Этого было достаточно, чтобы не задавать лишних вопросов.
Тем более, что общие знакомые: Гаррик Майсурадзе, Регина, доктор Год
отзывались о Павле как нельзя лучше, считали его своим парнем. И у
Валентина за все время их знакомства не было причин думать иначе - он тоже
считал Павла своим: простым, понятным. А поступки доктора Новицкого были
непонятны, предосудительны, чужды. И потому казалось, что своим он быть
никак не может...
Несколько часов назад, возвращаясь после обеденного перерыва в свой
кабинет, Валентин увидел в коридоре Павла и обрадовался ему. Он всегда был
рад Павлу: их встречи оставляли живые яркие воспоминания о небезопасных
восхождениях на перевалы, вихревых спусках по сбегающим с горных склонов
лыжням, соревнованиях по гигантскому слалому, веселому празднику
масленицы. Но на этот раз их встреча ничего хорошего не сулила...
Валентин не сразу понял о чем говорит Павел и какое отношение к нему
имеет Новицкий. А понять это уже было несложно: словесный портрет
Новицкого был известен, и о том, что Павел - медик Валентин тоже знал. К
тому же правая рука Павла висела на предохранительной косынке. Но это не
сразу выстроилось в ряд, улеглось в сознании...
Первая мысль была о том, каким, должно быть, остолопом выглядит он -
Валентин - в глазах Инны Антоновны. Но тут же вспомнил ее слова о космосе
и милицейском мундире и мысленно поблагодарил ее. Умница, она понимала,
каково ему будет, когда он встретится с Новицким... Да, мы остаемся
кому-то товарищами, друзьями и в белом халате, и в милицейском мундире и
не можем уйти в сторону, отмежеваться от этих людей только потому, что они
попали в беду. Куда как просто заявить самоотвод, занять место стороннего
наблюдателя. Закон позволяет это, совесть - нет. Но как помочь человеку,
которого ты обязан изобличить? Посоветовать признаться во всем? А если,
послушав тебя, он станет говорить себе во вред?
Эти мысли не давали Валентину вникнуть в то, что говорил Павел. Но
потом сумел взять себя в руки, сосредоточиться.
...Признает себя виновным в непреднамеренном убийстве Анатолия
Зимовца? Ну, это уж слишком! На худой конец речь может пойти лишь о
нанесении тяжелого телесного повреждения при превышении пределов
необходимой самообороны. К сожалению, он не может сказать это Павлу. Пока
не может...
- Когда ты ударил Зимовца, в его руке был нож?
Вопрос вырвался невольно, потому что это было самое главное: любой
следователь спросил бы Павла об этом в первую очередь.
Понимал ли Павел значение своего ответа даже в такой вот
полуофициальной беседе? Очевидно, понимал, потому что ответил не сразу:
наморщил лоб, затем пальцами разгладил набежавшие морщины. Если бы он
сказал: "Был" и продолжал настаивать на этом, ни один свидетель не сумел
бы опровергнуть его утверждение потому, что наверняка об этом знали только
двое: он - Павел Новицкий и уже мертвый Толик Зимовец, а еще потому, что
через несколько мгновений все увидели нож в руке Зимовца, как он взмахнул
им...
- Нет. В тот момент в его руке ножа не было.
Валентин отвел глаза: по существу, Павел расписался под своим
приговором. И он - Валентин - подвел его к этому. Называется, помог
товарищу! Но вместе с тем он был рад, что услышал такой ответ, что не
ошибся в Павле. Зато последующие откровения товарища неприятно удивили
Валентина:
- Я ударил его потому, что он нахамил мне: схватил за рубашку,
обругал, плюнул в лицо... Да, он был пьян, но прости - я не испытываю
сострадания к пьяным. Я ударил его так, чтобы он знал, чем платят за
хамство. Какой-то мальчишка... Впрочем, о мертвых плохо не говорят. Мне
жаль, что так получилось, и я готов отвечать. Но признаюсь: совесть не
мучает меня. Я не хотел его увечить, но желание поколотить его возникало у
меня не раз. Я уже говорил, что мы жили по соседству. Одно время, когда
Иван Прокофьевич - его отец, болел, я захаживал к ним в дом, помогал Ивану
Прокофьевичу чем мог - в основном болтовней, которую мы - медики называем
психотерапией. Уже тогда Толик задирался со мной, дерзил... Причины? Я их
не видел. Возможно, его обижало, что я обрывал его попытки вмешиваться в
наши с Иваном Прокофьевичем разговоры. А возможно, ревновал меня к Тамаре,
с которой у меня тогда - и это самое смешное - ничего не было. У него
вообще была дурная манера совать свой нос в чужие дела. Помнишь Клару?
