"Кто мог
знать, что так получится!" Должны были знать! Предвидеть. Понимать, что
творимая ими подлость есть подлость и не все смогут пройти мимо, сделать
вид, что это их не касается. Вывести на чистую воду, разоблачить этих
людей будет нелегко: Зимовец мертв, а они, эти люди, не станут
откровенничать, говорить себе во вред. Как их разоблачишь? Подлость не
улика: ее не найдешь при обыске, не приобщишь к делу, как вещественное
доказательство. Но разве все заключается в доказательствах? Должна быть у
этих людей какая-то совесть. Пусть куцая, но все-таки совесть. Ведь они
считают себя порядочными. Попробуй скажи такому, что он подлец, негодяй, -
непременно обидится, возмутится, а то еще жалобу на тебя настрочит. Как
же, оскорбление личности! Так вот, интересно знать, как эти личности,
считающие себя порядочными людьми, поладили со своей совестью? Неужто на
все хватило той самой убогой мыслишки? Нет, деликатничать с этими людьми
она - Галина Юрко - не будет и непременно задаст им такой вопрос, прямо,
без околичностей. И в первую очередь Ларисе...
Но Ляшенко охладил ее пыл.
- Ты оперативный работник, и твоя задача устанавливать факты, а не
давать им произвольные оценки. Не уподобляйся тем, кто, едва заметив муху,
делает из нее слона и, не получив на то патента, уже собирается торговать
слоновой костью. Это я к тому, что тебе предстоит доверительная беседа с
Ларисой... Спокойней, без эмоций, младший лейтенант Юрко! Доверительная
беседа получается лишь тогда, когда в ее основу кладутся не эмоции, но
взаимное доверие. А посему тебе надлежит говорить с Ларисой дружелюбно, с
пониманием положения, в котором она оказалась... Что значит не смогу? А
зарплату ты можешь получать? Так вот, имей в виду: это не моя прихоть, а
служебное предубеждение, от которого ты должна отрешиться, мне тоже было
не просто, но помог разговор с умным человеком. Надеюсь, и тебе поможет
наш разговор, ибо - в ином случае - я не смогу считать тебя умным... А
если серьезно, то подумай, как юрист: в чем виновата Лариса? Забудь на
время финал этой истории, который мог быть иным и только в силу стечения
ряда обстоятельств приобрел трагическую суть...
Над этим стоило подумать. Конечно, если отрешиться от печального
финала, то эта история и в самом деле ничего ужасного в себе не таила. Ну,
поехала с названым братом в загородный ресторан выпить кофе, потанцевать,
послушать музыку. Что тут предосудительного? Ну, прицепился подвыпивший
парень - знакомый, который приревновал ее к ее же брату (правда, к
сводному, да еще такому, от которого всего можно ожидать). Разве Лариса
виновата? Какие бы ни были у нее отношения с Новицким, это только ее и
Новицкого дело... Ну, допустим, раздавала доставшиеся ей по наследству
книги. Книги унаследовала, а любовь к ним не переняла. Не казнить же за
это... Поспешила убраться с места происшествия, едва появился патруль? А
кому охота, если на то пошло, быть героиней скандала, фигурировать в
милицейских протоколах, оправдываться потом на месткоме, комсомольском
бюро? Конечно, со стороны такая позиция выглядит не лучшим образом. Но
это, если смотреть со стороны... На чем же, в таком случае, зижделось ее,
Галины, предубеждение? На годичной давности короткой встрече с заносчивой
девицей в японском спортивном костюме, которая неожиданно появилась в
отцовском кабинете, вмешалась в разговор старших? А что, собственно, она
сказала тогда? Надо, по возможности, припомнить каждое слово. Тон был
задиристый, вызывающий, и это хорошо запомнилось, заслонило собой суть. А
сказала она вот что: "Толик может убить, но не украсть. Это у него на лице
написано. Надо быть хоть немного физиономистом, товарищ сотрудник
милиции!" Да, так и сказала. А потом на лестничной площадке, совсем уже
дерзко: "Послушайте, оставьте парня в покое! Он порядочнее нас с вами...
Откуда мне известно? Я целовалась с ним!" Если отбросить вызов, браваду, а
это надо было сделать сразу, то что же остается? Она защищала Толика:
открыто, настойчиво защищала. Даже в ущерб себе... А почему, собственно, в
ущерб? Призналась, что целовалась с ним? Возможно, выдумала это для
хлесткости ответа - есть такие девчонки, которые себя не пощадят, лишь бы
за ними осталось последнее слово. Но даже если это была правда, то ничего
страшного нет и в этом. Кто из девушек не целуется с парнями? Конечно, для
Толика Зимовца это было целым событием: он был влюблен и влюблен впервые,
что Ларисе следовало учитывать. Но так ли велик грех влюблять в себя
парней? К тому же, надо думать, она не связывала себя никакими заверениями
- нынче клятвы не в моде - и, очевидно, вообще не придавала значения этим
поцелуям. Понимал ли это Толик? Трудно сказать. Но совершенно ясно, что
объясняться с Ларисой он должен был раньше и в любом случае избрать для
этого более подходящее место.
