На палубе биремы по-хозяйски расположились полуголые солдаты и
чиновники в париках, сочиняющие опись имущества и оружия мореходов.
Солдаты развели костер на площадке кормчего и забавлялись тем, что дергали
за уши Анада. Тот все еще не поправился после той охоты за цветными
пузырями и исходил бессильной яростью.
Астарт хищно улыбнулся в предвкушении мести. Бывшие пленники Ликса
искали в темноте камни и палки для предстоящей драки. Мекал первым увидел
Агенора: кормчий выполз из вороха тряпья и тянулся к забытому кем-то из
солдат кинжалу.
- Адон Агенор ожил! - Мекал, а за ним и все бросились к трапу.
Солдаты схватились за мечи. С помощью весел всех ликситов побросали в
воду.
Астарт обнял хрупкое тело кормчего.
- Знать, любит тебя Меред и ждет каждое мгновение.
- Слава адмиралу! - вскричал Рутуб.
- Слава! - полсотни глоток окончательно разбудили Ликс.
Чтобы избежать погони, финикияне потопили те немногие суда, что
стояли у пристани, и устремились вниз по течению Ликса в океан.
Пахнуло океанским простором. Седые звезды призывно мерцали, маня в
подлунные дали. Бурунный след за кормой полыхал холодным пламенем.
Гребцы пели, налегая на весла, радуясь свободе, ночной свежести,
привычной матросской работе. Агенор, сидя на площадке кормчего, слушал
знакомую с детства песню, вдыхал запахи моря и переживал сладостное
волнение.
Познакомившись с гостеприимством местных царьков, путешественники
благоразумно обогнули морем подвластные Карфагену крупные ливифиникийские
города Арембис, Мелитту, Акру, Гиту, Карион-Тейхос...
У часто посещаемого мореходами Средиземноморья лесистого мыса Солоэнт
сделали привал на несколько дней.
Перед Столпами Мелькарта вошли, наконец, в попутное течение.
Помолившись на близкую Иберию, точнее, на Гадес, где покоился гроб
Мелькарта, благополучно миновали знаменитый пролив и увидели окутанный
туманами желанный берег земель обетованных. Отсюда, от Столпов, начиналась
привычная жизнь, стиснутая рамками жреческой морали и волей могущественных
правителей. Отсюда начинались великие державы, мировая торговля и мировые
войны.
Часто встречали караваны судов. Финикийская речь звучала на
корабельных палубах и рыбачьих лодках, на причалах тирских, библских,
сидонских факторий, на улицах городов карфагенских провинций, вбирая
богатство языков соседних народов: нумидийцев, артабров, кантабров,
бузитанцев...
Близость Карфагена угадывалась в пьяных возгласах встречных кормчих,
не успевших опомниться от храмов и кабаков, в дуновении берегового бриза,
пахнущего сырыми кожами, молодым вином, сильфием, фимиамом деревенских
храмов, в обилии боевых галер в каждом порту, оберегающих покой купеческой
державы западных семитов.
Астарт становился все беспокойней, хотя внешне не подавал вида. Но
друзья отлично понимали его состояние. Саркатр все чаще пел и играл на
систре. Ему подпевали все, даже Ахтой. Оправдываясь, мудрец
разглагольствовал о любви Осириса и Имхотепа к музыке, вспоминал предания
Иудеи, в которых еврейский царь Давид, тот, что победил Голиафа, играл на
арфе и пел свои псалмы, услаждая слух легендарного старца Саула.
Но Астарта невозможно было расшевелить. Вечерами он подолгу смотрел в
море, следил за полетом птиц, размышлял.
Показались первые виллы и дворцы Магары, предместья богачей
Карфагена. Пальмы и сосны, будто на тирском берегу, шумели, ловя ветер.
Живое солнце запуталось в хвое милых сердцу пиний.
Лицо Астарта покрылось едва заметной бледностью. Пальцы сжали кромку
борта.
Вскоре показались высокие городские стены, переходящие у моря в
головокружительный обрыв. По гребню каждой из них могла во весь опор
промчаться колесница. Белокаменная Бирса, карфагенский кремль и храм
Эшмуна на самой высокой его возвышенности празднично сияли в голубизне
африканского неба, крича на весь мир о величии, великолепии, богатстве.
Астарт резко отпрянул от борта и скрылся в каюте кормчего. Мекал,
волнуясь, сдерживал рулевое весло, и Агенор негромко подсказывал ему.
- Убрать парус! - прозвучал торжествующий мальчишеский голос.
Крупная птица с коричневым оперением ринулась с высоты в мелкую зыбь
гавани.
- Олуши рыбу ловят рядом с веслами, - сказал Рутуб, сверкая белками
глаз, - хорошая примета!

56. КАРФАГЕНСКИЕ ВСТРЕЧИ
Центральная площадь Карфагена. Крупнейший пунический базар и форум.
Неумолчный глухой шум центральной площади слышен был в каждом уголке
столицы, во всех предместьях и пригородах.
