Говорят, что на планетах воздух "свежий". Не знаю. Но воздух
Грайнау мне не понравился.
- Просто сегодня сыро, - сказал Ральф. - Но скоро посвежеет,
поднимается ветер.
В начале знакомства мы, все трое, немного побаивались друг друга. Но
Ральф и Хельга быстро поняли, как глуп был их страх, и скоро, когда они
забывали за собой следить, в их поведении стало проскальзывать пришедшее
на смену страху пренебрежение. Мне потребовалось некоторое время, чтобы
понять, в чем дело: постоянно обмениваясь многозначительными взглядами,
они явно считали дурацким почти все, что я говорила.
Я и в самом деле ничего не знала. Не знала, например, сколько сейчас
времени. И едва я заикнулась, что, по моим понятиям, сейчас еще утро, как
они мигом недоуменно обернулись ко мне. Оказалось, что здесь уже вторая
половина дня, а то, что я завтракала перед самым стартом с Корабля, не
имело никакого значения.
Показав на одно из зданий, я спросила, что это такое.
- Это магазин. Ты что, никогда не видела магазина?!
- Не видела. Я о них только читала. У нас на Корабле такое маленькое
общество, что нет смысла торговать. Если что-нибудь нужно, ты просто
предъявляешь требование, и тебе доставляют эту вещь. Можешь жить скромно,
можешь - роскошно, как тебе нравится, но есть предел тому, сколько вещей
помещается в одну квартиру. Некоторые живут вплотную у этого предела, но в
обществе, где каждый может иметь почти все, что захочет, нет никакого
престижа в обладании бесполезными вещами. Поэтому большинство у нас живет
просто. А можно мне посмотреть магазин?
- Конечно, - пожал плечами Ральф.
Это был магазин одежды, и большая ее часть, на мой взгляд, выглядела
странно. Назначения некоторых вещей я просто не поняла.
К Ральфу подошел человек, заправлявший этой лавочкой. Громким шепотом
он поинтересовался:
- Чего это он так вырядился?
- Это девочка, - точно таким же шепотом, который, наверное, был
слышен на милю вокруг, сказала Хельга. - У нее нет ничего лучшего.
Уши у меня покраснели, но, притворившись глухой от рождения, я
продолжала рассматривать вешалки с платьем.
- Она с Корабля, - добавил Ральф. - Они там одежды вообще не носят.
Она думала, что мы ходим в таком же барахле, которое на ней.
Мужчина осклабился, плюнул мне под ноги и демонстративно отвернулся.
Он явно хотел меня оскорбить. Зачем? Я не понимала. Неужели дело было
только в том, что я не одевалась в те ужасные вещи, которые он продавал?
Когда мы выходили из магазина, хозяин пробурчал что-то насчет
"хапуг". Я опять не поняла, а Ральф с Хельгой сделали вид, что ничего не
слышали. Может быть, они и не притворялись, но спрашивать у них я не
стала.
Свернув за угол, мы стали спускаться по улице вниз. И тут я резко
остановилась.
- Что это? - спросила я.
- Где?
Я показала на мертвенно-серую равнину с белой каймой, в которую
упиралась улица у подножия холма.
- Это вода?
Они опять переглянулись, а затем тоном "уж это-то любой болван знает"
Ральф ответил:
- Это океан.
Океан я хотела увидеть давно. На Корабле они встречаются даже реже,
чем магазины.
- Можно мне посмотреть?
- Конечно, - сказал Ральф. - Почему нет?
Первым делом я увидела каменный пирс и тянувшиеся по обеим сторонам
склады. Гавань ограничивалась двумя огромными молами-руками, охватывающими
широкое водное пространство. Из молов, словно пальцы, торчали деревянные
пирсы на сваях, возле которых покачивались на волнах суда всех размеров.
Ближе к нам располагались многомачтовые великаны, настолько большие, что
они несли на себе лодки поменьше, и повсюду болтались привязанные к пирсам
совсем маленькие лодчонки.
Даже внутри гавани вода гуляла горками с белыми гребешками и громко
хлопала по камням и дереву пристаней. Кругом летали птицы: белые, черные,
серые, коричневые. Некоторые кружились в воздухе, некоторые ныряли в воду.
В воздухе сильно пахло, я думаю, рыбой.
Но за акваторией порта вода катилась целыми валами, по сравнению с
которыми волны в гавани казались пигмеями. Океан тянулся до самого
горизонта, сливаясь где-то там вдали с серым небом.
Мне хотелось задать им кучу вопросов - о запахах, о работающих в
порту людях, - но спрашивать нужно было осторожно, чтобы не вызвать
обидный смех. К этому времени я поубавила свою непосредственность и уже не
видела в Ральфе и Хельге союзников, как раньше, когда мы убегали от
Джорджа.
Пройдя по молу, мы остановились у одного из деревянных причалов.
