Финикийские
мореходы недолюбливали это второе почетное место - место
корабля-разведчика, который первым должен причаливать к незнакомым берегам
и вступать в переговоры с населением. Экипаж Агенора - сто с небольшим
человек - самый малочисленный: бирема не отличалась большими размерами, да
и кормчий брал на борт не всякого.
Третьим судном была военная галера, низкобортная, узкая, длинная, с
удачными пропорциями и изящной отделкой. Два ряда весел в шахматном
порядке устремились в небо в ожидании гребцов. Волны омывали грозный таран
в носовой части корпуса, а на передней площадке кормчего дремала
катапульта, затянутая в непромокаемый чехол из бычьих кож. Хотя галера
была выкрашена в черный цвет, она совсем не казалась мрачной - так строги,
изящны были ее обводы, силуэт. Галерой командовал Ассириец, самый опытный
среди кормчих Красного моря, когда дело касалось боевых набегов на порты
конкурентов. Сколько судов и суденышек египетских, греческих и даже
иудейский, осмелившихся покинуть воды Эцион-Гебера, пробуравил он тараном
и отправил на морское дно, трудно было вспомнить даже ему самому.
Другими судами командовали вечно ухмыляющийся Медуза, уступающий в
тщеславии и самомнении разве только богу зла; смуглый Сидонец, никогда не
бывший в Сидоне; старый, сварливый Скорпион, прославившийся своим нюхом на
шторм; веселый и хитроумный Плут, способный обсчитать любого купца, и,
наконец, полулегендарная личность по кличке Шартар-Дубина. Этот кормчий
обычно замыкал своим кораблем караваны судов: так он был менее безобиден,
ибо во главе флотилии он озабывал обо всем не свете, несся вперед, не
разбирая мелей и рифов. Непрошибаемый тугодум, он считал себя очень
хитрым. Его знаменитый смех, похожий на ослиный рев, знали во многих
гаванях, вплоть до Индии. Во всем остальном Шартар - обыкновенный кормчий,
умеющий торговать, командовать, махать кулаками и вымогать подарки у
экипажа.
У египетских пристаней столпились сотни египетских унирем, боевых
галер конвоя, арабских парусников и рыбачьих баркасов. Вся эта армада с
открытием навигации устремлялась на юг. Многие отсеивались в портах
Западной Аравии, где торговали с сабеями, минеями и безвестными дикарями,
приходившими из пустыни к берегу моря со всем своим скотом и скарбом. А
часть устремлялась на финикийско-арабскую Сокотру. Самые крупные и
оснащенные суда под бдительной охраной военных галер, не задерживаясь
подолгу в гостеприимных гаванях Аравии, шли под парусами и на веслах
дальше, в Пунт - экзотическую страну древних.
Постепенно пристани заполнила праздничная толпа. Жрецы вскарабкались
по сходням и разожгли на кормовых жертвенниках огни, умилостивляющие богов
стихии. Куски мяса шипели и брызгали растопленным жиром.
Едкая струя дыма заставила Астарта переменить место. Он подошел к
борту. По легким, гнущимся сходням поднимались матросы, Агенор, Меред.
Кто-то запоздало протрубил в сигнальный рог, призывая мореходов, купцов и
солдат взойти на свои корабли. К флагману подошел Альбатрос в
сопровождении помощников, телохранителей, мореходов. В их числе - Ахтой,
он приветствовал Астарта поднятием руки. Все люди Альбатроса были в
нарядных белых одеждах, Ораз - лиловом пурпуре, таком ярком, что резало
глаза. Чернобородые мореходы не спеша, деловито поднимались по сходням.
На пристани толпились финикиянки - молодые и старые. И у каждой в
руках по дорогому стеклянному флакону, в которые они будут собирать свои
слезы - таков старый ханаанский обычай. И когда мореходы вернутся из
дальнего плавания, им прежде всего покажут наполненные слезами флаконы как
свидетельство женской любви и верности.
У трапа триремы громко зарыдала женщина в окружении доброй дюжины
чумазых детей. Пожилой, крепко сбитый матрос неловко обнимал их всех,
потом вспылил, грозно прикрикнул, и женщина замолчала, глотая слезы.
Чей-то малыш взобрался на палубу галеры и громко звал отца.
Повар Фага, увешанный корзинами, горшками, свертками из пальмовых и
банановых листьев, смело ступил на раскачивающийся трап, но не удержался и
с шумом свалился в воду. Брызги окатили стоявших на краю причала. Несмотря
на серьезность момента, грянул дружный хохот.
Фага уцепился за протянутую руку Эреда и перевалил через борт,
мокрый, сердитый.
- Почему не отчаливаем?
- Твое брюхо ждали, - ответил ему старшина гребцов Рутуб.
Корабельный повар тотчас исчез: боялся рутубовской зловещей ухмылки.
Меред была грустна. Ее египетские, как у Исиды, искрящиеся
таинственной силой глаза по-очереди останавливались на каждом.
