- запрыгал Фага, увидев в пастушечьем
стаде несколько зебр. - Да кто их так вымазал!
Финикияне только в этих местах впервые увидели зебр. Даже Ахтой не
знал о их существовании, хотя был осведомлен о многих диковинках мира
благодаря своей начитанности, любознательности и умению выжать из
собеседника все его знания. В египетском письме не было иероглифа,
означавшего зебру. Солнечные лошади появились для представителей
средиземноморской цивилизации истинным чудом Ливии. Впоследствии мудрецы
Саиса сочтут за бессовестную фантазию рассказы Ахтоя о существовании
полосатых, как арабский парус, лошадей.
- Если посадить пастухов на этих лошадок, никакие "леопарды" им не
будут страшны, - сказал Астарт.
Анад загорелся желанием прокатиться на зебре. Вручив Мекалу свое
копье, он смело вошел в стадо коров. Пастухи предостерегающе закричали, но
Анад лишь отмахнулся. Зебры, пасущиеся среди упитанных коров, подняли
головы, прядая ушами. Маленькие птички носились над стадом, садились на
крупы и загривки животных. Одна из зебр протяжно фыркнула, обнажив мощные
зубы. Анад заколебался, но, чувствуя на себе взгляды мореходов, заставил
себя подойти ближе. Полуручные зебры нехотя отошли к термитникам, похожим
на обломки скал среди травы, и принялись чесаться полосатыми боками о их
твердые стены. Прячась за термитниками, Анад подкрался и запрыгнул на
спину ближней зебры. Животное с хрипом упало, начало кататься по траве,
едва не раздавив перепуганного Анада, который пытался отползти. Однако
полосатый мститель решил, видимо, доконать человека: зебра вставала на
дыбы, прыгала, как пес на задних ногах, норовя передними копытами
размозжить ему голову.
И если бы не бичи пастухов, пришлось бы хананеям справлять очередной
заупокойный культ.
Позже Анад понял безрассудность своего поступка, когда узнал, что
зебр подмешивают в стада для защиты от гиен. Пастухи не раз видели, даже
львы удирали, изуродованные и ослепленные ударами копыт.
Ахтой смотрел на Анада.
- Счастливчик, - сказал он, - кости целы, правда, таких кровоподтеков
я в жизни не видал. Если судьбе угодно, будешь на празднике прыгать вместе
с зинджами.
Анад, морщась от боли, поплелся в крепость.
На слонов набрели внезапно. Увидев на земле большие кучи навоза,
Болтун сунул в серую массу палец и уверенно произнес:
- Еще вчера они были здесь.
И в тот же миг почти над головами финикиян раздался громыхающий
горловой звук: в рощице из акаций и мимоз стоял огромный слон и недовольно
разглядывал армию охотников. У Болтуна глаза полезли на лоб.
Туча копий впилась в хобот, плечи, бока животного. Астарт метнул свое
копье и увидел, как оно прошило насквозь большое плоское ухо и расщепило
тонкий ствол деревца. Резкий, трубный звук - и окровавленная глыба
обратилась в бегство, проложив через рощицу широкую просеку.
Полдня охотники преследовали умирающего от потери крови слона.
Наконец гигант, весь утыканный копьями, как дикобраз колючками, набрел еще
на одно стадо коров и свалился, перепугав животных. Галдящие хананеи
окружили его. При виде мучителей слон нашел в себе силы подняться и
устремился в атаку. Толстый бивень легко проткнул подвернувшегося матроса.
Обезумевшее стадо разбегалось, оставляя после себя помятых пастухов и
мореходов.
Слон мотал головой, стараясь сбросить с бивня обмякшее тело. Ораз
хрипло кричал, сзывая всех, у кого остались копья. Но тут финикияне
увидели коричневую гибкую фигурку пастуха, подбирающегося к слону сзади.
Ливиец бесстрашно бросился прямо под ноги гиганта. Слон завертелся юлой,
пытаясь стряхнуть человека. Пастух висел, уцепившись за хвост и кромсал
большим ножом слоновую ногу. Слон тяжело осел, задрал вверх хобот и
тоскливо затрубил, совсем по-человечески прощаясь с жизнью. Ливиец,
перерезавший ему сухожилие, стремглав бросился прочь.
- Надо было сразу взять с собой зинджей, - сказал Астарт.
Он стоял в толпе таких же безоружных, не знающих, что делать,
матросов. Непривычное дело для морских волков - бить слонов.
Животное все еще не умирало. У Ораза в руке появился меч.
Остановившись на расстоянии вытянутой руки от кончиков бивней, он
торопливо выбирал уязвимое место для последнего удара.
Глаза зверя и человека встретились. У жреца холодок пробежал по
спине, столько было в этом взгляде первобытной ярости и страдания. Слон
поднялся на трех ногах, и Ораз едва избежал удара клыков. Желтоватые
истертые бивни глубоко ушли в землю, взяв в клещи упавшего человека. Ораз
ящерицей скользнул под головой гиганта. Со зловещим треском обломился
бивень. Ораз увидел проступавшее под сырой шершавой кожей сухожилие и
ударил мечом, тут же отпрыгнув. И вовремя: слон с глубоким стоном свалился
на бок, чтобы никогда не встать. Набежавшие хананеи добили гиганта мечами.