Только древние могли создавать подобные гигантские базары: мир
нуждался в связях, а государство еще не могло их обеспечить. Поэтому
народы общались через базары.
- Неужели все они купцы? - удивлялся Анад. Он стоял на груде слоновых
бивней, вынесенных для продажи, и разглядывал из-под ладони бурлящую
площадь.
- Все они жулики, - угрюмо отозвался Рутуб, подсчитывая барыши, - и
когда успели обсчитать, не пойму. Ведь смотрел, как говорится, в оба!
То, что мореходы имели слоновую кость, было заслугой старшины
гребцов. После Колесницы Богов они повстречали племя, деревни которого
использовали бивни для заборов. Рутуба осенило заменить бивни деревянным
частоколом. Ливийцы остались довольны.
Вокруг штабеля бивней вились, как мухи, стайки купцов-греков,
этрусков, балеаров и, конечно, финикийцев. Но греков было больше.
Оживление греческого мира явно чувствовалось даже здесь, в далеком
Карфагене.
- Что говорит эта обезьяна! - разозлился Рутуб.
Саркатр понимал немного по-гречески.
- Рыхлая кость, говорит.
- Плюнь ему в ноздри за это.
- Не буянь, - строго сказал Астарт. Он сидел неподалеку под
тростниковым навесом вместе с остальными мореходами. - Самое же лучшее ты
припрятал.
Фага торговался с хозяевами продовольственных лавчонок.
- Разве это рыба? - Он с возмущенным видом нюхал жабры
свежевыловленного тунца. - Пахнет кислым, слизь на чешуе, брюшко мягкое -
кто позарится на падаль? Эй, люди, слышите, здесь продают падаль! В
последний раз говорю: полталанта серебром за эту маленькую кучку. - Фага
указал на огромную груду съестных припасов, все необходимое для
дальнейшего плавания.
Предупреждая возмущение торговцев, повар не давал им раскрыть рта:
- Разве это мука? Пахнет полынью, хрустит на зубах и горька, как
помет крокодила. А это баранина? Гнилье! В бульоне не отыщешь и капельки
жира, одни грязные лохмотья и запах... О боги! Не дайте мне задохнуться,
когда я буду есть суп из этого мяса! А посмотрите, какое молоко я беру у
вас! Сплошная водичка! О! И синева по краям - конечно, снятое, да еще
разбавленное! - Фага ткнул кувшином в гневное лицо торговца, расплескав
густое, желтовато-жирное молоко.
Вопли Фаги разгоняли покупателей. Торговцы в конце концов уступили,
осыпав повара всеми известными человечеству проклятьями.
Фага сиял.
- Астарт! Что бы вы делали без меня, ума не приложу. Умерли бы,
наверное, все до одного с голоду еще в Красном море.
- Не появляйся один на базаре, они запомнили тебя.
Растолкав купцов у штабеля, появились Мекал и Ахтой.
- Удача! - крикнул юноша.
Ахтой, отдуваясь, сел рядом с тирянином.
- Пока я раздумывал, что говорить, Агенор взял на себя смелость и
выложил все подробно, как проходило плавание. Жрецы записывали, не веря ни
слову. Зато вельможи адмиралтейства, морские знаменитости, смекнули, что
это истинная правда.
- Где сейчас Агенор?
- Его вручили лучшим лекарям Карфагена. И еще: царь Магон обещал
принять Агенора, когда позволят государственные дела. Магон ведет войну с
Сардинией и ливийскими племенами пустыни. Говорят, он хочет подарить
кормчему слона, на котором можно ездить, как на муле. Карфагеняне -
единственный народ в Ливии, приручивший слонов... Ну, а ты был в храме?
Видел ее?
- Нет, не был.
- ?!
- Эх, Ахтой. Я ее готов утащить хоть из преисподней, но...
- Что "но"?
- Небо убьет ее, если мы снова будем вместе. Наши одежды море
выбросило порознь...
- Какое вам дело до неба и оракулов судьбы? У вас же любовь, любовь
редкая среди смертных, - мудрец запнулся, - о таких вещах он предпочитал
обычно не говорить, - ради Ларит, лучшей из женщин... Поверь: боги не в
силах помешать ни вам, ни другим. Все кары богов - это кары людей или
обстоятельств... Кажется, мне известна истина истин...
Астарт с нежностью обнял египтянина.
- Когда-то я думал так же.
- Я знаю. Но вспомни, когда изменились твои мысли.
- Знаешь, у колдунов гремящей радуги я подумал, неплохо бы
встретиться еще раз с Эшмуном.
- А сейчас?
- Я понял, что это бесполезно. Я его могу убить прикосновением
пальца, как он когда-то. Я его могу изуродовать, издеваться над ним... все
что угодно. Но боги от этого не исчезнут, и вера в них - тоже.
- Пойдем к Эшмуну.
Эшмун Карфагенский еще более обрюзг и пожирнел. Весь его облик -
сытое довольство.
