Я ничего о ней не знаю. Это
превентивный арест всех диссидентов по приказу Губернатора Морея.
Известно, что вы являетесь антиредемпционистом. Идемте, Куцов. -
Полицейский протянул руку и схватил мистера Куцова за плечо.
Старик вырвался.
- Нет. Я не пойду опять в тюрьму. Выступать против глупости - это не
преступление. Я никуда не пойду.
- Вы пойдете со мной, нравится вам это или нет, - сказал полицейский.
- Вы арестованы.
Мистер Куцов был всего на несколько лет младше моего отца, но по
здешним меркам он был глубоким стариком. И я подозревала, что разум у него
уже не так ясен, как когда-то, сказывался возраст. Отступив на пару шагов,
старик проговорил дрожащим от гнева голосом:
- Вот из моего дома!
Полицейский сделал еще один шаг. Словно завороженная, я стояла как
столб, не в состоянии ни говорить, ни двигаться. Я могла только следить за
происходящим. Такое со мной происходило впервые, и я поняла, что должна
была испытывать Зена Эндрюс там, на лестнице между уровнями. Правда, мною
владел не один лишь страх. Просто события, выйдя вдруг из-под контроля,
понеслись мимо вскачь - ты словно тщетно ждешь, когда остановится бешеная
карусель, хочешь соскочить с нее, но никак не можешь отважиться на
прыжок...
Полицейский вытащил из кобуры пистолет.
- Вы пойдете со мной, или я вынужден буду стрелять.
И мистер Куцов ударил полицейского в лицо. Конечно, тот ответил, и
если бы старик упал сразу, этим бы все и кончилось, но он не упал и
получил еще удар, еще, еще... И только потом он упал.
Должно быть, я закричала, хотя я этого не помню. (Джимми потом
уверял, что я кричала, именно поэтому он и вошел в дом.) Но во всяком
случае, полицейский отвлекся от мистера Куцова и уставился на меня в упор.
Этот взгляд я никогда не забуду. Потом он поднял пистолет, рукояткой
которого только что бил мистера Куцова, и направил на меня.
Что-то трижды щелкнуло за моей спиной; полицейский с минуту постоял,
сохраняя равновесие, затем сила воли, державшая его на ногах, ослабла, и
он рухнул, так и не выстрелив из своего пистолета. Еще секунду назад он
мог отнять у меня жизнь; сейчас он был мертв.
Я переступила через труп, даже не взглянув на него, и склонилась над
мистером Куцовым. Глаза старика открылись, и он посмотрел на меня. Держа
его голову, я снова заплакала без остановки.
- Простите... - бормотала я, - простите...
Он улыбнулся и слабо, но отчетливо произнес:
- Все в порядке, Наташа.
Он закрыл глаза, словно страшно устал. И умер.
Через минуту Джимми коснулся моей руки. Я подняла взгляд. Лицо его
было бледно.
- Ничего нельзя сделать, Миа, - сказал он. - Давай уходить, пока
можно.
Он задул свечу. Мы сели на лошадей, а дождь все продолжал лить.
Много часов мы скакали на север сквозь ночь и дождь. Сначала мы
придерживались дороги, но когда начался подъем и местность стала
пересеченной, съехали с нее и стали медленно прокладывать путь через холмы
и лес. Это было тяжелое путешествие. Дождь лил не переставая, мы промокли
до костей. Часто нам приходилось спешиваться и вести лошадей через мокрый
и жесткий кустарник, нещадно хлеставший и царапавший ноги. Ледяной ветер
визгливо выл на одной ноте в кронах деревьев, швыряясь сорванными ветками.
Единственное, что радовало: при таком дожде преследовать нас было почти
невозможно. Впрочем, если учесть характер местности, это было бы трудно и
в хорошую погоду.
Наконец, почувствовав, что теперь уж мы точно находимся вне
досягаемости погони, мы решили остановиться. До военного городка, где нас
ждало снаряжение Джимми, оставался еще целый день пути, но мы выдохлись
окончательно.
Я видела, что Джимми переживал: у него не было ни практики в убийстве
людей, ни пороху для этого. В книгах, которые мне доводилось читать,
убийство представлялось эдаким забавным действом, а трупы были просто
способом учета очков. Но настоящая смерть оказалась другой, и никакому
нормальному человеку убийство не может доставить удовольствия. Конечно,
кому-то может показаться элегантным навести на человека револьвер, а в
плавном нажатии на курок кто-то усмотрит забавное развлечение, но
результат останется неизменным... Тот полицейский больше не поднимется на
ноги, никогда, и мистер Куцов тоже. Оба они были мертвы - отныне и
навсегда. И этот факт терзал нас обоих, Джимми и меня.
Меня всегда занимал вопрос: каково это - быть копьеносцем в чужой
драме? Кто такой копьеносец? Это тот, кто стоит в коридоре и, когда мимо
проходит Цезарь, вытягивается по стойке "смирно" и стукает копьем об пол.