Словно из-под земли появились "леопарды". Они некоторое время
наблюдали, как финикияне собирали оружие, убитых и покалеченных матросов,
при этом их густо-черные с фиолетовым оттенком физиономии выразили
глубокое удовлетворение. Затем, растолкав охотников, они отрезали у слона
хобот, язык и переднюю ногу и удалились, сгибаясь под тяжестью добычи.
Повара, чуть не рыдая, призывали громы и молнии на головы наглецов.
- Значит, все было зря, - сокрушался Фага, - и смерти, и раны:
божественного блюда нам не видать.
Но последней жертвой охоты на слонов оказался Астарт. Возвращаясь к
лагерю, он неожиданно провалился в яму-ловушку для антилоп. Острый кол
распорол ему ногу от ступни до бедра.
Ахтой пришел в ужас при виде раны. Мореходы, вытащившие тирянина из
ямы, сокрушенно покачивали головами, думая каждый про себя: "Еще один
отгулял на этом свете".
Кровь обильно текла из раны, Астарт быстро слабел. Впервые за много
дней почувствовал страх. "Как глупо попался! Достали все-таки... но кто?
Мелькарт? Астарта? Эшмун?"
- Не трогайте меня, - сказал он. - Подыхать так подыхать.
Астарт сел, свесив ноги в яму. "И могила готова". Но Ахтой заставил
мореходов положить раненого на два копья, как на носилки, и нести в
крепость.
От сильной боли Астарт очнулся и увидел перед собой бородатые
напряженные лица: мореходы держали его, притиснув к земле, не давая
шелохнуться. Дряхлая сварливая колдунья трясла пепельно-грязной головой, с
выбритой посредине темени широкой дорожкой, и выжимала на рану сок из
свежесрезанных пучков какого-то растения. На ее плоских, высохших грудях
металось из стороны в сторону что-то вроде ожерелья из крупных живых
скорпионов. Затем Ахтой зелеными от сока пальцами стягивал края раны, а
колдунья брала муравьев из большого муравейника, и челюсти насекомых
намертво соединяли живую ткань, образуя прерывистый шов. Колдунья тут же
отрывала муравьиные тела. Вскоре от бедра до щиколотки протянулась толстая
нить шва с черными точками бусинками муравьиных головок.
Когда операция была закончена, Ахтой с чувством поцеловал старческую
ногу колдуньи, но та почему-то перепугалась и долго оттирала место поцелуя
живой летучей мышью. У летучей мыши были собачья голова, которая совсем
по-собачьи рычала и морщила нос, намереваясь цапнуть хозяйку. Странный
обряд очищения прервался тем, что летучая мышь все-таки укусила колдунью
за ногу и, расправив большие кожистые крылья, взмыла вверх, в верхушке
раскидистого дерева, где на ветках болтались вниз головами тысячи таких же
созданий.
Тирянина оставили в хижине колдуньи, где он и провел последние дни
перед отплытием флотилии.

47. ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ
- Нос нашел в муравейнике череп и притащил твоей красавице, -
рассказывал Эред, помогая Астарту перебраться через ручей, - наговорил
ей...
На фоне приречных буйных зарослей показались крыши деревни пастухов,
а чуть дальше - частокол крепости.
- А они?
- Отобрала твой, э-э, просто... череп и никого не подпускает. Ревет,
как обыкновенная женщина в Левкосе-Лимене. А Носу я сверну шею, хотя он и
прячется от меня.
- Не трогай его.
- Не узнаю тебя.
- Я решил здесь остаться.
- Как? Как ты сказал?!
Корабли покачивались в прозрачных водах, готовые вновь отправиться в
плавание. Резные гривы патэков делали их похожими на рысаков, нетерпеливо
перебирающих копытами. Мореходы бегали по сходням, переругивались, шумели
- среди хананеев царило оживление, обычное перед уходом в море.
Астарта встретили радостно. Альбатрос обнял его и справился о
самочувствии. Агенор объявил всему экипажу перерыв, и друзья встретились,
наполнив по обычаю чаши вином.
- Друзья! - сказал Астарт. - Я решил остаться здесь... Я в своем
уме... Все мы - беглецы от страшных воспоминаний... Здесь - другой мир.
Может, это то, что нужно всем нам...
Все молчали, ошеломленные его словами.
- Но пастухи далеки от полного счастья, - возразил наконец Агенор, -
"леопарды" сидят на их шеях.
- Потому что пастухи не умеют противостоять злу. Может, я
заблуждаюсь, но мне так кажется. Одолеть "леопардов" можно.
- Все совсем не так, Астарт, - сказал Ахтой, - конечно, ты
заблуждаешься. Это все тот же мир.
