он будет есть тогда, когда вернется.
А как же, надо везти и в такой дождь. Привезешь, бывает, на льнозавод, а приемщица как закричит:
— Что ты мне привезла? Что привезла, я у тебя спрашиваю? Это же одна мокредь.
— А что я сделаю, если все время дождь льет! —оправдываюсь тогда я.— Небо ведь я платком не завяжу, чтоб оттуда не лилось.
— Что это за лен? С него же вода течет! И почему снопы такие большие?
— А что я сделаю, если у меня пенсионеры на поле собрались, в перчатках вяжут эти снопы и все на руки дышат...
— А я что с твоим льном буду делать?
— Вон ту скирду завершить им можно будет.
— Так он же всю ее сгноит.
Но, бывает, покричит, покричит да и примет. Только я все равно очень переживаю. Поверите ли, подъезжаю к Богушевску, а у самой аж ноги трясутся от страха. И ехать не хочется, когда лен мокроватый везешь. Просишь бога, чтоб только сдать. А то вон льноводка из Митьковщины одну и ту же машину раза три в Богушевск возила, да так и не сдала. Вот как.
Но я тогда свой с горем пополам сдала, приезжаю домой, а мои пенсионеры вяжут снопы — только брызги летят.
— Что вы делаете! — кричу.
— А на нас и бригадир и агроном ругаются, говорят, чтоб вязали,— оправдываются они.
Им-то что — повязали, нагрузили машину, да и все. А звеньевая вези. А как же. И поверите ли, как только приемщица вытаскивает из машины сноп на пробу — в глазах темно становится. Когда мокрый вытащит, так еще, бывает, с горячки и пошутишь:
— Это я, видать, не тот сноп пометила: тяните другой — тот посуше будет.
А что, некоторые так и правда помечают. Привезут приемщице подарочек, а тогда и говорят:
— А вы тяните тот сноп, на котором красная ленточка мотается.
Сноп, конечно, лучший выберут. И тогда всю машину высоким номером сдают.
Лен наш в этом году, несмотря ни на что, хороший. Я его в 1,75 сдала.
Вон и юннаты из нашей школы пришли, лучший сноп выпросили.
— Дайте,— говорят,— тетка, самый высокий нам. Потом и пофорсили. А анибалевский по 0,75 идет. Потому
все шоферы просятся возить лен только из нашей бригады. У нас прогрессивка будет. А там — ничего. Я сама так очень любила с Васей Кавецким лен возить, пока тот на молоковоз не сел: с ним всегда спокойнее, веселее было ездить.
И пенсионеры охотно на лен приходят. А теперь, поверите ли, у нас началась война против пенсионеров.
— Почему они на лен идут? — кричат молодые,— Здесь — так они могут, а в другом месте не хотят работать?
— А мы, мне кажется, и за это должны спасибо им сказать, что они хоть так помогают,— говорю я женщинам.— Вы же то холода боитесь, то бюллетень возьмете, а эти старухи всегда притопают.
Слушает, слушает Бухавец, да и сам не выдержит, вступится за пенсионерок:
— Как вам не стыдно, тетки! И вы же такие старые будете. Вам только бы кричать...
Ай, ну его... Пора, видимо, и мне бросать этот лен. А то завидовать начинают звеньевой. Идет дождь, а они радуются: «Пускай Романовна позлится...» Да и мне самой надоело. Посеяли лен — ставь, вытеребили — ставь, обмолотили — ставь, постлали — ставь, подняли — тоже ставь.
А когда я уйду из звеньевых, тогда, как и все, не буду никаких забот иметь. И я буду говорить: «Что, дождь идет? Ну и хорошо, пускай идет. А я что — этой звеньевой небо подопру, что ли...»
