Появились путники с запада, они везли вяленую треску. Со слезами на глазах она стала молить их помочь ей, бедной старухе, но они были здорово пьяны и пригрозили засечь ее кнутами, если она не вернется туда, откуда пришла. Вода из-под копыт лошадей, переходивших реку вброд, обрызгала старуху. Она перестала плакать и вновь начала читать псалом. К вечеру с хутора на западном берегу реки выехала девушка верхом на лошади. Она пасла овец и коров, щипавших траву на заливном лугу. Старуха попросила девушку переправить ее на другую сторону — бог воздаст ей за это. Девушка ничего не ответила, но остановила коня у пригорка, чтобы старухе легче было взобраться в седло, переехала через один, потом через другой рукав реки и, остановившись снова у пригорка, подождала, пока старуха слезет с лошади. Та поцеловала девушку на прощанье, моля господа благословить ее и все ее потомство.
Наступил вечер.
Толпы путников заполнили хутор к западу от пустоши. Здесь были скупщики вяленой трески с вьючными лошадьми — многие прибыли из далекой восточной округи; богатые крестьяне, приехавшие верхом для сделок с купцами в Бессастадире или Холь-мене,— им ночлег предоставлялся в первую очередь. Собралось здесь и много всякого другого люда, а больше всего бедняков, которых судьба беспрестанно гоняла с места на место в поисках куска хлеба. Среди этого множества людей было немало прокаженных и других калек, были здесь скальды, клейменые воры, юродивые, девки, священнослужители, уроды, сумасшедшие и даже скрипач. Одна семья — муж, жена и пятеро детей — пришла из восточной округи, из Рангарведлира, они съели весь свой скот и теперь направлялись к родственникам в Лейру, надеясь получить там рыбы. Один ребенок был при смерти. Они рассказывали, что в восточной округе у дверей домов повсюду лежат трупы бродяг. В Рангарведлире этой зимой заклеймили девятнадцать воров, а одного повесили.
Владельцам вьючных лошадей приходилось по ночам сторожить свой товар. Бродяги расположились на камнях и на заборах, предлагая желающим всевозможные развлечения. Прокаженные обнажали свои язвы и возносили хвалу господу. Какой-то сумасшедший забрался на крышу, распевал там песни и непристойно кривлялся, требуя за это скильдинг.
Пономарь, облачившись в женский плащ, за пару тресковых жабр читал, подражая епископу из Скаульхольта, нечто богохульственное, так называемое «евангелие от Марка из Мидхуса, написанное им для его зятьев, о двух дочерях и двух бочках китового жира: тот, кто обидит моих дочерей на рождество, не увидит их прелестей и на па-а-асху». Потом оп запел голосом епископа из Хоулара: «Мышь с длинным хвостом и в красных ба-а-аш-маках вскочила на алтарь и вцепилась зубами в свечку». И, наконец, своим голосом:
Вэзенис, тэзенис, тэра! Есть ли для вздора здесь мера? Халлара, сталлара — эта Песня моржами пропета.
Не выступал только скрипач, да его бы никто и не стал слушать, к тому же на его скрипке полопались все струны.
Старуха спросила у собравшихся, как пройти через пустошь в восточную округу, и сказала, что ночью собирается в путь.
— А куда ты идешь? — спросили ее.
Она ответила, что у нее есть небольшое дело к супруге епископа в Скаульхольте.
Никто не полюбопытствовал, что за дело у старухи. Кто-то сказал:
— А разве в пасхальную ночь на пустоши Хеллис не пропали две старухи странницы?
А еще кто-то напомнил, что окружной судья запретил перевозить бродяг через реку ^ восточную округу. Третий, сам похожий на бродягу, заявил:
— Эти скряги в восточной округе только и мечтают о том, как бы убить побольше народу, милая моя бабушка.
К вечеру стало душно, пошел дождь. У старухи болели ноги. Стояла белая ночь. Птицы весело щебетали, а теплый мох, покрывавший лаву, был такой свежий и зеленый, что светился сквозь туман. Старуха шла так долго, что перестала ощущать боль в ногах, они совсем онемели. Она забралась в маленькую пещеру в скале у дороги, растерла ноги, потом вынула кусок сухой трески и забормотала покаянный псалом.
— Да, да, значит, те две старухи пропали в пасхальную ночь,— шептала она вперемежку со стихами псалма.— Да-да-да, вот оно как, бедняжки.
Вскоре она заснула, уткнувшись подбородком в колени.
Но к концу следующего дпя, когда она добралась до реки Эльфусау на восточном краю пустоши, оказалось, что на западном краю говорили правду: у подозрительных лиц требовали разрешения на переправу. На песчаной отмели, окруженные стаями чаек, ожидали переправы шесть бродяг, возле них лежал труп. Паромщик отказался перевезти их. Один из бродяг рассказывал, что он попросил молока на ближайшем хуторе, но ему не дали, заявив, что коров выдаивают лососи. Тогда он пообещал в награду за молоко рассказать занятную историю, ибо он был скальдом и знал больше тысячи разных историй, но в этот тяжкий год никто ни за какую цену не хотел пожертвовать и плошкой снятого молока.