После того, как мы познакомились, она пару раз была у меня. Ее
экстравагантность тебе известна. Как-то ей взбрело в голову съехать вниз
по лестничным перилам. Увидела, как съехал Толик, и туда же. Едва не
свалилась. Я догнал ее, стащил с перил. Она укусила меня за руку. Я
разозлился и отшлепал ее. Она стала визжать. Подлетел Толик, заорал: "Как
смеешь бить женщину! Негодяй!" и все такое прочее. Удивляюсь, как я
сдержался тогда... Потом очередь дошла до Ларисы: он и ее мне приплел - у
парня было больное воображение... Ерунда какая! С Лялькой у меня ничего не
было и быть не могло, я не сумасшедший. Правда, года три назад она вбила
себе в голову, что влюблена в меня. Знаешь, когда семнадцатилетняя
девчонка вбивает себе в голову такое, ее не вразумишь, не обуздаешь. Я
решил на время перевестись в сельскую больницу. Откровенно говоря, это
была не единственная причина моего отъезда, но она сыграла свою роль. И
правильно сделал: Ляля сравнительно легко перенесла эту неизбежную в таком
возрасте болезнь. Со временем у нее появились новые, но уже не столь
безудержные увлечения: Донат, тот же Толик, а наши отношения пришли в
норму. Но знаешь, что сказал мне Толик, когда я вернулся? "Зачем ты
приехал?" По-твоему, я должен был объяснять? Вечером 28-го? Я заскочил
домой, чтобы переодеться. Перед этим у меня была тяжелейшая операция и
нервы были напряжены. Я загнал машину во двор, поднялся к себе, принял
душ, переоделся. Когда спускался вниз, столкнулся с Толиком. Он был пьян.
И пошло! Начал с Тамары, кончил Ларисой. Я не хотел связываться с пьяным,
оттолкнул его, сел в машину... Нет, не разговаривал с ним. Но что-то,
кажется, сказал. Вроде бы, что это не его собачье дело... А что другое
скажешь пьяному мальчишке?
Валентин слушал его со все возрастающим чувством тревоги. Сочувствия
исповедь Павла не вызывала: каждый из его поступков можно было понять и
даже оправдать, но взятые вместе они настораживали, внушали тревогу. Что
это? Непонимание элементарных истин или нежелание понимать их?
- Павел, какое отношение к конфликту имеет "Канон" Авиценны?
Новицкий ответил не сразу: некоторое время смотрел перед собой, потом
разгладил пальцем набежавшие на лоб морщины, и лишь затем сказал:
- "Канон" и еще несколько ценных книг из библиотеки профессора
Яворского взял я. Взял и продал какому-то перекупщику. Мне были нужны
деньги.
Это была неправда, но другого ответа Валентин не ожидал...

Доклад Галочки Юрко подтвердил его предположения. Он велел ей идти в
оперативный "рафик" и там дожидаться - возможно, она понадобится, а сам с
Кандыбой поднялся на третий этаж.
На лестничной площадке между вторым и третьим этажами, уткнувшись в
какую-то брошюру, стоял сержант Бессараб, на площадке двумя пролетами выше
покуривал курсант-стажер - Мандзюк предусмотрел все. Сам же находился в
соседней с Яворскими квартире, где лейтенант Дымочкин с помощью капитана
Чопея уже наладил свою аппаратуру. Женя Глушицкий и Кленов по карнизу
перебрались на кухонный балкон квартиры Яворских, справились с дверью и
сейчас только ждали сигнала. Это последнее обстоятельство вызвало
недовольство Кандыбы, который сомневался в правильности действий
оперативников. Мандзюк, которому он высказал эти сомнения, неопределенно
хмыкнул. За него ответил Дымочкин, не отрываясь от аппаратуры.
- Рубашкин, как вошел, пригрозил Ларисе ножом. Старшей Яворской,
кажется, тоже досталось. Это мы уже из разговоров поняли.
- Так чего вы медлите? - заволновался Кандыба.
- Поспешишь - людей насмешишь, - философски изрек Мандзюк. - Мы
подключились, когда они уже к переговорам перешли. Боков только для
острастки пригрозил. А сейчас уговаривает их.
- И Ларису уговаривает? - удивился Ляшенко.
- Она принимает участие в разговоре. Неохотно, но принимает.
- У меня такое впечатление, что Рубашкин привязал ее к креслу, -
добавил Дымочкин.
- Где они находятся сейчас?
- В кабинете. Надежда Семеновна ищет лечебники. Или делает вид, что
ищет. Рубашкин помогает ей. Он уже дважды показывал Бокову какие-то книги,
но, очевидно, его букинистическая эрудиция ограничена, потому что Боков
начал сердиться, - сказал Мандзюк.
- Сорочкиным называет, - добавил Дымочкин. - Сперва по имени-отчеству
величал, а сейчас Сорочкиным... Ищут. Поэтому молчат.
Молчание в кабинете Яворского длилось недолго. Дымочкин подался
вперед, торопливо повернул варьер настройки, замахал руками: дескать, тихо
- слушайте!
В динамике раздалось чье-то недовольное бормотание, покашливание,
затем хрипловатый голос сердито произнес:
- Нету здесь. Одни старые журналы лежат. Брешет она, ваньку валяет!
