— Ты явно знаешь, что тебе нравится, Боб, — сухо ответила Вэл.
Не уверенный, что правильно ее понял, Боб кивнул:
— Мне нравится знать, на что я смотрю. — И он весьма многозначительно взглянул на Вэл.
— А как с плакатами, что Мидж сделала для агентства? — спросил я, чтобы сменить тему.
Вэл отошла от мольберта.
— У меня в машине первые замечания — мелочевка, конечно, немножко подкорректировать цвета. Думаю, можно будет просмотреть их завтра, Мидж, и ты можешь черкнуть свои соображения. — Она тоже оставалась у нас на ночь, и оказалось не так легко найти ей место для сна.
— Прекрасно, — согласилась Мидж. — Не терпится взглянуть на них.
— Учти, это только первые замечания. У нас куча времени, чтобы над ними поработать.
— Звучит зловеще.
— Я знаю, как ты дотошно к этому относишься. Кстати, художественному директору понравилось. Могу сказать, у него куча работы для тебя, но это мы тоже обсудим завтра. Да, и еще Хемлин хочет обсудить новую книгу.
— Кажется, наступает страда, — заметил я.
— Боюсь, таков нынче сезон. Клиенты хотят запустить дело в работу, прежде чем сами отправятся в отпуск.
— Я не могу взяться за слишком многое, — предупредила Мидж.
— Нам не хочется, чтобы ты слишком долго прохлаждалась на природе, — сказала Вэл, плюхнувшись на диван. — Это многих бы расстроило, особенно твоих юных поклонников.
— Не говоря о твоем любезном банкире, да благословит его Бог, — вмешался Боб; он специально сел рядом с Вэл, так что ей пришлось подвинуть свою широкую корму. — Я смотрю, мы что, сюда есть пришли? Или у нашего музыканта нынче еще одна запись? А то выпивка что-то не идет. — Он поболтал передо мной почти пустым стаканом.
По сравнению с такими друзьями, как Боб, любой враг покажется любезным. Но я привык; он стал моей привычкой, а от старых привычек трудно отказаться — правда? Кроме того, я знал, что он говорит так отчасти для Вэл: Боб любил злить тех, с кого не мог ничего поиметь.
Закинув белокурую прядь за ухо, Киви неприязненно шикнула на него:
— Твои манеры иногда меня просто убивают, — однако опустилась и уселась на полу рядом с ним.
— За мою грубость меня и любят, правда, Майк?
Я взял у него стакан и ответил:
— Да. Просто обожают. Тебе того же?
— На этот раз побольше водки. Я же теперь не за рулем.
— А что, это имеет значение?
Боб обнял одной рукой подругу и улыбнулся по-своему, с плотно сжатыми губами, как кот, который только что попробовал сливок и знает, что перепадет еще.
Я послал ему мысленное сообщение: «Веди себя прилично, парень, не подводи меня».
И он меня не подвел. В том, что случилось потом, была лишь часть его вины.
* * *
Ужин удался.
Чем больше мы пили, тем легче текла беседа. Боб и Вэл вскоре вступили в соревнование, их выпады и ответы становились все более смешными и все менее враждебными. Салаты никогда не были моей любимой едой, но, поскольку Вэл строго придерживалась вегетарианства, пришлось составить меню на все вкусы; кроме того, для плотоядных было в избытке холодного мяса Мы сидели вокруг кухонного стола (облагороженного чем-то вроде кружевной скатерти, красными свечами и прочим), дверь в кухню была распахнута, чтобы не упустить ни малейшего дуновения ветра, и жара на улице стала более или менее терпимой. Киви оказалась гораздо интереснее, чем я подумал сначала (между прочим, она не открыла секрет, почему получила свою кличку, но Боб довольно грубо и как-то похабно намекнул, что это имело какое-то отношение к чистке обуви), и без стеснения поведала нам о своих прежних годах, когда была рок-фанаткой (когда-нибудь солидным профессорам нужно провести основательное социологическое исследование этой породы, поскольку мотивы поведения подобных фанатов бывают совершенно не те, каких можно ожидать).
Не раз во время ужина я ловил себя на том, что наблюдаю за Мидж, нежное личико Ведьмочки свечи преобразили в лицо принцессы, миндалевидные глаза излучали искрящийся и в то же время мягкий свет, исходящий откуда-то изнутри. Возможно, на мое суждение в какой-то степени повлиял нескончаемый поток вина, но чувство было совсем не ново; не раз и в самые трезвые моменты я таял от того же ее неопределенного свойства Возможно, я водрузил ее на какой-то пьедестал (и был не одинок в этом), но я знал ее достаточно давно, чтобы в нем к нынешнему времени появились трещины. И тем не менее они не появились. Но не примите меня за влюбленного идиота: я прекрасно видел все ее недостатки и слабости, однако они делали ее только более ранимой, более человечной. Скажем так: они вносили в мечту реализм, делали Мидж для меня более доступной. И одно, что так крепко привязывало меня к ней, — это ее способность увидеть во мне что-то хорошее, и оттого я чувствовал себя свободнее, это позволяло мне легче выражать свои чувства Можете назвать меня романтическим ослом.