- Ты хочешь, чтобы кто-нибудь из нас тоже остался? - спросил Фага,
пряча глаза.
- Я знаю, не останетесь. Адон Агенор прав. Вы проклинаете тот мир, но
не можете без него. Я знаю, никто из вас не останется в Ливии. Даже Эред,
даже Ахтой.
- Астарт, я на пороге истины, только это разлучит нас, - произнес,
страдая, египтянин, - я бы ни на мгновение не раздумывал, остался бы
здесь, но мне... Я еще должен увидеть мудрецов Карфагена и Греции, а боги
позволят, и Индии.
- Я помру тут без настоящей музыки, - Саркатр был смущен, как и
остальные, - я не могу питаться только ритмами зинджей.
- Не оправдывайтесь, друзья, вы ни в чем не виноваты. Я просто
объявил вам о своем решении.
- Ты из-за этой девушки? - тихо спросил Мекал.
- Нет.
Как раз Мбита была препятствием для такого решения. Астарт был твердо
уверен, что боги, не в силах погубить его, обязательно расправятся с
девушкой, как расправились они с Ларит...
- Я не хотел бы встречаться с ней, - сказал он.
- Попробуй разберись, чего он хочет! - воскликнул Ахтой. - Так
всегда: навертит, накрутит, что у меня вспухает голова, когда пытаюсь
разобраться. А ведь ни один мудрец Египта и Финикии не смог вогнать меня в
головную боль.
- Она больше своих коров любит тебя, - сказал Рутуб.
- Она прелестна и не уступит ни одной красавице Ханаана, - добавил
Саркатр.
- Я приведу ее сюда! - Анад, заметно опьяневший, готов был сорваться
с места.
- Она огреет тебя кувшином, и западный ветер унесет твое красивое
тело в океан, - охладил его Саркатр.
- Астарт, - Агенор положил ему руку на плечо, - ведь придет момент,
когда ты не сможешь жить с дикарями. Ты же понимаешь это. А вернуться к
нам - немыслимое чудо: ты ведь смертный, притом в ссоре с небом, никто не
придет к тебе на помощь. Тебя изгложет тоска по людям с желтой кожей.
- Ты как всегда прав, адон, такое случится, если не покончить с
памятью, с прошлым.
"Мечтатель, - грустно подумал Ахтой, - с прошлым не покончишь,
прошлое - самый страшный и сладкий груз для души, родник, питающий все
человеческие радости и страдания".
Стремительно приближалась ночь, и финикияне разожгли пиршественные
костры. Зазвучали барабаны, арфы, флейты. Началось прощальное празднество,
чтобы с рассветом отправиться путь.
В сумерках Астарт подошел к знакомой хижине. На колючей изгороди
сушились глиняные кувшины и миски из скорлупы кокосовых орехов. Астарт
новыми глазами смотрел на жилище Мбиты, обнаружив в туземной архитектуре
стремление к гармонии и красоте: большая конусообразная травяная крыша,
аккуратно, с любовью обрезанная по кругу, локтя на три не доходила до
земли; в ее тени спрятались стены, вернее, одна абсолютно круглая стена из
тростника, слегка замазанная цветными глинами. Овальный вход был точно
выдержан в пропорции ко всему ансамблю. Его чернота красиво оттенялась
белыми полосами на откинутых гиппопотамовых шкурах, которыми прикрывался
вход во время непогоды и холодных дождей. Большой круг на земле, в центре
которого стояла хижина, был выложен плоскими камнями, чтобы избежать грязи
во время ливней. На острие травяного конуса был укреплен пучок из жирафьих
хвостов, своеобразная визитная карточка для охотников этого дома, сумевших
поразить столь осторожное и дальнозоркое животное открытых пространств.
"Не хотел бы встречаться с ней? Нет, я хочу ее видеть! Я хочу
глазами, поцелуями прекрасной зинджины уменьшить вечную боль, которая
зовется Ларит... Ларит, моя милая, несчастная Ларит, я некогда не
перестану любить твои огромные грустные глаза. Дни, проведенные в твои
объятиях, лучшие дни мои. Ты моя вечная боль и радость. Песни твои я слышу
в шепоте ливийских пальм, дыхание твое - в теплом вздохе нагретой за день
земли, ты вся здесь, вокруг меня, всегда со мной, всегда во мне. Твои
милые губы снятся мне по ночам, твои ласковые руки обвивают мою шею, и
голос твой я узнаю в голосах друзей, в смехе чернокожих женщин, в напевах
западного ветра. Твоя нежная улыбка - в улыбках Меред и Мбиты, в
искрящихся под солнцем волнах, в блеске лунного камня... Как горько и
сладко, что ты есть на свете, как страшно, что мы оба живы и никогда не
будем вместе. Между нами мир, два мира..."
Подслеповатая негритянка, мать девушки, давно уже оставила в покое
большую деревянную ступу с зерном и приглядывалась к неподвижно стоявшему
финикийцу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37