В то время как Державин, оставив Марию в Москве у старухи-тетки, рылся в Калуге в канцелярской пыли, ревизуя дела и разбираясь во взаимопретензиях божков местного Олимпа; в то время как Потемкин победоносно двигался вперед, а Зорич писал реляцию за реляцией; в то время как великий князь становился все более и более примерным мужем, — царственный «мотылек» порхал и вился вокруг нового «цветка», присматриваясь к нему.
Этим «цветком» был майор гвардии Корсаков.
Майор Корсаков был одной из популярнейших личностей в Петербурге. Он слыл за опасного донжуана, на совести которого лежало довольно много Эльвир. Он принадлежал к категории тех людей, которых во Франции зовут. Мужчины этого пошиба опаснее всего. Недаром же Брюсочка, глубокая специалистка в этом вопросе, не раз говаривала Екатерине:
— Ваше императорское величество..
«Негодяем» этого рода был и майор Корсаков, про которого, подобно Юлию Цезарю, говорили, что он — муж всех жен и жена всех мужей... По отношению к женщинам он держался самой верной тактики — неизменно бывал груб, надменен, презрителен и никогда не показывал даме своего сердца, что она нравится ему. Кроме того, он никогда не довольствовался любовью одной женщины, а неизменно поддерживал отношения с двумя сразу, для того, чтобы быть гарантированным на случай измены со стороны одной. Впрочем две дамы — это было только минимальное, но никак не предельное число его единовременных жертв.
Словом, с точки зрения мещанской морали, Корсаков представлял собой негодяя чистейшей воды. Но большинство женщин так уж устроено, что негодяй скорее и легче побеждает их сердце, чем добродетельный юноша. Любительницы «прекрасных Иосифов» всегда будут в меньшинстве, а императрица Екатерина была не из их числа.
Однажды, ожидая Панина с докладом, государыня рассеянно смотрела в окно и увидела Корсакова, снимавшего посты. Она вспомнила все, что говорили в городе об этом пожирателе сердец, полюбовалась его статной, могучей фигурой и решила в самом непродолжительном будущем позвать его к себе, чтобы поговорить с ним и на деле увидеть, действительно ли он так умен и находчив, как говорят про него.
Возможно, что государыня не стала бы откладывать в долгий ящик свое намерение, но тут вошел Панин, и надо было заняться государственными делами.
Выслушав общий обзор положения дел в Европе, Екатерина Алексеевна спросила:
— Ну а какие новости при венском дворе?
— Там все или почти все по-прежнему. Император Иосиф Второй по-прежнему пользуется огромной популярностью и любовью. По-прежнему главные бразды правления держит в руках князь Кауниц. Впрочем, одной ли Австрии? Льстивые поэты называют Кауница колесницей Европы, указующей путь державам...
— Но обыкновенно колесницей кто-нибудь правит?
— О, да, ваше величество, в особенности такой дряхлой, как князь Кауниц-Ритберг! Вероятно, вам, ваше величество, известно, что Кауниц от души ненавидит иезуитов и попов. В отместку за это в Риме ему дали прозвище — эротический министр. Действительно, несмотря на свои шестьдесят шесть лет, князь Кауниц разошелся со своей старой пассией и всей страстью недряхлеющей души привязался к молоденькой балерине. Это — очень тонкая штучка. Она вьюном вертится около князя, выражает ему неизменную покорность, а на самом деле вертит им как хочет. Наш посланник, князь Голицын, счел нужным преподнести маленькой волшебнице несколько ценных собольих шкур и дорогую малахитовую вазу.
— А как зовут ту, которая держит вожжи от «колесницы Европы»?
— Ее зовут Анной Бальдоф; она дочь какого-то канцелярского курьера. В Вене пользуется большой популярностью — ее все зовут — красотка Анюточка. Говорят, что она уже обладает недурным состоянием...
— Да, принцессы полотняных дворцов и королевы кулис делают зачастую более счастливую карьеру, чем многие принцессы крови. Взять хоть бы эту самую Бальдоф, синьору Габриелли...
— Имя последней напомнило мне о депеше нашего посланника при лондонском дворе. Мусин-Пушкин сообщает: синьора Габриелли, которую весь двор носит положительно на руках, неоднократно приставала к королю Георгу с просьбой пожаловать орден Подвязки одному из ее русских друзей...
— А ! Я догадываюсь, кому...
— Этот русский друг обещал своей приятельнице ценный подарок в сто тысяч рублей серебром, если она выхлопочет ему желанный орден, по крайней мере, как говорит Мусин-Пушкин, синьора с очаровательной непосредственностью сказала королю при третьих лицах: «Вам, ваше величество, это ровно ничего не стоит, а мне принесет сто тысяч!»
— И что же, это удалось ей?
— Пока нет. Его величество король Георг ответил диве, что предпочтет возместить ей теряемую сумму, но только не совершать поступка, унизительного для достоинства английской короны.