Нет, здесь было что-то не так, и Ляшенко прав: надо поговорить с
Ларисой начистоту. Вот только, где встретиться с ней? Вызвать повесткой?
Вряд ли у них получится откровенный разговор в этом случае. Надо что-то
придумать...
Придумывать не пришлось - они встретились в тот же день на похоронах
Анатолия Зимовца. Галина не думала, что Лариса осмелится прийти на
похороны: не говоря уже о прочем, она рисковала нарваться на крупный
скандал. Тамара Зимовец, каким-то образом прослышав о ее причастности к
потасовке у ресторана, метала на Ларисину голову громы и молнии.
Галина сама колебалась: ехать или не ехать на кладбище. От Ляшенко
она знала о выпадах Тамары по адресу работников милиции, и это нельзя было
сбрасывать со счетов. Но накануне ее вызвал Билякевич и рассказал, что к
нему приходил Иван Прокофьевич Зимовец, извинился за дочь. Иван
Прокофьевич не разделял ее подозрений, считал их вздорными, и в итоге
сумел переубедить Тамару. Он просил Билякевича посодействовать в отношении
оркестра - в ПТУ сомневались, можно ли хоронить Анатолия с оркестром, а
также выразил надежду, что Галина Архиповна Юрко, которую в их семье очень
уважают, придет отдать последний долг его сыну. А еще Иван Прокофьевич
опасался, как бы не было никакого инцидента на кладбище: трагическая
смерть Анатолия вызвала на их улице и окрест ее разные толки, что
будоражит кое-кого из товарищей Анатолия, далеких от него при жизни, но
сейчас воспылавших обидой за него, парней-бузотеров... С оркестром
Билякевич уладил, а учащиеся ПТУ, в котором учился Анатолий, приняли меры,
чтобы не допустить эксцессов со стороны любителей дешевых сенсаций,
скандалов. Надо отметить, что таких оказалось немного. К тому же
дружинники наблюдали за порядком и все обошлось более или менее спокойно.
Только Тамару нельзя было унять: она плакала, причитала, кляла.
Вначале Галина не поняла, против кого теперь обратила свой гнев сестра
Анатолия? Она не хотела подходить к ней, но Тамара сама подошла, обняла,
заплакала у нее на плече.
- Галина Архиповна, вы его понимали. Только вы!
Потом оборвала плач, сказала зло:
- Ну ничего, я этой твари испорчу прическу! Разукрашу ее без помады!
Пусть только попадется.
И тут же объяснила, кого имеет в виду - Ларису Яворскую. Оказывается,
она уже узнала все. Знала даже больше того, что было на самом деле. И хотя
спор на похоронах неуместен, Галина все же сочла нужным возразить:
- Это не она...
- Она! - перебила ее Тамара. - Я эту дрянь давно раскусила. Знала ее,
когда она еще в бантиках-рюшечках ходила, ангелочка из себя корчила. Уже
тогда на ней пробы негде было ставить! Думала, если папа профессор, ей все
дозволено. Ни стыда, ни совести! За Пашей как собачонка бегала, а Толик у
нее только так, между прочим, был. И не один: она с любым могла... Я знаю,
что говорю! Паша ее со временем раскусил. И у Толика на нее глаза
открылись, наладили они ее подальше. И Паша, и Толик. Вот она и решила
отомстить - столкнула их, дураков, между собой. Вы не спорьте: я о ней
побольше вашего знаю!
Тамара чуть ли не кричала, и Галина уже пожалела, что заговорила с
ней. Но вместе с тем она была в недоумении. Еще недавно Тамара говорила о
Ларисе без осуждения и даже вроде бы сетовала, что та не разделила чувство
ее брата. И вдруг такой поток грязи. Очевидно, какую-то неприязнь к
девушке она таила давно, но не было причин ее подогревать, выплескивать. А
сейчас, когда на нее обрушилось горе, и ее разум не находил его истоков,
молодая женщина искала виноватых. Для нее так было легче, проще воспринять
непоправимое. Но вот что странно: она обвиняла не Новицкого, хотя уже
знала, что это он нанес ее брату трагический удар. Больше того, находила
ему оправдание. И это было трудно понять. Возможно, Тамара в самом деле
знает что-то такое, что неизвестно ни Мандзюку, ни Ляшенко, и это нечто
дает ей право говорить так...
Когда засыпали могилу, Галина обратила внимание на долговязого парня
с ассиметричным лицом, который подошел к Тамаре, что-то зашептал ей. Его
лицо, как бы скошенное с одной стороны, показалось Галине знакомым.
Всмотревшись, она узнала его и даже вспомнила его уличную кличку - Бим.