Однако в тот вечер я проявил себя ослом и в еще одном отношении. Боб, при его-то чугунном мочевом пузыре, пару раз за ужин поднимался по лестнице в санузел, и только после второго раза я заметил, что он что-то жует. И лишь потом, когда он захихикал от самого обыденного замечания, доменя дошло, что Боб отлучается лишь для того, чтобы отрезать кусочек конопляной смолки, опасаясь делать это открыто в присутствии моей подруги, неприязнь которой к наркотикам была хорошо известна в наших кругах. Очевидно, ему требовалось что-то кроме выпивки, и неудивительно, что Боб пребывал в таком благодушном настроении.
Я решил не вмешиваться, хотя и беспокоился, что Мидж распознает его проделки. За последнюю неделю мне с лихвой досталось от нее за наркотики, и совершенно несправедливо. К счастью, она вроде бы ничего не заметила, возможно отнеся развязность Боба на счет хорошего вина, вкусной еды и доброй компании.
Уже было довольно поздно, когда мы наконец закрыли кухонную дверь от прохладного ночного воздуха и поднялись наверх. Мидж осталась внизу приготовить кофе. В тот день я нелегально купил в деревне хорошего бренди и налил Вэл, Бобу и себе. Я не смог сделать для Киви «Малибу», так что ее напитком стала водка «и много-много лимонаду».
Я преодолел желание принести гитару, зная, что если мы с Бобом начнем, то будем играть всю ночь, пока все вокруг не рухнут без чувств; вместо этого я включил магнитофон и убавил звук, чтобы музыка не заглушала наши голоса.
Даже Вэл как будто смягчилась и стала очаровательнее, чем я когда-либо ее видел, так что мы добродушно поспорили на тему: агент — паразит или благодетель? Мне показалось, что она находилась в более продвинутой стадии, и я не осудил ее.
Первые зевки начались около часа ночи — тут виноват чистый деревенский воздух, — хотя Боб был готов болтать ночь напролет, а Мидж, как всегда как стеклышко, сообщила гостям, кто где спит, предлагая разумную очередность для посещения ванной Бобу и Киви выделили в круглой комнате диван, который раздвигался, а Вэл поместили в гостевую комнату рядом с нашей, на раскладушке — мы и на прежней квартире всегда держали раскладушку именно на такой случай.
Мы с Мидж спустились в кухню помыть посуду, а остальные стали готовиться ко сну. Я хмыкнул, услышав через потолок, как Боб выражает свое впечатление от попыток Майкла Джексона подражать мужскому голосу.
Мы провели некоторое время, постояв на крылечке, глядя на звезды, которые сквозь незагрязненный воздух казались нереальными, и их было больше, чем в любом фильме про космические приключения. Мы также потратили время на ласки и поцелуи, как подростки на свидании. Я был рад, что некуда спешить.
Когда мы снова взглянули вверх, почти все звезды исчезли за черными дождевыми тучами. Как будто небо обесточили.
Понятия не имею, в котором часу нас разбудил крик.
Мы оба вскочили на кровати, словно нас толкнула одна и та же пружина Было достаточно светло, чтобы различить силуэт Мидж, и я почувствовал, как ее руки в испуге вцепились в меня.
— Боже, Майк, что это было?
— Не знаю...
Крик донесся снова, визгливый и страшный, и было невозможно понять, мужчина это кричит или женщина. Я пошарил рядом в поисках выключателя лампы и чуть не перевернул ее, пока включил. Мы оба были голые, и Мидж скорее натянула ночную рубашку, а я взял свой халат. Мы вместе подошли к двери.
Признаюсь: прежде чем открыть ее, я поколебался. Крики прошли по мне леденящим холодом и, спустившись к паху, заморозили мое мужество. Я превратил свою дрожь в действие и повернул ручку.
Когда барьера не осталось, звуки стали еще сильнее, еще страшнее.
В круглой комнате горела лампа, рядом с ней на коленях стояла Киви и полным ужаса взглядом смотрела на скорчившуюся у дальней стены фигуру. Этой скорченной фигурой оказался Боб, на его лице был еще больший ужас — безобразное, перекошенное, оно напоминало те каменные горгульи, которые можно увидеть на выступах церковных крыш. И самым страшным была белизна этого лица. Да, да, совершенная белизна Боб был белым от лица до груди, до живота допояса его пижамных штанов. И руки. Они были не просто бледные, а белые.
Вытаращив глаза шире, чем это возможно, он смотрел на ведущую к лестнице открытую дверь. Его челюсть отвисла почти до шеи, рот напоминал зияющую дыру, и теперь крики превратились просто в сухой хрип.
Я подбежал к нему и окликнул, словно это могло вывести его из безумия, которое ясно читалось в глазах. Я опустился на колени рядом, а Боб прижимал одеревеневшие, как клешни, руки к лицу, чтобы не видеть чего-то кошмарного, но все равно глаза безумно смотрели сквозь скрюченные пальцы. Он весь трясся, и его тело казалось хрупким.