— Что сказал бы Гунпар из Хлидаренди о таких людях? — промолвил скальд.— Или Эгиль сын Скаллагрима?
— Было время, когда я чеканил серебро для вельмож,— сказал слепой старик, державший за руку голубоглазого мальчика.— А теперь я выпрашиваю у людей рыбьи жабры.
Это было сказано невпопад. Так часто бывает, когда в разговор вступают слепые. Нить беседы прервалась, если эта нить вообще существовала. Нищие долго молча смотрели на реку, катившую свои мутные воды,— река была похожа на глетчер. Возле бродяг лежал труп молодой девушки. Его заботливо положили на отмель больше о нем не вспоминали. Говорили, что девушка эта была сумасшедшей. Если откинуть у нее волосы со лба, то можно увидеть клеймо.
— Два ворона давно уже летают взад и вперед над восточным берегом реки,— сказал голубоглазый мальчик, поводырь слепца.
— Ворон — птица, любимая всеми богами,— промолвил скальд.— Это птица Одина и птица Иисуса Христа. Он станет любимой птицей и родившегося еще бога Скандилана. Тот, кого растерзают вороны, обретет вечное блаженство.
— А морская ласточка? — спросил мальчик.
— Некоторым птицам господь наш, кроме неба, даровал еще и всю землю,— объяснил скальд.— Растянись на земле вот так, как я, юноша, наблюдай за полетом птиц и молчи.
Мимо них по-прежнему текла река, сероватая, как глетчер. Опухший нищий, который сидел на берегу, уставившись в землю, вдруг поднял сонные глаза и спросил:
— Почему серебро? Почему не золото?
— Я делал и золотые вещи,— ответил слепец.
— Почему же ты сразу не сказал про золото?
— Серебро мне больше нравится, чем золото.
— Мне-то больше нравится золото,— заявил опухший.
— Я заметил, что мало кто любит золото ради самого золота,— возразил слепой.—Я же люблю серебро ради него самого.
Нищий повернулся к скальду и спросил:
— Где в сагах говорится о серебре?
— Будь ты незамужней девушкой,— сказал скальд,— за кого бы ты предпочел выйти замуж — за мужчину или за тридцать китов?
— Что это, загадка? — спросил опухший.
— Моя девушка вышла за тридцать китов,— сказал скальд.
— От злых людей охрани нас, parce nobis, Domine *,— прошептала какая-то старуха, сидевшая спиной к остальным,— должно быть, католичка.
— Она не захотела выйти за меня,— продолжал скальд,— а ведь я был тогда в расцвете сил. В тот год свирепствовал такой же голод, как и теперь. И в ту весну на берег, к хутору семидесятилетнего вдовца, прибило тридцать китов.
— Золото ценится не потому, что оно лучше серебра,— сказал слепой,— золото ценится потому, что оно похоже на солнце. Серебро же похоже на лунный свет.
Два влиятельных человека, прибывшие из восточной округи, походатайствовали за слепца и его поводыря, и их переправили через реку. Кто-то упросил перевезти и набожную старуху католичку.
Пощади нас, господи (лат.):
Оказалось, что у опухшего нищего в Кальдарнесе живет прокаженный брат, перевезли и его. Но никто не хотел просить за скальда, за труп или за старуху, прибывшую из Скаги. Она плакала и заклинала крестьян именем Иисуса, но все было напрасно. Все вошли на паром, и гребец взялся за весла. На берегу остались трое — двое живых и одна мертвая.
— Добрая женщина,— обратился скальд к старухе,— ты, видно, только еще начинаешь бродяжить, если веришь в милосердие божье. Когда наступают тяжелые времена, то первым умирает милосердие божье. Если бы в Исландии можно было чего-нибудь добиться слезами, то нищих не только перевозили бы через реку, они бы на крыльях перелетали через моря.
Старуха ничего не ответила. Взяв свою палку и мешок, она побрела вдоль берега вверх по течению. Ведь должен же где-то бурный поток превратиться в маленький ручеек, через который перейдет и ребенок.
Скальд и мертвая девушка остались одни.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Цель ее путешествия — Скаульхольт, резиденция епископа, где находится также и семинария, неприветливо встречает пришельца массой своих торфяных строений. Была уже поздняя весна, и грязь на улицах засохла. Никто не обращал внимания на странницу, никому не было дела до невзрачной гостьи, люди скользили мимо, подобно теням или немым призракам, ни о чем не спрашивая. И все же было так приятно дышать воздухом этого местечка — смесью кухонного чада, запаха рыбы, навоза и зловония отбросов. Торфяных домиков можно было насчитать не одну сотню, некоторые из них покосились, обветшали от старости, другие же были совсем новые, крепенькие, из поросших травой крыш шел дым. Над всеми этими лачугами возвышался построенный из просмоленных бревен собор с колокольней и высокими стрельчатыми окнами.
