседи тоже не в настроении веселиться. Вскоре наши приятели ушли, а мы с Бобом предались воспоминаниям о старых добрых временах — все сводилось к выступлениям, всяким переделкам и женщинам. Мы откупорили очередные банки с пивом, и время от времени на нас нападали приступы глупого девчачьего хихиканья. Мы хорошо посидели в ту ночь, это была ночь разговоров, и меня радовало, что моему другу не нужны другие транквилизаторы кроме пива и нашей общей беседы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43