Копьеносец - безымянный персонаж, закалываемый героем, когда он рвется
вперед, чтобы спасти попавшую в беду героиню; это персонаж, вставляемый в
произведение в качестве половой тряпки - вытер и выбросил. Копьеносец
никогда не "качает права", отбрасывая в сторону копье и заявляя: "Я ухожу
в отставку. Я не хочу, чтобы меня использовали". Они и существуют для
того, чтобы их использовали, они обречены быть мелким препятствием на пути
главного героя. Беда, однако, в том, что каждый из нас сам для себя
главный герой, живущий в мире копьеносцев. Мы не испытываем никакой
радости, когда нас используют и отбрасывают другие, мнящие себя подлинными
героями. Но той несчастной и ненастной ночью я поняла, что то, как
используют и отбрасывают других людей, мне не нравится тоже.
Мистер Куцов для полицейского был именно копьеносцем, который в
неподходящий момент стал отстаивать свои права и потому подлежал
ликвидации. Но неожиданно для себя полицейский вдруг оказался
разжалованным из героев, и пьеса, в которой он так замечательно играл свою
роль, кончилась...
Я не винила Джимми. Будь я тогда в состоянии действовать, я сделала
бы то же самое - просто для того, чтобы остаться в живых. И Джимми не
видел в полицейском копьеносца. Он всегда был более гуманным, более
открытым человеком, чем я, и ему было тяжело стрелять в человека.
Признаюсь, в моих глазах полицейский был скорее именно копьеносцем. Но тем
не менее обе смерти на меня очень сильно подействовали.
Будь это реально, я предложила бы вот что: любого человека должен
убивать только тот, у кого есть очень веские причины для совершения этого
акта. Ничья смерть не может быть просто плевком. Смерть - слишком
серьезная вещь, слишком сильно она действует на душу того, кто совершает
убийство, пусть даже вынужденно.
Наконец мы разбили лагерь и, как могли, позаботились о лошадях, укрыв
их под кронами каких-то деревьев. Установили на ровном месте палатку,
Джимми принес седла, сумки и спальный мешок, и когда мы рассовали вещи по
углам, места в палатке осталось как раз на этот самый спальный мешок.
Дождь выбивал по палатке барабанную дробь, ветер завывал на всех
нотах. Мы не гасили в палатке свет, пока не стащили с себя всю мокрую
насквозь одежду. Раздеваться было неудобно, места не хватало, а холодное
седло - не самая приятная штука, чтобы садиться на него голым задом.
Джимми оказался волосатым, чего я совсем не ожидала. Но в конце концов мы
умудрились развесить одежду на просушку, выключили свет и забрались в
спальный мешок.
Дрожа от холода, я обняла Джимми, прижавшись к нему всем телом. У
него были удивительно твердые мышцы. Это почему-то успокаивало, а я как
раз нуждалась в утешении. Впрочем, он, кажется, тоже.
- Знаешь, я больше не сержусь на тебя, - сказала я, коснувшись
ладонью его щеки.
- Ага, - ответил он. - Я и не думал, что ты злишься. Но ты все равно
извини меня. Я должен принимать тебя такой, какая ты есть, даже если ты
глупости говоришь... Ты же ничего не можешь поделать со своими
убеждениями...
Он нежно поцеловал меня, и я ответила на поцелуй.
- Я рад, что ты меня нашла, - сказал Джимми. Он провел ладонью мне по
спине и плечам. Я вздрогнула.
- Тебе холодно? - спросил он.
- Нет. Ты ждал, что я приду?
- Я надеялся. И я рад, что ты пришла. И что пришла именно ты.
Он подвинулся и положил руку мне на грудь, а я прижала ее своей.
- Ты очень красивая... - проговорил Джимми.
- Ты мне никогда не говорил этого раньше... Почему?
Я поцеловала его в щеку и в губы. Мне было хорошо: Джимми словно
излучал тепло и безопасность, с ним рядом мне даже не хотелось вспоминать
прошедшие дни. Я выпустила его руку, и она нежно заскользила по моему
телу.
- Я боялся сказать, - шепнул Джимми. - Ты бы надо мной посмеялась,
разве нет? А знаешь, вот странно, когда я прикасаюсь к этой груди, я слышу
твое сердце, а когда к этой - то не слышу.
- Я тоже слышу твое сердце, - сказала я. - Тум-тум-тум.
Поцеловав кончики своих пальцев, я провела ими по его лицу.
- Тебе нравится, как я выгляжу?
- Очень. Ты очень красивая. У тебя приятный голос, и тело, - Джимми
погладил меня, - и волосы, у них такой запах... - Он зарылся лицом в мои
волосы.
- Странно, правда? Ведь мне тоже нравится твой запах, а я раньше
никогда об этом не думала. А почему ты решил, что я бы над тобой
посмеялась?