- Мекал, мальчик, подойди к борту, попрощайся же с ней, - мягко
сказала она.
Юный мореход, робкий и стыдливый, словно юноша из легенды о пареньке
с таким же именем, покраснел от смущения, но все же подошел к самому
борту. Плачущая черноволосая финикиянка, юная, как и он, через силу
улыбнулась ему.
Басовито прозвучал сигнальный рог.
- Вот и все, - тихо сказала Меред.
- Прощай, госпожа, - с чувством произнес бородатый Саркатр и,
склонившись, поцеловал край ее шелкового покрывала.
К Меред подходили все и прощались как с давно знакомым дорогими
человеком. У Астарта сжалось сердце. "Как он может оставить ее одну среди
чуждых ей хананеев?.." Рутуб, Астарим, Абибал, Мекал... - все поцеловали
край ее одежды.
Меред сама подошла к мрачному тирянину:
- Я буду молиться за вас обоих...
На триреме Альбатроса уже убирали сходни. Меред прильнула к груди
мужа. Странно было видеть ее плачущей. Мореходы хмурились и отводили
взоры.
- Я буду тебя ждать хоть всю жизнь, - сказал женщина, вглядываясь в
его лицо, будто стараясь запомнить, - боги отняли у нас счастье, но лишить
нас друг друга...
- Вот увидишь, судьба и боги будут к нам благосклонны, - мягко
произнес Агенор.
Он сам помог Меред сойти на причал.
- Отча-аливай! - прозвучало с флагмана.
Корабли оттолкнулись шестами, гибкие тонкие весла вспороли волну.
- Что бы ни случилось, буду ждать! - крикнула юная финикиянка.
- Сагути!
- Фага, радость моя...
Корабли подняли паруса.
У самого края причала долго была видна неподвижная фигурка в белом.
Ветер бросал на нее брызги с весел проходивших мимо кораблей.
- Ей здесь будет не сладко, - произнес Астарт, он стоял за спиной
Агенора.
- Я велел ей перебраться в Навктратис, - не оборачиваясь, - ответил
кормчий, - греки Египта не так нетерпимы к чужому цвету кожи и к чужим
богам.

36. КРАСНОЕ МОРЕ
- Это море похоже на большое корыто, - рассказывал кормчий, - если на
юге прилив, то на севере отлив, а здесь, в самом центре, - ни прилива, ни
отлива.
Астарт и Агенор сидели на площадке кормчего, изнывая от духоты.
Воздух был неподвижен, и небо подернулось кровавой дымкой. Пустынный берег
по правому борту терялся в багровом мареве. Воздух был до того
непрозрачен, что близкие горы едва угадывались. Берег был извилист,
прибрежные воды богаты отмелями и рифами, поэтому кормчий то и дело
командовал:
- Лево! Еще левей. Теперь круто вправо...
Двое мускулистых бородачей послушно ворочали громадными рулевыми
веслами. Бортовые весла мерно вздымались и опускались, отчего бирема
походила на гигантскую сороконожку с тонкими гнущимися лапками. Гребцы
обливались потом и шумно, разом, дышали, подчиняясь ритму барабана
старшины Рутуба.
Астарт только что сменился и теперь отдыхал, положив на колени
натруженные руки. Он греб в паре с Эредом. Непривычная для обоих работа,
которую обычно на купеческих судах предоставляют невольниками, изнуряла
своей монотонностью.
- Вон видишь остов корабля? - Агенор указал на груду досок и
кораллового песка среди водной глади. - Пираты наскочили на риф, и все
погибли от жажды. Крабы начисто обглодали их тела, и там сейчас сотни две
скелетов. Наше море - кладбище мореходов и кораблей. Боги лишили эти
берега воды, поэтому здесь царствует смерть. Но люди умудряются жить.
Скоро увидишь несколько гаваней с сабейскими парусниками. Сабеи не бросают
торговли с нубийским племенами, хотя золото царства Куш давно, говорят,
иссякло. Воду жители гаваней привозят с гор и наживаются, продавая
мореходам на вес золота.
Астарт разглядывал тоскливые берега, задавленные зноем, резкие
зонтичные акации, багровое марево, обложившее горизонт.
- Когда фараон начал работы по восстановлению канала царицы Хатшепсут
[канал царицы Хатшепсут предвосхищал идею Суэцкого канала, соединял один
из рукавов Нила с Красным морем], сабеи продали Египту много тысяч
чернокожих невольников. У сабеев не хватало судов перевезти их, и хананеи
им здорово помогли. Сейчас сабейские купцы - самые богатые на Красном
море, и Аден в их руках... Но с каналом ничего не вышло: оракул объявил
фараону, что он строит его для варвара. А фараон Нехо называл варваром
вавилонского царя Навуходоносора. Строительство прекратили, хотя к тому
времени на работах уже умерло сто двадцать тысяч рабов и египтян, были
затрачены огромные средства...