- Не нервничайте, Сорочкин, - насмешливо урезонил его Боков. - А то
упадете со стремянки. На соседнем стеллаже посмотрите.
- Смотрел. Нету там никаких книг. Бумаги, отпечатанные на машинке, в
стопках и папках лежат.
- Это рукописи, Сорочкин. Пора уже разбираться в категориях печатной
продукции... Надежда Семеновна, как же так? Вы вводите нас в заблуждение,
а это нехорошо.
- Я положила их здесь наверху, среди журналов. Не понимаю, куда они
запропастились, - послышался озабоченный женский голос. - Может, Ляля
взяла?
- Лялечка, ты брала эти книжечки? - вкрадчиво спросил Боков.
- Пошел к черту, сволочь, вор! - крикнула Лариса.
- Тише, лапонька. Не в твоих интересах поднимать шум. И вопрос так
ставить не следует. В ином случае мне придется доказывать, а это я сделаю
очень легко, что вор не я. Но вообще-то согласен с тобой - воровать
грешно.
- Вы не смеете! - возмутилась Надежда Семеновна.
- Я не называл вас, Надежда Семеновна, - ухмыльнулся Боков. - И
вообще давайте не заострять этот весьма и весьма скользкий вопрос. Мне
представляется, что так будет лучше для всех присутствующих, да и,
пожалуй, для отсутствующих членов вашей уважаемой семьи. В конце концов
завещание могло и не быть.
- Было завещание! Было! - крикнула Лариса. - Но ты его выкрал!
- Надежда Семеновна, успокойте падчерицу: она ведет себя крайне
неприлично. И, пожалуйста, объясните ей, что будет с вами и вашим
дражайшим Пашенькой, если этот самый завещательный список - вот он,
Лялечка, взгляни еще раз - станет достоянием общественности, прокуратуры,
суда. Списочек-то Пашиной рукой составлен, а в нем эти самые утаенные
кем-то из вас инкунабулы значатся.
- Ну и гад же ты! - со стоном выдохнула Лариса.
- Не пойму твоего упрека, Лялечка. Список составлял не я и лечебники
не я припрятывал. Больше скажу, перепрятывал их тоже не я. За что же ты
оскорбляешь?
- Ты пришел, чтобы украсть их!
- Вздор! Я хочу избавить вас от этого яблока семейного раздора и
эфемерного соблазна. Надежда Семеновна, простите, но та астрономическая
сумма, которую некогда с перепоя назвал полупомешанный библиофил из Штатов
и которая с тех пор дурманит ваше воображение, не более как фантазия. Вам
не продать лечебники и за сотую долю этой суммы. Я же предлагаю хорошие
деньги. Могу рассчитаться дубленками. Две импортных дубленки с меховыми
воротничками и такой же оторочкой в фабричной упаковке. Согласитесь, что
это не хуже, чем два изъеденных червями фолианта. К тому же, я готов
аннулировать свои счета с Пашкой и этот неудобный для вас и для него
список предать забвению. Надежда Семеновна, мне думается, что такие
условия нельзя назвать грабительскими.
- Донат, клянусь, я не знаю, куда они подевались, - простонала
Надежда Семеновна.
- Лялечка, а ты?
- Отдай список, получишь книги.
- Вот это другой разговор! Я всегда считал тебя умницей.
- Ляля, как ты могла! - ахнула Надежда Семеновна.
- Дурной пример заразителен, - отрезала Лариса.
- Вот так семейка, один другого лапошит, - подал реплику Рубашкин.
- Помолчите, Сорочкин, это не вашего примитивного ума дело, - осадил
его Боков. - Лучше развяжите девушку, а то у нее уже, верно, ручки
затекли...
На какое-то время динамик утих. Чопей встал на подоконник раскрытого
окна, ступил на карниз и, страхуемый уже согласным со всем Кандыбой,
перебрался на кухонный балкон квартиры Яворских, в подмогу Глушицкому и
Кленову.
Валентин вопросительно смотрел на Мандзюка. Хотя он был старшим, но
сейчас дело было не в старшинстве - в оперативном моменте, который надо
чувствовать нутром, ибо речь уже шла о секундах, что ни упускать, ни
торопить нельзя. Мандзюк, как никто, чувствовал бег последних решающих
секунд.
Не отрывая глаз от динамика, словно это был телевизионный экран, он
сделал предупреждающий жест - дескать, внимание. Неожиданно в динамике
прозвучал хлесткий звон пощечины.
- Ты что спятила?! - прохрипел Рубашкин.
- Волю рукам не давайте.
- Да я тебя...
- Сорочкин, не грубите, - одернул его Боков. - Она права: сейчас не
до этого. Вот когда окончится деловая часть нашей встречи, - пожалуйста.
Только имейте в виду, она любит нежное обращение.
- Заткнись, подонок!! - крикнула Лариса, но тут же сбавила тон,
сказала почти спокойно: - Давай список.
- Вначале книги.
- Вначале список!
- Сорочкин, вы рано отвязали ее. Верните красавицу в предыдущее
положение, да ручки ей покрепче заверните.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22