Знаешь, Геннадий, я, честно говоря, не верил тогда, не верю и теперь в последние слова тетки Ганны. Будет, будет она звеньевой! И всегда, если пойдет вдруг ненужный дождь, она будет искренне переживать, что на поле остался отсортированный, но не отвезенный еще в Богушевск лен; если ляжет неожиданный, непрошеный снег — она будет волноваться, что в поле остались распаханные, но невыбран-ные борозды картошки.
Тетка Ганна не может быть равнодушной, ибо она всю свою жизнь работала честно и трудно и потому хорошо знает, как бывает больно, когда видишь, что гибнет даже маленькая частичка твоего труда...
Наконец я выбрал время сходить к Комару: после обеда тетка Ганна повезла лен в Богушевск, и у меня освободилось полдня. А Петр Дмитриевич всегда, в каждый мой приезд, приглашал к себе,— посмотреть, как работает деревенский водопровод, и вообще поинтересоваться, как живет в «Большевике» бригадир тракторной бригады.
Возле магазина толпилась небольшая группка не занятых на работе мужчин — сегодня ведь получка! Здесь же слонялся уже веселый Алексей Кухаренка!
— А кто вон тот в черном плаще?
— Да это же Слонкин, кузнец,—ответил Комар.
О дьявол, кузнеца не узнал — чистый, по-городскому одетый, стоит, как министр.
Среди мужчин я заметил и высокую фигуру Бронислава Сейстуля, который весело смеялся над чьей-то незлой шуткой. «Вот теперь бы, под такое настроение, и поговорить с дядькой Броником, который с виду всегда кажется мрачноватым, неразговорчивым, задумчивым»,— подумалось мне, но тут же я решил отложить этот разговор: успею еще.
По мокрому, липкому и скользкому, словно рыба, шоссе одна за другой бежали машины. Мы с Комаром осторожно, не спеша перешли шумную улицу, спустились на обочину и стежкой, что возле самых хат, пошли к Комарову переулку.
Мокрые хаты мокрыми окнами равнодушно смотрели на шоссе. Вон возле чьего-то двора на высокой липе стоит круглая борть — интересно, неужели пчелы не боятся шума машин на шоссе?
— Петр Дмитриевич,— спросил я,— а чья это вон та хата, которую мы прошли? Недалеко от магазина.
Тот дом каждый заметит: он заботливо ухожен, аккуратно покрашен, покрыт шифером, перед ним — красивая, умело выложенная из кирпича калитка. — Это Алексей Кухаренка так обжился...
— Алексей? Тот Кухаренка, который мне жаловался, что его не замечают, ордена ему не дают, хоть он и свой, андреевский, а не из какого-то там Анибалева?..
— Если б не замечали, разве можно было бы такой дом поставить...
А вот и Комаров переулок. Предпоследняя в переулке — туда под сосняк, под Оршицу — его усадьба.
Полдня в Комаровой хате
— Как селился? А все мое селение началось вот с этого дубка. Принес я его сюда (не дубок, а прутик еще) и в чистом поле посадил. Лене, жене своей, сказал тогда: «Вот тут будут жить Комары».
Дубок стоял еще зеленый. Только некоторые побуревшие листья опали уже на землю и прилипли к мокрой отаве.
— А потом хата появилась, сад зазеленел.
Сад, в котором сняты плоды, мокро дрожал под холодным ветром. Лишь пара поздних яблонь ярко светились небольшими красными яблоками, которыми были усыпаны деревца. Яблоки, хоть и красивые с виду, были кислые, твердые: чтобы повкуснеть, им, видимо, надо какое-то время вылежаться. А может, они позднее покажутся вкусными только потому, что тогда, зимой, нельзя уже будет пойти в сад и сорвать любое яблоко, которое на тебя посмотрит...
Просторный двор. Ухоженные хлевы. Новая кирпичная баня.