— Я просто готова собственноручно побить князя Потемкина! Ну как нарываться на подобный афронт? Ведь должен же он знать английский взгляд на вещи! Да и вообще какое безумие! Ведь умный, кажется, человек, а готов сделать такую глупость, как обещать сто тысяч за орден!
— Ваше величество, обещать — это далеко не так глупо, а поскольку мы знаем повадки светлейшего, он редко исполняет обещания... денежного характера в особенности!
— Положим, ты прав. Еще не так давно мне лично пришлось вступиться за Фази. Этот несчастный швейцарец, человек очень небогатый, изготовил для князя часы за тысячу четыреста рублей и никак не мог получить эти деньги. Понадобилось мое вмешательство, чтобы князь заплатил.
— А вам, ваше величество, известно, как именно был выплачен долг Фази?
— Нет. А разве и тут Потемкин что-нибудь выкинул?
— Еще бы! Князь был взбешен, что ему приходится платить, но ослушаться вашего приказания побоялся. 192
Так он приказал выплатить Фази долг... медными деньгами! Фази ввели в две комнаты, сплошь усыпанные медью, и первым долгом приказали сосчитать. Фази и руками и ногами — не тут-то было: или пусть сочтет, или его прогонят, а то он потом будет говорить, что его обсчитали. Фази считал четыре часа подряд. Потемкин присутствовал тут же, а когда уходил, то оставлял вместо себя своего врача и наперсника. Кончил Фази считать — трех копеек не хватает. Он хотел было сказать, что верно. Не тут-то было! Потемкин заявляет, что по его счету здесь недостает двух копеек, и приказывает опять считать. Еще четыре часа считал Фази — действительно трех копеек не хватает. Князь торжественно приказал поднести швейцарцу на серебряном блюде три копейки. Но злоключения несчастного на этом не кончились. Как ему нести деньги? Мешков не дают, позвать рабочих не позволяют. Стал Фази носить по пригоршне на крыльцо. Стащил пригоршень десять, несет одиннадцатую — хвать, а кучка-то пропала! Тут уж старичок не выдержал. Упал на ступеньки, да и заплакал. Вернули ему припрятанные деньги, вынесли на носилках все медяки из комнат, да и свалили прямо на двор. Швейцарцу пришлось нанимать подводу, чтобы перевезти деньги к себе... Вообще было ему потом!
Императрица и смеялась, и сердилась.
— Вот всегда-то он таков! — сказала она. — Ну, да ладно, я с ним еще посчитаюсь, сама с ним что-нибудь такое сделаю. Вот явится победителем — прикажу отлить медаль в пять пудов, да и носи на шее! Однако вернемся к делу. Вы, кажется, сказали мне, что эта Анна Бальдоф — балерина?
— Да, ваше величество.
— В таком случае надо во что бы то ни стало добиться, чтобы эта крошка приняла приглашение на гастроли в Петербург. Она потанцует, мы ее побалуем. Если Бальдоф будет на нашей стороне, то и Кауниц — тоже. А при теперешнем положении турецких дел нам очень нужна Австрия... Божок Амур — лучший друг искусного дипломата, это нельзя забывать! — улыбнулась императрица, милостиво отпуская от себя Панина.
Через несколько дней, узнав, что Корсаков в караульном наряде, императрица приказала позвать его к себе.
— Подойдите поближе, майор, — улыбаясь сказала она Корсакову, с удивлением остановившемуся на пороге кабинета. — Я позвала вас к себе, чтобы наконец познакомиться с вами. Господи! О вас только и говорят во всем Петербурге; вы считаетесь опаснейшим человеком, а я даже и не знаю вас. Сколько вам лет?
— Через неделю мне тридцать лет, ваше величество.
— Сколько времени вы служите?
— Записан в полк с рождения, ваше величество, служу на самом деле с восемнадцати лет.
— Не скажу, чтобы ваша репутация была из блестящих. Но я в этом отношении очень толерантна. Я не терплю только лжи и неискренности. Поэтому приказываю вам говорить и отвечать мне совершенно просто, без страха и без стеснения. Так вот, вы знаете латинскую пословицу «Гата уо1аЪ> — «слава (или слух) имеет крылья»? И эта самая «фама» говорит, что вы отличаетесь необыкновенным счастьем в любви. Правда ли это, майор?
— «Фама» — женщина, а женщины любят преувеличивать, ваше величество...
— Э, друг мой, это не галантно с вашей стороны; ведь и я — женщина!
— Извиняюсь, ваше величество, но вы изволите расспрашивать меня как венценосная особа, а не как женщина!
— Почему вы думаете?
— Потому что вы изволили приказать мне оыть откровенным, а ни одна женщина ничего приказать мне не смеет; я предпочитаю сам им приказывать. Следовательно, я отвечаю не женщине, а монархине!