- Конечно. - Джимми дернул плечом. - Сказала бы какую-нибудь гадость.
Я просто не мог рисковать.
Джимми был прав. В самом деле, язык у меня подвешен неплохо, поддеть
кого-нибудь мне ничего не стоило. Но я и представить не могла, что он так
раним.
- Я ни за что не обидела бы тебя, если бы ты мне так сказал, -
призналась я.
Он поцеловал мне грудь, пробуя, провел языком по соску, и тот набух
против моей воли. Сердце, казалось, сейчас просто разорвется на кусочки.
Стиснув друг друга в объятиях, мы принялись исступленно целоваться. И я
сама не заметила, как колени мои раздвинулись...
На Корабле секс - это для взрослых. Если ты взрослый, то никакого
значения не имеет, с кем ты спишь. Никого это не волнует. Но, как и везде,
на Корабле люди тоже довольно последовательны и небезразличны к тому, что
они делают. Не думаю, что мне захотелось бы сойтись с человеком, который
ставит зарубки на спинке кровати по числу женщин, с которыми он спал. Те,
кто только и ищет - где бы да кого бы, те, кому все равно - где и с кем,
слишком легкомысленно относятся к сексу. Я так не могу, я слишком уязвима.
Мне нравится секс, но я никогда не стану им заниматься без симпатии,
доверия и уважения к партнеру. Я знала Джимми почти два года, и почти все
это время он мне нравился, но я не стала бы заниматься с ним любовью
раньше, чем это произошло, так сказать, естественным путем.
В определенном смысле мы с Джимми были предназначены друг для друга.
Встретились бы мы или нет, понравились бы мы друг другу или нет, но мы
обязаны были бы произвести на свет минимум одного ребенка. Такова была
рекомендация Корабельного Евгеника. Но это - почти механический процесс,
не имеющий никакого отношения ни к совместной жизни, ни тем более к любви.
И это прекрасно, что, узнав друг друга, мы смогли полюбить. В четырнадцать
лет любовь еще не зрела, но не вечно же нам будет по четырнадцать лет.
Официально мы еще не были взрослыми, но мы нуждались во взаимной
поддержке, и к тому времени я уже не видела особого смысла в суровом
соблюдении всех канонов. Если мы не вернемся на Корабль, то какое кому до
нас дело? А если мы все-таки вернемся, то официально станем взрослыми, и
вопрос вообще снимается.
И мы занимались любовью в палатке, под стук дождя и завывание ветра,
и в объятиях друг друга мы чувствовали себя в безопасности. Это было
здорово! Ни один из нас не знал - что и как нужно делать, только
теоретически, и мы были неуклюжи, словно слепые котята. Но платой за нашу
неопытность была радость познания, и в самой высшей точке наслаждения
таился намек на нечто еще не достигнутое.
Позже, когда мы тихо лежали, обнявшись, Джимми спросил:
- Ну, как оно было?
- Нужна постоянная практика, - ответила я. И, уже засыпая, добавила:
- Это здорово утешает.

На следующую ночь мы привязали лошадей в лесу - за много миль от того
места, где разбивали лагерь вчера. Достигнув склона гигантской горы в
конце дня, мы затем прокрались сквозь подлесок - посмотреть на армейский
комплекс. Внизу, в чаще между холмов, купаясь в золотистом закатном свете,
лежал городок. На окраине его, ближе к нам, находилась наша цель - военная
база, которая, как и положено, охранялась часовыми со всех сторон, а на
плацу стоял тот самый разведкорабль.
- Любопытство, понимаешь, меня одолело, - рассказывал Джимми, -
откуда у них взялся разведкорабль. Я туда прокрался, чтобы все
рассмотреть, и попался по глупости, совершенно случайно.
С трех сторон плац окружали здания. Открытый торец его был дальним от
нас и, соответственно, ближайшим к городку. Среди построек базы росло
несколько деревьев, и вся ее территория была обнесена частоколом из
металлических пик. От ограды до ближайших зданий было примерно футов сто.
Джимми показал сквозь листву:
- Видишь, вон там, прямо, двухэтажный дом? Это их штаб. Они меня
держали там, пока из города не прибыла полиция. Там и должно быть мое
снаряжение.
Двухэтажное из красного кирпича здание штаба было самым большим на
базе. Остальные постройки почти все были одноэтажными - казармы, конюшни и
прочее.
Мы засекли, сколько времени нужно часовым для обхода, - медленным
шагом они промеряли свои участки из конца в конец минут за двадцать,
останавливаясь поболтать при встрече на границе участков. Так они коротали
дежурство.
- Если даже мы оглушим часового, больше чем на двадцать минут
рассчитывать нельзя, - сказала я.
- Да, - согласился Джимми. - Но лучше никого не глушить, а проскочить
незаметно.
Все тщательно осмотрев, мы уползли обратно в лес, к привязанным
лошадям, и наскоро перекусили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34