Ральф присел на маленький мостик и показал на привязанное суденышко. Оно
было примерно двенадцати футов длиной, с высокой, торчащей над пирсом
мачтой. Суденышко было выкрашено в приятный белый цвет с черными полосами,
а на носу у него красовалось странное название: "Гуакамоль".
- Как она тебе нравится? - спросил Ральф.
- Очень милый кораблик, - вежливо ответила я.
- Это не кораблик. Это лодка, парусный ялик. Он наш - Хельги и мой.
Мы часто на нем плаваем. Хочешь поплавать под парусом?
Хельга посмотрела на брата, явно довольная.
- Ой, а мы можем это сделать?
- Если она поедет с нами, - сказал Ральф. - Ей решать. Иначе нам
придется остаться с ней, как велел отец.
- Ой, поплыли! - Хельга повернулась ко мне.
Я посмотрела вниз - вода выглядела страшной, лодка маленькой. Никуда
мне не хотелось плыть...
- Мы только по гавани... - уговаривающе сказала Хельга.
- Это не опасно, - добавил Ральф, посмотрев на меня оценивающим
взглядом.
Допустить, чтобы он подумал, будто я боюсь, было невозможно, и минуту
спустя, пожав плечами, я начала спускаться с пирса по деревянной лестнице.
Пожалуй, в последнее время я видела больше лестниц, чем мне того хотелось.
Суденышко поднималось и падало на разбивающихся о пирс волнах.
Дождавшись, когда корму лодки подкинуло в очередной раз, я перепрыгнула
через борт, оступилась, но, чудом удержавшись на ногах, осторожно
пробралась, помогая себе руками, до мачты и плюхнулась там на поперечное
сиденье. Следом в лодку спрыгнула Хельга, а за ней Ральф.
Я моргнула - брызги воды попали мне на щеку.
- Мы что, вымокнем? - спросила я.
Они не расслышали, и я переспросила погромче.
- Это просто пена, - ответила Хельга. - Ничего страшного. Мы не
промокнем.
- А кстати, - добавил Ральф, - если ты и вымокнешь, это будет хорошо.
Вода тебя отмоет. Я знаю, вы там, на своем Корабле, воды почти и не
видите.
Вот это меня в них и раздражало. У них было множество каких-то
извращенных представлений о жизни на Корабле, и они ими настойчиво
щеголяли. Особенно Ральф, он был догматиком и действительно верил в то,
что говорил. Например, он считал, что мы ходим голыми всегда и везде. Да,
действительно, некоторые люди ходят голыми в уединении собственной
квартиры, но хотела бы я посмотреть на того, кто решил бы поиграть голым в
футбол. Но суть в другом: хотя Ральф был не прав, он и слышать не хотел об
этом. Он преспокойно высказывал свои бредовые представления и ждал, когда
ты с ним согласишься.
Он заявил и еще одну вещь. Плохо, сказал он, что люди на Корабле
вынуждены жить в переполненных тесных клетушках, - и разве мне не больше
по душе здешний вольный простор? Я попыталась объяснить ему, что
"клетушки" были давно, сейчас теснота забыта, но потом, желая быть до
конца честной, допустила ошибку, упомянув об интернатах. Там-то
действительно тесно. Но так я только запутала вопрос, и в конце концов
Ральф отмахнулся - всем, мол, известно, какая у вас гнусная жизнь, и
нечего оправдываться.
Хельга была более терпимой. Она только задавала вопросы.
- А правда, что вы не едите пищи на вашем Корабле?
- Что ты имеешь в виду?
- Ну, говорят, что вы не выращиваете пищу, как мы, а едите землю и
всякую гадость?
- Нет, конечно, - отвечала я.
- А правда, что вы убиваете детей, которые рождаются с уродствами?
- А разве вы так делаете?
- Мы нет, но все говорят, что так делаете вы.
Ральф действительно меня обидел своим замечанием "Вода тебя отмоет".
На Корабле сохранилась очень ясная память о том, какими грязными были
колонисты и как дурно они пахли. Сам же Ральф явно не замечал неприятных
запахов, наполнявших воздух в порту. Не иначе, у него был какой-то дефект
обоняния. Но больше всего мне не нравился безапелляционный тон, которым он
все это говорил.
Я следила, как Ральф и Хельга установили парус, отвязали лодку от
пирса, потом Ральф взялся за небольшой румпель, потянул за канат утлегера
- и бриз наполнил парус звучным хлопком.
Мы отчалили от правого мола, ветер дул в спину. Впереди пролегла вся
акватория порта. Меня раздражали удары волн и брызги, серый день наводил
тоску, но почему-то мне подумалось, что будь погода получше, а у меня -
время привыкнуть к этой планете, плавание получилось бы куда приятнее.
Но, к сожалению, я не могла не вспоминать, что у себя, на Третьем
Уровне, мы управляем погодой гораздо лучше, чем они здесь. Если
планируется дождь, все заранее знают, когда он пойдет. Поворот рубильника
- и дождь льется, пока его не выключат. И никому не приходится дышать
таким вот неимоверно влажным воздухом.