- Кто из вас осмелился клеветать на Пылающее Божество? - живой бог с
откровенной неприязнью разглядывал мореходов. - Кто осмелился утверждать,
что длина тени может уместиться под ногами, что зенит Светила может
перемещаться по небесной тверди?
Астарт подошел к Эшмуну.
- Я осмелился утверждать.
Свита живого бога, вельможи и уродцы, брызнули по углам сумрачного
огромного зала, в котором гуляли сквозняки, шевеля тонкие занавеси на
стенах и у алтаря.
- Матрос, видишь этих калек и уродов. Их сделало такими мое слово.
- Убить легче, чем родить. Исцелить трудней, чем изуродовать.
Астарт попал в точку: Эшмун мало кого излечил за свою жизнь.
- Слушай меня внимательно, несчастный: Сияющий Хаммон, Пылающий
Хаммон, подобный Хаммону, жаркий, как светило Хаммона, медная сковородка
на углях, жар, огонь, пламя, дым, пламя, пламя, пламя, раскаленный щит в
огне, раскаленный, раскаленный, раскаленный, как Хаммон, и раскаленный
гвоздь у меня в руке!
Астарт сам протянул руку. Но прикосновение жирного пальца Нового
Эшмуна не породило боли, не оставило ожога, как прежде.
Астарт иронически улыбнулся и поймал за мантию отпрянувшего Эшмуна.
- А теперь попробую я.
Испуганный Рутуб зашептал на ухо Саркатру:
- Бежать надо.
Астарт медленно сдавливал пальцами выщипанный череп жреца.
Потрясенная жертва все более возбуждалась, шумно дыша и отвечая нервной
дрожью на малейшее движение пальцев Астарта. Наконец взгляд живого бога
остекленел, челюсть отвисла.
- Чудо! - шептали мореходы.
- Злой Мот в его пальцах, - шептали вельможи.
- Еще один Эшмун, - шептали уродцы.
- То наследие Ливии, - прозвучал спокойный голос Ахтоя.

57. БАШНЯ ОТШЕЛЬНИЦ
- Вот здесь, - прошептала танцовщица, - это и есть Башня Святых
Отшельниц.
За купами темных пиний полыхали огни храма Танит, слышались
возбужденные голоса, музыка, звон цимбал. Астарт запрокинул голову и с
трудом различил в звездном небе темную громаду, казалось нависшую над
храмовым садом.
"Нужно торопиться, пока не взошла луна..." - подумал он и, вытянув
перед собой руку, шагнул вперед. Повеяло теплом нагретого за день камня,
пальцы его коснулись шероховатой круглой стены.
- О Баалет, что он хочет делать?! - танцовщица прикрыла ладонью рот,
чтобы не закричать.
Финикиец молча ощупывал шаг за шагом стену, пока не нашел то, что
искал: деревянную трубу, вделанную в камень.
- Чужеземец, побойся неба, - танцовщица нашла в темноте Астарта и
обвила его шею тонкими цепкими руками, - богиня покарает всякого, кто
замыслит недоброе против отшельниц, посвятивших себя Великой Матери. Башню
размуровывают раз в году - в весенний праздник Танит, - выносят мертвых,
впускают новых отшельниц и оставляют на год пищу и воду... Вернемся в
храм, там весело, песни и самые красивые женщины, и там твои друзья.
Астарт оттолкнул женщину.
- Замолчи. Ты свое получила, а теперь уходи.
Финикиец вдруг ощутил всем своим существом страх.
"Судьба, что ты готовишь?"
Танцовщице показалось, будто в невидимую доску ударила тупая стрела.
Затем еще одна и еще... Странные звуки мерно взбирались в ночное небо,
замирая на короткое время.
Танцовщица протянула руки, но... уперлась в камень.
- Баалет! Кары твои молниеносны! - она в ужасе отпрянула и, шатаясь,
побрела в сторону храма, откуда несся женский визг и гогот матросов.
Астарт медленно поднимался вверх. Деревянная труба служила для
ритуальных возлияний и была довольно искусно вделана в стену. Так, что из
камня выступала лишь узкая, не более трех пальцев, полоска дерева. В
арсенале матросских забав было лазанье на мачту при помощи двух сапожных
шил или остро отточенных кинжалов. Это сейчас пригодилось Астарту.
Звук каждого удара слабым эхом заполнял зажатую в камне пустоту.
Иногда острие кинжала било мимо, высекая искры. В таких случаях Астарт
обливался холодным потом. Повиснув на одной руке и чувствуя, как под его
тяжестью острие со скрипом выползает из дерева, сильным метким ударом
загонял в трубу второй кинжал, и этом исправлял положение. Двух подряд
промахов исправить уже было бы невозможно.
Астарта окружали плети виноградных лоз и плюща, обвившие башню со
всех сторон. Шорох листвы звучал ободряюще: казалось, рядом находится
родственное существо, мужественно цепляющееся за малейшую неровность
стены.
В храме ударил колокол. И словно с небес прозвучал многоголосый хор:
отшельницы пели полуночную молитву Великой Матери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37