И продавцы, парикмахеры, бармены, городские домохозяйки облегченно
вздыхали после столь насыщенного дня.
Теперь причал стоял пустой и было непонятно - то ли рейсовики еще не
успели прибыть и катастрофа произошла до начала дневных полетов, то ли они
уже начали эвакуацию населения и "Кочевник" включится в уже идущую
спасательную операцию.
Найт и Трубецкой вышли из "Кочевника" и зашагали по силиконовым плитам
космодрома к черному куполу кессонной камеры с гигантской белой цифрой "3"
на фронтоне. Силовой купол должен был разрезать камеру пополам, возвышаясь
над ними гигантской синей стеной.
Но теперь, когда его не было, кессон сиротливо торчал на краю
посадочного поля и сразу за ним начинался город, который сейчас представлял
странное и жутковатое зрелище. Наверное так выглядела Атлантида сразу после
погружения на дно морское - абсолютно целые белокаменные здания, дороги,
деревья, трава, тонущие в зеленом мареве воды и снующие над всем этим
любопытные рыбы. Рыб здесь не было, но веретена тысячеэтажников посреди
оранжевых льдов, изломанных выпирающими из беспокойных недр планетоида
острыми скалами, и упирающиеся в черное неземное небо, прочерченное кольцами
Сатурна, являли собой апокалипсическое зрелище, от которого в груди
разливалось неприятное чувство страха.
Грузовой шлюз был заперт и Стивен облегченно вздохнул. Если там кто-то
есть то они должны быть живы.
- Пройдем через таможню, - предложил Вольдемар.
- Согласен.
Они обогнули купол и остановились перед дверью таможенного помещения с
угрожающей надписью "Посторонним вход воспрещен! ". Замок был закодирован и
пришлось с ним немного повозиться, прежде чем он соизволил слушаться
командам. Для этого Вольдемар основательно раскурочил блок идентификации
подвернувшейся железякой и замок теперь мог принять за "своих" даже вставшую
на задние лапы дворнягу. Дверь уползла в паз и космонавты вошли в шлюз. Вход
закрылся и заработал компрессор, нагнетая в шлюз воздух.
Стивен стал отсоединять шлем, но Вольдемар остановил его и этим спас
ему жизнь. Распахнулся внутренний вход и их буквально вынесло из шлюза -
воздух устремился в атмосферу Титана и выпал голубоватым снегом на
металлические стенки коридора.
Внутри царила смерть.
Везде горел свет. Они шли по коридорам через приветливо распахнутые
шлюзовые двери и спотыкаясь на комингсах, изредка натыкаясь на чьи-то
замерзшие трупы. Эти люди в форме пограничной службы либо лежали, либо
сидели на полу, прислонившись спиной к стене. На одних лицах замерзло
выражение недоумения, удивления, другие были искажены страхом. Рты застыли в
криках и можно было видеть языки, покрытые белым налетом инея.
Кессон от шлюза, выходящего на причал, до городского шлюза пронизывал
широкий коридор. Прибывающие или убывающие проходили в нем досмотр,
инструктаж, могли даже что-то купить в киосках и автоматах, установленных
там же вдоль стен, сиявшие рекламой о самых низких ценах и самых
качественных товарах и буквально ошеломлявших "деревенских" россыпью очень
красивых, но абсолютно ненужных безделушек. Факт покупки Манхеттена за
стеклянные бусы здесь никого не удивлял.
От "базара" (как его звали пограничники) ответвлялись служебные
коридоры, по которым сейчас и шли космонавты. Стивена удивляло то, что не
сработала система аварийной герметизации. Причальный шлюз был заперт хорошо,
значит что-то случилось с городским.
- Надо осмотреть базар, - предложил он Трубецкому.
- Хорошо, - согласился тот, поняв ход мыслей бомбардира.
Пройдя по указателям, мимо тел еще трех пограничников, они уткнулись в
дверь с надписью "Зона досмотра". Дверь для двоих была узкой и Стивен
пропустил Вольдемара вперед, задержавшись, разглядывая коридор.
Трубецкой до службы в Патруле учился в Бернском университете на
факультете прикладной математики. Однажды, случайно попав на биофак, он
угодил на просмотр учебного фильма, поразивший его. Показывали муравьев. Он
не уловил ни что это были за муравьи, ни где они жили. Они куда-то шли, то
ли перебирались на новое место жительства, то ли ведя кочевую жизнь. Они
шли, пожирая все на своем пути, оставляя после себя в джунглях широкую,
хорошо утоптанную колею, шли, пока не натыкались на ручей. Ни на секунду не
останавливаясь, передовые отряды смело шагали в воду и за ними следовали
другие, и еще, и еще миллионы этих насекомых. Тысячи их уносились водой,
тысячи тонули, но они продолжали идти, пока ручей не перекрывался живым
мостом, по которому спокойно переходили это препятствие муравьи, волокущие
королеву и личинок.