— О, с этой баней были у меня хлопоты. Только я ее построил, обновить захотелось, в своем пару попариться. Ну, натопил я ее — аж уши горят. Лена помылась и пошла в хату. А я с детьми остался. Сам парюсь, а дети в тазу плещутся. Слез с полка, а они белые-белые — как полотно. И сам чувствую, что и меня уже ноги не слушаются: как ватные стали. Боюсь, только, чтоб не упасть. Я тогда детей
быстренько повыкидал из бани в предбанник и тут же сам упал. Полежали мы немного, свежим воздухом подышали — отошли. Когда мне стало легче, я воды холодной принес. Головы детям ополоснул, и они зашевелились. А беда в том, что цемент был еще сырой, газ появился,— вот мы и угорели. Пришел домой, а Лена спала. Проснулась, а я возьми да и расскажи ей про все. Гляжу, а она белеет, белеет на моих глазах тут же — хоп! — и потеряла сознание. Что мне делать? Я давай мою Лену по лицу бить. Вижу, румянец появляется — ну, думаю, слава богу, проходит...
— Что ты человеку голову морочишь своей баней! Будто ему интересно слушать твою болтовню.
Это пришла с фермы Комариха. Елена Семеновна уже давно работает дояркой и с мужем, как она говорит, встречается чаще всего только возле своего дубка: он спешит на базу — она идет с фермы, он идет с базы на обед — она спешит на ферму коров доить...
— Я же и тогда говорила: на кой черт тебе спешить с этой баней. Пусть постоит, обсохнет...
— Зато теперь лучшего пара, чем в моей бане, ни у кого в Андреевщине нет.
Комариха зазвенела в сенях ведрами. Комар показывал мне свой водопровод — откручивал краны на кухне, в коридоре и любовался вместе со мной, какой упругой струей бьет вода.
— Петро,— спросила из сеней Комариха,— Вася еще не вернулся из Орши?
— Сама же видишь, что нет,— ответил Петр Дмитриевич и внимательно посмотрел в окно, которое заслоняли кусты еще зеленой сирени.— Вон и Васьковский бежит,— увидев сквозь листву агронома, сказал Комар.— Он сегодня в райкоме был, на бюро в партию Леню принимали.
Васьковский давно стукнул в сенях щеколдой, но в хату пока не заходил — наверно, старательно вытирал мокрые ботинки о постланный у порога вместо половичка старый, но чистый мешок. И как только он открыл дверь, не дав ему даже как следует войти в хату, Петр Дмитриевич нетерпеливо спросил:
— Ну как, Леня, дела?
— Отлично, Петр Дмитриевич!
— Приняли?
— Приняли. Разве вашей, Дмитриевич, рекомендации можно отказать?
— Она,Леня, не только моя,— смутился Комар — И другие рекомендации у тебя тоже весомые, серьезные.
— А чьи еще? — спросил я.
— Иван Казакевич дал,— ответил Васьковский,— механизатор, рационализатор. Словом, два заслуженных колхозника рекомендовали меня в партию.
- Леня Васьковский был все еще взволнован. И не удивительно! Такое ответственное событие в его жизни! — Теперь, Леня, видимо, ты у нас не задержишься Чувствую, что тебя председателем выдвигать станут..
Наконец приехали из Орши па машине Володи Мака ренки ветфельдшер Леонид Белецкий и Василь Кавец кий
— А братец ты мой! — кинулась к ним Елена Семеновна.— Вы же, наверно, и голодные и холодные... А мне и покормить вас некогда — на ферму надо идти.
— Ничего, Лена, ничего, не переживай. Сами соберем поужинать. Мы в ларьке мясокомбината печенки купили Сейчас зажарим
И поскольку все, кто был в хате, уже знали о беде Комаровых, знали, зачем ездили мужчины на мясокомбинат, Елена Семеновна в сенях рассказала об этом мне одному:
— Это же у нас сегодня будто похороны. Отвез мой братец на мясокомбинат телку, которую я на корову растила. И так уж, ей-богу, на душе грустно, так горько — точно человека похоронила. В хлев, поверите ли, не могу зайти. Как только гляну, что там пусто, так слезы из глаз катятся. А такая она была хорошая, моя телка. Поверите ли, я ей даже воды не давала — одним только молочком и поила А как она ела! Бывало, когда ест, так даже на коленки ста новится. Только все равно почему-то из хлева вырваться ей хотелось. И вон какую стенку, из бревен сложенную, пере скочила. Стенка эта, вон сами взгляните, какая высокая, а она перескочила,— конечно, силы у нее было много. Только все же животом, видимо, о бревна ударилась. Приду в хлев,
а она, бедная, лежит и, поверите ли, стонет, как человек, - ых, ых, ых...