Старуха спросила, где жилище епископа. Это оказался большой двухэтажный дом, сложенный тоже из торфяника, но обращенный к собору побеленным бревенчатым фронтоном. Чуть выше каменного фундамента по фасаду шел ряд окон, разделенных переплетами на четыре квадрата. С каменных плит двора можно было через окна заглянуть в комнату. Свет падал на кувшины и кружки из серебра, олова и меди, на красиво расписанные лари, на великолепную резьбу, но в комнате не было ни одной живой души. Двери были двойные — наружная, приоткрытая, потемнела от непогоды, вторую дверь из дорогого дерева украшали резные драконы, над замком висело медное кольцо. До верхних окон можно было достать рукой с земли, они были разделены только одной перекладиной, и на них висели светлые занавеси, соединенные вверху и расходившиеся книзу.
Цель путешествия была достигнута — странница стояла перед епископским домом в Скаульхольте, оставалось только постучать в дверь, но тут-то она и заколебалась. Она опустилась на каменные ступени у дверей епископского дома, уронив голову на грудь, и вытянула искривленные болезнью ноги. Она устала. Через некоторое время по двору прошла женщина и спросила старуху, что ей нужно. Старуха медленно подняла голову и протянула руку для приветствия.
— Здесь не место для бродяг,— сказала жепщина. Старуха с трудом поднялась и спросила, можно ли увидеть
супругу епископа.
— Нищие могут обращаться к управителю,— сказала женщина — статная вдова в расцвете лет. Видно было, что от нее здесь многое зависит и что ей хорошо живется.
— Супруга епископа меня знает,— сказала старуха.
— Как может супруга епископа знать тебя? Супруга епископа не якшается с нищими.
— Бог помогает мне,— утверждала старуха,— и потому я могу говорить с супругой скаульхольтского епископа.
— Так говорят все бродяги,— возразила женщина, по видимости экономка.— Но я уверена, что бог помогает только богатым, а не беднякам. И супруга епископа знает, что если бы она снисходила до бесед с бедняками, то у нее не осталось бы времени пи для чего другого и резиденция епископа пришла бы в запустение.
— Но она все же была у меня, в моей хижине, в прошлом году и беседовала со мной,— сказала старуха.— А если вы считаете, что я бедна, добрая мадам,— я не знаю, кто вы и как вас зовут,— то я вам кое-что покажу.
Она сунула руку за пазуху, вынула серебряный далер, тщательно завернутый в тряпку, и показала его женщине.
— Супруги епископа нет дома,— сказала тогда экономка.— Она уехала вместе с епископом к своей матери, чтобы немного прийти в себя после этой ужасной весны. Случалось, что люди, просыпаясь, по утрам находили здесь трупы. Она вернется только в середине лета, когда епископ закончит объезд западной округи.
Рука, державшая далер, опустилась. Старуха, проделавшая такой длинный путь, воззрилась на женщину. Голова ее тряслась, в горле давно уже пересохло от бормотания покаянных псалмов пастора Халлдора из Престхоулара.
— Может быть, как раз теперь на альтинге отрубают людям головы? — спросила она наконец.
— Отрубают головы? Кому? — спросила женщина.
— Беднякам,— сказала прибывшая.
— Откуда я могу знать, когда отрубают головы преступникам на альтинге? — сказала женщина.— Кто ты, женщина, какое у тебя дело? И откуда у тебя этот далер?
— А нет ли сейчас здесь знатного господина из Копенгагена, того, кто в прошлом году приезжал с епископом в Акранес?
— Ты говоришь, конечно, об Арнасе Арнэусе, добрая женщина? Где же ему и быть со своими книгами, как не у себя дома в Копенгагене? Да ты, может, тоже одна из тех, кто ждет, что придет корабль в Эйрарбакки и привезет утешителя, ха-ха-ха-ха!
— А где та тоненькая девушка, которую он привел в нашу хижину в Рейне в прошлом году?
Женщина указала на верхний ряд окон и понизила голос, этот вопрос явно развязал ей язык:
— Если ты спрашиваешь о дочери судьи, йомфру Снайфридур, добрая женщина, то она здесь, в Скаульхольте. Ходят слухи, что она помолвлена. Говорят даже, что со временем она будет вращаться в обществе графинь. Во всяком случае, теперь она изучает латынь, историю, астрономию и многое другое, чем никогда не занимались женщины Исландии. Сама она намекнула весной, что ждет кое-кого, кто прибудет на корабле в Эйрарбакки, и потому не поехала с сестрой в западную округу, несмотря на то что любит путешествовать. Но корабль пришел в Эйрарбакки вот уже неделю тому назад, а ничего не произошло. Зато теперь тут некоторые скачут по двору среди бела дня, а зимой пробирались сюда тайком поздними вечерами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55