— Боб, в чем дело? Успокойся и расскажи, что стряслось?
Но он как будто не слышал и пытался вдавиться в изогнутую стену, босые ноги скребли по ковру. Я схватил его за запястье, но его руки походили на трясущиеся стальные прутья и не двигались. Откуда-то позади я услышал громкие рыдания и с надеждой подумал, что Мидж возьмет на себя подругу Боба — у меня хватало забот и без этого.
— Боб, ради Бога, успокойся!
Я тряс его за плечи, хотя самому было страшно прикасаться к этой молочной белизне, и он неистово рванулся. Но я не отставал, преодолевая его силу. На этот раз я схватил его за кисти рук и рванул вниз, держа голову так, что ему пришлось взглянуть мне в лицо.
Наверное, тогда я понял, что часть проблемы заключалась в этом, потому что, несмотря на полумрак в комнате, его зрачки были маленькими, сжавшимися, словно он смотрел на яркий свет. И взгляд словно остекленел, сохраняя отражающийся в глазах ужас; я встречал такой же отрешенный взгляд у некоторых моих знакомых под воздействием гашиша.
Но атмосфера была слишком напряженной, пуще заряженной, чтобы я смог распознать это сразу. Стараясь говорить спокойно и контролировать свой голос, я попытался привести Боба в чувство.
— С тобой ничего не случилось, Боб, все в порядке. Тебе приснился страшный сон, вот и все. Или ты услышал что-то, что тебя напугало. Летучие мыши? Мы тебе не говорили, что они живут у нас на чердаке, нет? Когда-то и меня они напугали до чертиков, а теперь я привык. Опомнись, Боб, мы все с тобой, и никто тебя не тронет!
Я чувствовал себя глуповато, так уговаривая его, но он в самом деле был как испуганный ребенок у меня на руках.
На краткое мгновение его глаза сфокусировались на моих, и это как будто немного помогло. Он перестал вырываться и попытался что-то сказать, но по-прежнему из его горла вырывались лишь хриплые бессвязные звуки. Он не мог закрыть рот, чтобы выговорить хоть слово.
Я на секунду оглянулся посмотреть, как там остальные, но лучше бы я этого не делал. Круглая комната была какой-то не такой. О, все было на месте, мебель не изменилась, ковер сохранил свой цвет, и шторы тоже. И вместе с тем я находился где-то в другом месте. Все было холодным — не прикасаясь, я знал, что все охватил могильный холод, — и везде были тени, где их не должно быть. И вернулся затхлый, сырой запах. Мне показалось, что на изогнутых стенах вырастает плесень, но тени были слишком глубокими, слишком темными, чтобы рассмотреть. И комната становилась все меньше, стены сжимались, но медленно, так что я не был уверен даже моргнув и взглянув снова, я не был уверен, что их размеры изменяются. Это сжатие должно было казаться, должно! Духота заложила мне горло, мешала дышать.
Киви выла, Мидж опустилась на колени рядом с ней, обняв рукой за плечи, стараясь успокоить, — и примерно с тем же успехом, с каким я успокаивал Боба Киви силилась что-то сказать, но я смог разобрать лишь несколько сдавленных фраз:
— Пить... он... спустился по лестнице... о Боже, я услышала его крик... он там кого-то увидел... там...
Этого оказалось более чем достаточно, чтобы по моей спине пробежал холодок и, освеженные им, поползли мурашки. Каким-то образом я понял, с кем Боб столкнулся в кухне.
Скребущие по моей груди ногти вернули мое внимание к лежащему у стены товарищу, и я схватил его за запястье, чтобы прекратить это царапанье. Голова Боба тряслась, как у парализованного, а другая рука указывала куда-то в сторону открытой двери — я сказал «куда-то в сторону», потому что она дико раскачивалась, не в состоянии остановиться на каком-либо определенном направлении.
Но я, загипнотизированный застывшим в глазах безумием, проследил не за рукой, а за его взглядом; это было как продлить пунктирную линию на картинке — от глаза до объекта.
В прихожей было темно, но из-за поворота лестницы, из самой кухни, проникало какое-то бледное свечение. Наверное, Боб включил там свет.
Краем глаза я заметил, что комната становится все меньше, а тени гуще, словно и та и другие сговорились раздавить всех, кто внутри. Здравый смысл сообщил мне, что весь этот эффект создается лишь игрой воображения, моим собственным страхом, но это мимолетное объяснение принесло мало утешения. Я все еще сжимал запястье Боба, но теперь сам трясся так же, как он. И когда я взглянул через открытую дверь, моя челюсть тоже отвисла.
По лестнице поднималась чья-то тень. Массивная фигура, смутная, чернильно-темная. Поднималась из кухни.
Вот она возникает, Сзади падает тусклый свет, фигура поднялась выше и теперь уже почти в полной темноте огибает поворот лестницы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43