Вольдемара поразил этот пример несокрушимости жизни, пробивающей себе
путь даже в самых непригодных для ее существования условиях. И еще, конечно,
сила инстинкта, заставляющая жертвовать собой во имя следующих поколений. В
человеке этот инстинкт, к сожалению, уже давно не играет ведущей роли.
Самопожертвование у нашей расы не в цене. У нас совсем другой основной
инстинкт, инстинкт самосохранения, который, несмотря на свою кажущуюся
полезность и обоснованность, оказывается более губительным для нас, чем
самопожертвование - для муравьев.
На базаре, также как и везде, горел тусклый аварийный свет. Сквозь
наполовину задвинутые ворота шлюза просачивались не менее тусклые оранжевые
лучи. Освещение скорее скрадывало открывшуюся картину, к тому же многое
тонуло в густых тенях и это было милосердно.
Вольдемар не сразу понял, что заклинило ворота. Он водил своим фонарем
из стороны в сторону, пытаясь разобраться в случившемся, но узкий луч света
выхватывал очень небольшие куски этой кровавой мозаики, а когда картина
сложилась уже в голове, разум все еще отказывался в нее верить. Очнулся он
только в коридоре, видя лишь озабоченное, но такое живое лицо Найта, и
опираясь о дверь, чтобы не упасть.
- Что там такое?, - спросил Стивен.
"Люди-муравьи".
- Лучше тебе туда не входить, - посоветовал Вольдемар и, оторвавшись от
двери, побрел по коридору.
Стивен подумал и согласился с Трубецким. Лучше ему туда не заглядывать.
Сегодня он уже достаточно повидал, к тому же, не случайно великий Лао-Цзы
писал: "Они соблюдали спокойствие. Спокойствием проясняли влажное зеркало
перемен. Следуя Дао, не имели желаний. Учили блаженству бездействия".
Стивен пожал плечами и пошел вслед за Трубецким спокойный в блаженстве
бездействия.
Вольдемар не видел, как он его нагнал, а затем стал заглядывать во все
помещения в этом коридоре.
Ответ на вопрос, почему не закрылись шлюзовые ворота был прост и
страшен. Люди. Люди, как муравьи лезли в шлюз, задыхаясь и замерзая,
ослепленные паникой, не соображая, что они делают, погибая под гильотиной
ворот, заливаясь кровью, давя тех, кто упал, задыхаясь и падая на них. А на
них лезли еще, еще и еще. Их было много. Очень много. И каждый желал
спастись, ничего не соображая, задыхаясь и замерзая в медленно
рассеивающейся земной атмосфере, но подгоняемый вперед коллективным
безумием. Каждый считал, что именно он достоин спасения.
Мальчишку Стивен нашел в картотеке. Это был небольшой кабинет,
увешанный детскими рисунками, пластмассовым столом с компьютерным терминалом
и встроенным в стену аварийным шкафом, где помещался скафандр, сейчас
небрежно натянутый на ребенка. На женщине скафандра не было и она сидела на
полу, обнимая мальчика и глаза ее смотрели прямо на Стивена.
Он поежился, встретившись с ее мертвым взглядом. Ему даже показалось,
что в нем запечатлелась последняя мольба и надежда на то, что ее ребенка
спасут, что он останется жив и что она не продлевает его агонию, когда в
скафандре начнет кончаться воздух и все тело ребенка начнет ломать
неодолимое желание вдохнуть, легкие послушно и судорожно будут набирать азот
и углекислый газ, но мозг будет требовать и требовать кислорода, а мышцы
сокращаться в асфиксии.
Бомбардир связался с "Кочевником".
- Сэр, у нас находка. Ребенок в скафандре. Живой.
- А что с остальными людьми? Есть еще кто-нибудь живой?, - спросил
Фарелл.
- Мертвы, Фарелл. Не сработал шлюз. Я удивляюсь как женщина успела
надеть скафандр на ребенка.
- Хорошо, Стивен. Возвращайтесь и несите его на борт. Помощь вам нужна?
- Справимся.
Они соорудили из стула носилки и высвободили из объятий мальчишку
(Стивен испытал небольшой шок, когда при этом пришлось отломить женщине
руку), уместили его на них. Носилки получились чертовски неудобные и
неустойчивые и приходилось прикладывать немало усилий, чтобы не вывалить
ребенка на пол. Но это было и к лучшему, так как отвлекало внимание от
мертвых тел.
Когда Стивен и Трубецкой ушли на разведку, Фарелл не стал переключать
на себя изображения, даваемые им видеокамерами и пустил все на запись. Он
предполагал, что в причальном кессоне скорее всего никого живого не
обнаружат, иначе кто-нибудь уж догадался бы по пограничным линиям сообщить о
катастрофе, а на трупы смотреть не хотел. Не сейчас.