Мы плыли, и Хельга, желая, видимо, выказать дружелюбие, начала
разговор.
- У тебя есть братья или сестры? - спросила она.
- Нет, - ответила я. - По-моему, нет. Я никогда о них не слышала.
- Как, разве ты не знала бы о них? Может, у тебя есть сводные?
- Точно не знаю, но мне о них никто не говорил. Мои родители
поженились так давно, что если бы у меня и был брат, он давно был бы
взрослым. Или даже умер бы.
Может показаться странным, но меня никогда не занимал этот вопрос. Я
вообще не думала о братьях и сестрах. Это было интересное наблюдение, но
тогда я не приняла его во внимание, хотя стоило бы.
Хельга посмотрела на меня озадаченно.
- Поженились? Я думала, вы вообще не женитесь, как люди. Я думала, вы
живете с кем хотите...
- Мои родители, - сказала я с достоинством, - женаты уже больше
пятидесяти лет. Земных лет.
- Пятьдесят лет?! Не может быть! Я же только что видела твоего отца,
он на вид младше моего...
- А сколько лет твоему папе?
- Сейчас скажу... - Хельга что-то подсчитала в уме. - Около
пятидесяти.
- Ну, а моему - восемьдесят один. Земных.
Они посмотрели на меня с выражением полнейшего недоверия.
- О, ты лжешь!
- А матери моей - семьдесят четыре! Или семьдесят пять, не помню
точно.
Хельга бросила на меня полный негодования взгляд и отвернулась. Но я
говорила правду, и если она не хотела мне верить, тем хуже для нее.
Не скажу, что состоять в браке пятьдесят лет - обычное дело для
жителей Корабля. Как правило, люди устают друг от друга после двадцати или
тридцати лет и затем расстаются. Есть и другие, их немало, которые, не
желая перманентного брака, просто сходятся и живут вместе. И есть третьи,
которые, не будучи даже знакомыми, заводят детей лишь потому, что так
советует Корабельный Евгеник.
Но что бы там Хельга ни утверждала, это было искажение
действительности.
Мои родители были странной парой. Женатые полвека, они уже восемь лет
не жили вместе. Когда мне было четыре года, матери представилась
долгожданная возможность - изучать искусство под руководством Лемоэля
Карпентера. И она ушла. Правда, если вы женаты целых пятьдесят лет и
ожидаете, что впереди вас ждет еще столько же, то перерыв лет на восемь
едва ли будет заметен.
Честно говоря, я не понимала, что мои родители находили друг в друге.
Слишком они были разными людьми. Я любила и уважала отца, но мать не
любила совсем. Быть может, мы просто не находили общего языка. Например, я
считала, что это ее "искусство" - самая настоящая ерунда. Однажды, в одно
из редких посещений ее квартиры, я увидела некую скульптуру.
- Это называется "Птица", - сказала мать.
Я и сама видела, что больше всего "это" похоже именно на птицу. Мать
работала прямо с фотографии, но "птица" выглядела настолько тяжеловесно и
неестественно, что казалась абсолютно безжизненной. Естественно, я не
преминула ей об этом сказать, и, конечно, она обиделась, мы заспорили, и
кончилось тем, что мать выставила меня за дверь.
Но тут было не только взаимное непонимание. Мать совершенно ясно дала
мне понять: она родила меня, выполняя долг, а вовсе не потому, что хотела
этого. И почему-то я считала, что она только и ждет моего Испытания, чтобы
снова вернуться к Папе. Но, повторяю, я не любила ее.
Добравшись до противоположного конца порта, мы, вместо того, чтобы
сразу же плыть назад, как я ожидала, повернули и поплыли под углом к
выходу из акватории. Лодкой управлял Ральф. Качка резко усилилась - мы
оказались теперь к волнам левым бортом. Лодка вздымалась на гребнях и
проваливалась в ложбины, и через несколько минут такого удовольствия меня
начало тошнить. Но эта тошнота была совсем другого рода, чем та, которую
мне доводилось испытывать раньше. Мною завладела самая настоящая морская
болезнь - тошнота усугублялась головокружением.
- Нельзя ли вернуться назад? - попросила я Хельгу. - Меня тошнит.
- Это и есть самый быстрый путь назад, - сказала она. - Мы же не
можем плыть против ветра. Нужно лавировать.
- Ужасно медленно... - проговорила я.
Ральф рванул за привязанный к утлегеру канат, перебросил утлегер на
другую сторону лодки, одновременно поворачивая румпель, и мы медленно
совершили поворот на другой галс. К этому времени я чувствовала себя
совсем скверно.
- Не волнуйся! - весело сказала Хельга. - Скоро вернемся! - Она
повысила голос: - Ты уже поуправлял, Ральф! Дай мне!
- Ладно, - очень неохотно согласился Ральф.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34