Комариха пошла на ферму. Вася Кавецкий и ветфельд шер на газовой плите жарили печенку. Чтобы я не скучал самая меньшая дочка Комара — четырехклассница Света принесла мне толстый семейный альбом.
Давай, Геннадий, полистаем его
...Вот небольшой, с обломанными уголками фотоснимок. Возле новой Комаровой хаты весело смеются, хохочут, чуть не ложатся от смеха дети. Они сидят на лавках, стоят за ними, лежат спереди на траве — ну, целый детский сад в палисаднике! Даже не верится, что столько смехунов поместилось на таком маленьком клочке фотобумаги. Столько мордочек! И каждое смеющееся личико можно разглядывать долго, часами — не наскучит.
Мне показалось, что и сама хата вместе с детьми добродушно смеется своими широкими, освещенными солнцем окнами.
Что ж, видно, она очень ласковая и гостеприимная, эта новая хата, если смогла собрать возле себя и рассмешить столько детей!
— А кто вот этот весельчак? — показываю я Свете другую, немного пожелтевшую уже фотокарточку, где тоже ширбко и беззаботно смеется (рот — до самых ушей!) курносый мальчишка.
— А неужели не узнаете? — не сразу говорит Света.
— Разве его узнаешь, если он смеется так, будто только что смешной блин проглотил.
— А вы все равно узнайте! — настаивает Света. Когда я все же сдался и сказал, что ни за что не узнаю этого вихрастого мальчика, Света подсказала:
— А вы в сени загляните. Он там печенку жарит. Это же наш дядя Вася...
Да, это действительно дядя Вася. Василий Семенович Ка вецкий, заслуженный колхозник. Тот, что вот сейчас умело хлопочет возле плиты, где весело шипит сковорода. Как же это я его не узнал? А можно было отгадать: вон ведь и нос тот самый, и рот похожий, и глаза те же — в них уже можно увидеть ручеек той доброты, которой обрадуются люди в его зрелом возрасте.
— А это моя старшая дочка Рая,— неожиданно из-за наших плеч подсказал Петр Дмитриевич, который незаметно подошел к столу.
У маленькой девочки, как это чаще всего бывает на фотокарточках, немного неестественная поза. Девочка сидит очень прямо, слишком напряженно смотрит в объектив. В строгом школьном платьице с белым передничком. И сама — такая уж строгая.
— Тогда Рая еще в школе училась,— добавляет Света. Да, тогда, когда фотографировалась, Рая еще не знала, кем она станет, что будет делать после школы. Может, даже и она мечтала (кто из девчат, скажите, не лелеял такой мечты!) о шумном успехе артистки. Не знали еще, какой путь в жизни изберет дочка, и сами ее родители.
— Теперь уже Рая академию Горецкую окончила. Бригадиром совхоза в Могилевской области работает. Приезжает иногда на выходной домой и плачет: «Трудно, папочка». Мужчины там, как и всюду, конечно, грубоватые, матюкаются. А она ведь девушка стеснительная. Если бы мужчина, так тот нашел бы, понятно, покрепче слово в ответ, а она, кроме слез, ничего другого не придумает. Я ей говорю: «Что поделаешь, доченька. Надо терпеть, надо приучать мужчин к культуре. Ты так себя поставь, чтобы они стыдились при тебе плохое слово сказать».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21