Это был тот самый оболтус, которому полтора года назад Анатолий намял
бока. Если Галине не изменяет память, тогда они подрались из-за какой-то
сплетни. Ну, конечно! И вот что удивительно: та сплетня касалась Тамары,
чернила, порочила ее. Точно так же, как сейчас Тамара поносит Ларису. Вряд
ли это было случайным совпадением, скорее всего и в том, и в другом случае
источник сплетен был один. Неужто Тамара не понимает этого? И вообще, что
может быть у нее общего с этим негодником Бимом?
Однако на возмущение уже не оставалось времени. Лицо Тамары исказил
гнев. Она резко повернулась, посмотрела за частокол памятников, куда
показывал Бим. Потом что-то сказала, а вернее, процедила сквозь зубы. Бим
только этого ждал: метнулся за памятники, прихватив с собой двух патлатых
парней. Заподозрив недоброе, Галина отыскала командира дружинников -
рослого, плечистого парня, рассказала о настораживающем поведении Бима.
Четверо дружинников бросились в сторону, где скрылся Бим с дружками.
Галина старалась не отставать от них.
Они подоспели вовремя: хулиганы скрутили какую-то девушку, заломили
ей руки. Бим обмотал ее голову своей курткой и, осыпая ее площадной
бранью, бил кулаками куда попало. Завидев дружинников, хулиганы бросились
врассыпную. Дружинники устремились за ними. Как только Бим отпустил
девушку, она рухнула на колени, сгорбилась, сжалась, не пытаясь даже
освободиться от намотанной на голову куртки. Галина наклонилась к ней,
размотала куртку и едва не ахнула - Лариса!
Девушка плакала молча, без всхлипов, содроганий: слезы, будто струйки
дождя, омывали ее лицо, разбитые в кровь губы. Галина взяла ее под руку.
Девушка послушно поднялась, прислонилась спиной к березе, склонившей ветви
над чьей-то могилой, закрыла глаза и так стояла некоторое время. Потом
сказала:
- Поделом мне. Мало еще надавали, надо было как его - головой о
камень!
Кровь сочилась из ее подрагивающих губ. Галина спросила, есть ли у
нее носовой платок.
- Был в сумочке, но я не знаю, где она, - девушка приоткрыла глаза,
украдкой посмотрела на Галину из-под густых темных ресниц. Уголки ее рта
дернулись в усмешке - узнала.
Галина не нашла ее сумочки, дала свой платок, Лариса прижала его к
губам.
- Благодарю, вы очень любезны. Я постираю, верну. - Она помолчала, а
затем добавила со знакомой Галине задиристостью: - Или в милиции их выдают
вместо индивидуальных пакетов?
- Идемте, я провожу вас, - оставляя без внимания ее выпад, предложила
Галина.
- Нет, - мотнула головой девушка, и ее лоб, глаза захлестнула волна
рыжеватых волос. - Я должна подойти к нему, к его могиле.
Галина пыталась отговорить ее - такая демонстрация могла вызвать
новый скандал, но Лариса стояла на своем.
Они подождали, пока все уйдут, подошли к свеженасыпанному холмику,
прикрытому шалашом погребальных венков. Лариса опустила голову, и волосы
крылом закрыли ее лицо.
- Оставьте меня с ним, - попросила она.
Галина отошла в сторону. Лариса опустилась на колени, зарылась ими в
разрыхленную землю, отняла ото рта платок, беззвучно зашевелила разбитыми
губами. Галине показалось, что она молится, и это удивило ее. Но вот
Лариса поднялась, отряхнула колени, поправила платье, подошла к Галине и
сказала вполне серьезно:
- Я просила у него прощения, но он ничего не ответил. Глупо... Все
это очень глупо!
И хотя она говорила спокойно, без надрыва, ее тон, слова не
понравились Галине: было в них что-то выспренное, показное. "Нашла где и
перед кем представление устраивать", - неприязненно подумала Галина. Но
тут же одернула себя: "Опять спешишь с выводами!.."
Кладбище покидали вместе. Галина не без опаски поглядывала по
сторонам: уже смеркалось, кладбищенские кварталы опустели. У ворот их
поджидали два крутоплечих парня. Галина нащупала в кармане платья
милицейский свисток, но, узнав дружинников, успокоилась. Старший из парней
отозвал ее в сторону, передал небольшую изящную сумочку-кошелек.
- Это, должно быть, ее, - имея в виду Ларису, сказал он. - Хулиганы
бросили, когда мы гнались за ними.
- Догнали? - полюбопытствовала Галина.
- Двух догнали, передали вашим сотрудникам, третий убежал.
Как поняла Галина, третьим был Бим...
Неподалеку от кладбищенских ворот у обочины шоссе стоял милицейский
"рафик". Лариса замедлила шаг, покосилась на Галину.
- Я арестована? - вовсе не испуганно, скорее с любопытством, спросила
она.
- За что вас арестовывать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22