Они долго молчали, думая об одном и том же: призрак ста двадцати
тысяч погибших витал над ними.
- У меня всегда были рабы, - нарушил молчание Агенор. - Мне и в
голову никогда не приходило видеть в них людей. Да и сейчас не могу
представить чернокожего раба человеком... Другое дело греки, этруски,
латиняне, которых мы захватываем в море. Это люди. У ливийцев даже волосы
не волосы, а шерсть, как у овцы... Обыкновенный человек может сбросить
рабство и стать свободным, потому что рабство для него - ненормальное
положение, исключение. А чернокожий ливиец самим творцом создан для черной
доли.
- Когда-то я тоже думал так же. Но сейчас твои мысли мне чужды. Мы
увидим ливийцев, многие их племена, придется с ними торговать. Хананейская
спесь принесет нам только беды. Сабеи и египтяне причинили им много зла:
не на грядках же выросли тысячи невольников-ливийцев фараона.
- Да ты пророк! Меня беспокоят не столько чернокожие, сколько сабеи.
Думаешь, они так просто позволят нам вторгнуться в их торговые владения на
ливийском побережье? Каждый купеческий род Аравии имеет тайные фактории и
тайные кратчайшие пути к ним. Арабы нагородят нам столько препятствий, что
неизвестно, сможем ли мы преодолеть их. Да поможет нам Мелькарт в столь
трудном деле.
Анад и Мекал удили рыбу, свесившись с борта. Стонущий от жары Фага
метался у жаровен с десятками вертел с нанизанными рыбешками. В этих водах
среди кораллов водилась любимая всеми матросами рыба-попугай,
необыкновенно вкусная в зажаренном виде с острым чесночным соусом и
маслинами.
Несколько крупных серебристых рыб взвилось в воздух из-под весел и,
описав длинную кривую, с шумом упало в воду далеко за кормой. Внезапно
Анад вцепился в снасть и закричал:
- На помощь!
Астарт увидел у самой поверхности светлое брюхо небольшой акулы: она
только что заглотила рыбешку на крючке и раздумывала, что делать дальше.
- Ненавижу этих тварей, - сказал кормчий, - мне всегда кажется, что
они улыбаются.
Курносое рыло акулы и на самом деле словно расплылось в хищной
улыбке.
Анад и Мекал с азартом тянули снасть. Матросы и гребцы оживились, кто
подбадривал, кто острил. Но акула перекусила снасть, и оба рыболова
врезались в противоположный борт. Гребцы, хохоча, повалились со своих
скамей. Рутуб обхватил свой барабан и странно квакал, сотрясаясь при
каждом звуке. Веселье перекинулось на трирему Альбатроса, и вскоре
гоготала вся эскадра. Когда все успокоились, с последнего корабля
запоздало донесся одинокий ослиный крик: то смеялся кормчий Шаркар по
прозвищу Дубина.
Саркатр вполголоса напевал, прислонившись к мачте, полузакрыв глаза.
- Тоска! - вдруг сказал Саркатр и поднялся на ноги.
Глухо гремел барабан Рутуба.
- Спой что-нибудь повеселей, - сказал Агенор.
Саркатр подошел к площадке кормчего и сел на широкую ступеньку
лестницы.
- Сердце ноет, проклятье берега... И веселье на ум не идет.
Этот пожилой мужчина с непривычными к работе руками очень интересовал
Астарта.
- Саркатр, - сказал он, - почему ты здесь, ведь труд морехода тебе
незнаком?
- Ты хотел сказать "непосилен"? - Саркатр внимательно посмотрел на
Астарта.
- Я всю свою жизнь провел рядом с большой арфой. - Он старательно
отер пот с лица. - Наверное, с самой большой арфой Ханаана. Может, слышал:
у правителя Акко был самый крупный оркестр на всем побережье. Нас
приезжали послушать ученые люди и ценители прекрасного со всей Палестины.
Я сочинял музыку...
Он замолк, углубившись в воспоминания, и вдруг воскликнул:
- Как сильные любят чтобы их прославляли! Нам разрешались только
хвалебные гимны, но все мы хотели петь и играть совсем другое. Я все
бросил и поехал по свету. Побывал в Карфагене, Гиппо-Зарите, Саисе - везде
царствует тяжеловесный гимн. Недаром же сейчас в таком ходу песни,
прочитанные на древних египетских папирусах и шумерских глиняных
табличках. Сегодня человеку не хватает чувства. А древние умели
чувствовать. О эти хвалебные гимны! Меня тошнит от них, выворачивает все
внутренности, как при качке в море. Я не знал, что делать. Без музыки жить
- немыслимо, вернуться ко двору - вдвойне немыслимо. Чем бы все кончилось,
не знаю. Но появился адон Агенор. Поэтому я здесь.
- Слышал я песни из древних папирусов, - Астарт задумчиво смотрел
вдаль, - их пела жрица... Они были слаще вина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37