Интересно, как себя чувствует капитан взбунтовавшегося корабля или,
точнее, взбунтовавшийся капитан корабля? По прибытию на базу его ожидает
немедленный арест, но в расстрел верить не хотелось. На душе было паршиво. И
было страшно. Страшно за себя. Страшно представлять, что может через
несколько дней ты перестанешь существовать и никто этого не заметит, кроме
интендантов, никто не пожалеет о твоем исчезновении и все забудут о твоем
существовании. Все будут жить обычной жизнью: женщины рожать, дети расти,
влюбленные ссориться и мириться, военные воевать. Земля будет вращаться
вокруг Солнца, а галактики разбегаться. А тебя просто уже нет. Сколько
человек жило на Земле с начала рода Homo sapiens? Миллиарды? Десятки
миллиардов? А скольких из этих ушедших поколений мы помним? Сотню? И ты
конечно же не войдешь в эту сотню, а присоединишься к этим безвестным
миллиардам, и от этой мысли Фареллу стало жутко. А кто вспомнит лет через
десять о погибших в Титан-сити?
Ему подумалось, что может такое беспамятство людей есть затаенный
скрытый страх смерти. Ты не помнишь тех кто был до тебя, и значит до тебя
никого не было, и значит ты первый. И кто говорит, что я умру? Кто помнит
тех, умиравших до меня? Назовите имена этих несчастных! Не помните? И не
вспомните, потому что до нас еще никого не было. А мы бессмертны, как боги.
Глава первая. ПИСАТЕЛЬ. Паланга, ноябрь 69-го
Погода в Прибалтике портилась быстро. Это не было феноменом только этой
земли - кончалась ледниковая оттепель, позволившая человечеству встать на
ноги, то есть выйти из пещер и крушить черепа ближних своих не камнем и
дубиной, а - пулями и бомбами, причем вся прелесть была в том, что лично
самому тебе это делать теперь и не к чему - достаточно поручить провести
искусственный отбор обученным людям. Воистину - прогресс велик! И в ожидании
грядущих холодов, грозящих похоронить нашу цивилизацию под толстым слоем
льда, мы вступили в потрясающую по своей глупости гонку - кто раньше нас
сотрет с поверхности Земли: то ли грандиозный факел атомного пожара, то ли
ледовый ластик?
Как свидетельствуют старики, в прошлом веке в это время еще держалась
относительно теплая погода, а море вообще никогда не замерзало. Сейчас же
стоял ужасный холод (и это в начале ноября, в Литве, а не где-нибудь в
Сибири! ), море у берега уже замерзло и только пройдя порядочно по льду
можно было бы добраться до открытой воды, приобретший неестественный для
этих мест цвет Ледовитого океана - свинец плюс угрюмость. Песок был
запорошен снегом и ветер гонял его по пляжу, кидая в лицо и царапая кожу. И
лишь сосны отдаленно напоминали о недавних временах тепла, солнца и моря
своей вечной зеленью, так и не укрытой снегом. Деревья стойко выдерживали
удары не на шутку разгулявшегося ветра, не давая ему захлестнуть, разметать,
разнести маленькую Палангу.
Я прижимался к исполинской сосне, пытаясь не улететь с ветром, и жалел,
что не оделся потеплее и не захватил с собой что-нибудь потяжелее. Надев
очки от слепящего ветра, я наконец оторвался от своего защитника и,
подталкиваемый в спину, подобрался к замшелому камню, принесенному сюда
последним ледником. Усевшись и отгоняя мысли о грозивших мне заболеваниях
почек, уха-горло-носа и предстательной железы, я стал смотреть на
видневшееся из-за деревьев обледенелое море.
Чувствовалось, что мои традиционные утренние прогулки по берегу и парку
накрылись. В отличие от Иммануила Канта я не был столь же педантичен или
закален и мог легко пожертвовать нарождающейся привычкой. Видимо придется
вот так и сидеть на камушке, подложив под задницу грелку, оставшиеся до лета
месяца, когда можно будет возобновить свой моцион.
" Будет ласковый дождь и запах земли
И рулады лягушек от зари до зари... "
Пережить бы осень и зиму.
Я чувствовал себя то ли древним стариком, то ли Господом на
шеститысячном с чем-то году творения, когда ему пришла мысль, что его
замечательные создания вовсе не так замечательны, как это ему хотелось бы,
когда все надежды на лучшее уже испарились и скольких бы детей своих не
послал бы людям - ничего не изменилось бы, и их так же распинали,
оскорбляли, а затем поклонялись, раздирая на себе одежды и кляня себя за
слепоту и неверие. Убийство Спасителя многое говорит о человеческой природе:
о его глупости, о его слепоте, о его нежелании видеть и иметь что-то в
будущем, желая получить все сразу и сейчас, о его ненависти к живым и
непонятном поклонении и любви к мертвым мудрецам и пророкам, о его
склонности к крайностям и неприятию компромиссов, и о его стремлении
повесить свои грехи на чужую душу, о его стремлении принять грехи других.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39