— Ишь вы какой зубастый! — засмеялась государыня, которую сразу очаровала развязность майора, быстро оправившегося от овладевшего им было недоумения и смущения. — Ну-с, продолжайте, вы меня интересуете, майор. Прошу вас быть по-прежнему совершенно откровенным.
— Я хотел сказать, ваше величество, что сам я никогда никому не говорю про свои победы, так как первый пункт моего рыцарского кодекса говорит: «Первейшей обязанностью кавалера являются скромность и молчаливость».
— Но я не понимаю в таком случае, почему вам гак часто приходится драться на дуэли!
— В большинстве случаев вызов исходит от меня.
— Почему?
— Потому что по пункту второму моего рыцарского кодекса не менее важной обязанностью кавалера является следить, чтобы в его присутствии не затрагивали чести дамы!
— С кем вы дрались в последний раз?
— Со скульптором Шубиным.
— Чем провинился этот бедняга? Ведь вы убили его, насколько помнится?
— Да, ваше величество, убил. Этот господин осмелился утверждать, будто его жена неоднократно назначала мне свидания. Я не мог снести, чтобы при мне оскорбляли достойную женщину, и должен был вызвать его на дуэль — только и всего!
— А как могло случиться, что вы до сих пор не женаты?
— Это произошло потому, что я выше всего ценю свободу и независимость. Мне ненавистны оковы брака, и я не хочу сменить пылающие огни Амура на коптящий и чадящий факел Гименея. Я вполне согласен с Бомарше, который сказал устами Фигаро: «Из всех серьезных вещей брак, без сомнения, является самой шутовской».
Последнюю фразу Корсаков сказал по-французски, блеснув великолепным произношением.
— Вы, кажется, очень начитаны? — спросила государыня.
— О, не очень, а только немножко, да и то преимущественно во французской литературе.
— Назовите мне своих любимых писателей.
— Больше всего я люблю Рабле, Скаррона, Шамфора, Бомарше и в особенности — Вольтера, который кажется мне олицетворенной квинтэссенцией французского остроумия.
— Значит, вы надо всем смеетесь?
— Ваше величество, не стану скрывать — да. Я люблю острую шутку и завидую таланту веселиться за счет своего ближнего, выставляя его в смешном свете. Недаром Вольтер говорил, что умение высмеять, поставить в неловкое положение — это самое опасное оружие.
— Майор, да вы говорите как книга!
— В которой ужасно много безнравственных страниц. Но величайший мой порок заключается в том, что я не верю в существование истинной любви. Это просто какое-то затасканное, затрепанное слово, которое все повторяют, но никто не знает, что это такое. Да и как можно знать то, чего нет? Ну кто когда-нибудь видал эту хваленую «истинную» любовь? Это просто фиговый лист, которым стараются прикрыть наготу истины! Я скорее готов верить в близкое наступление Царствия Небесного, чем в длительность «вечной» любви.
— В этом отношении я совершенно согласна с вами, майор. Любовь — это падающая звезда, которая мелькнет яркой черточкой на фоне темного неба и затем бесследно скроется. Я вполне разделяю мнение— в любви цен- но только физическое. А все остальное — сентиментальные бредни, просто фантасмагория и самообман. Как вы определяете, что такое любовь, майор?
— Любовь — это мыльный пузырь, надуваемый при посредстве обоюдного самообмана. Это я познал на личном печальном опыте.
— Можете утешиться, со мной тоже дело шло не лучше! Любовь сеет счастье, а пожинает неблагодарность. Мужчины, майор, по природе — животные неблагодарные.
— Не смею противоречить мнению вашего величества, но в глубине моей души таится уверенность, что это правило допускает исключения!
— К числу которых вы причисляете себя?
— Всеконечно, ваше величество! Неблагодарность принадлежит к числу таких безнравственных слов, которые не значатся в словаре моих чувств.
— Смотрите, я захочу проверить на деле, так ли это!
— Буду бесконечно счастлив доказать вам, ваше величество, справедливость моих слов!
— Майор Корсаков, ваша готовность нравится мне! Вы приняты в число моих флигель-адъютантов и, состоя так близко при нашей особе, сможете на деле доказать, оправдываете ли вы то хорошее мнение, которое я составила о вас. Сегодня вечером вы ужинаете вместе со мной! — сказала государыня и отпустила Корсакова с ласковой, многообещающей улыбкой, смысл которой не мог ускользнуть от такого специалиста, каким был майор.
«Наглость этого человека нравится мне, — думала Екатерина, оставшись одна. — Это — гоиё чистейшей воды, и в качестве такового флигель-адъютант Корсаков более кого-либо другого способен на некоторое время рассеять однообразие моего грустного вдовства».
Державин покончил с калужским делом в то самое время, когда Потемкин с Зоричем подъезжали к Петербургу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44