Около девяти часов у ворот остановилась иностранная карета, из нее вышел громадного роста человек в невиданно широком плаще, неся свое огромное брюхо, щеки его висели до самых плеч. Это был гамбуржец Уффелен. Его провели в библиотеку асессора. Немец начал кланяться уже у входной двери. Арнас Арнэус встретил его и предложил сесть. Они осведомились друг у друга о хорошо известных новостях и обменялись положенными любезностями. Затем гость приступил к делу. Он приехал сюда снова, как они об этом договорились год назад, чтобы получить окончательный ответ по тому делу, которое он неоднократно обсуждал с милостивым государем,— касательно его родины — острова Исландии. В особенности же ответ па тот вопрос, о котором посол его величества датского короля постоянно вел переговоры с гамбуржца-ми и на который теперь требовался неукоснительный ответ, поскольку, по-видимому, войну со шведами нельзя уже больше откладывать. Гамбуржцы тщательно изучили различные связи этой страны, насколько это было возможно, и снова подтвердили свое прежнее решение — вступить в сделку с датским королем, но лишь при одном условии, что их штатгальтером в Исландии будет такой человек, которому они доверяют и которого будет слушаться бедный народ. Этот человек к тому же должен обладать многими достоинствами, чтобы выступать в качестве представителя будущей республики перед императором, который номинально будет главой Исландского государства, так же, как и других более или менее связанных между собой стран в Священной империи. Уффелен сказал, что он сам и его коллеги пытались по совету асессора найти другого человека среди исландцев, который был бы более или, во всяком случае, не менее подходящей кандидатурой, чем он, но с большей охотой принял бы пост штатгальтера. Такого человека им найти не удалось. Они не хотели ни полагаться на какого-либо бывшего чиновника датского короля на острове, ни возводить в этот сан какою-нибудь невежественного крестьянина, хорошо зная, что все власти на острове по старой традиции, будучи подкуплены или надеясь на привилегии, преисполнены неискоренимой верности датскому королю. Зато у них есть точные сведения о том, что господин асессор консистории является любимцем несчастных бедняков, населяющих упомянутый остров и не способных самостоятельно добиться нравственного подъема.
Арнас Арнэус, ходивший по комнате, пока немец говорил, спросил — не ставили ли датчане на обсуждение проект, очень импонирующий некоторым господам из канцелярии,— хотя этому и нет письменных подтверждений,— о том, чтобы переселить голодающее население Исландии, которое еще не вымерло, на ютландские пустоши, а затем продать незаселенный остров. Уффелен ответил, что с немецкой стороны этот проект не будет поддержан, да и вообще гамбуржцы не имеют никакой возможности раздобыть людей для заселения острова. В Исландии, как они ни искали, они не нашли никаких годных для жилья строений. Народ, живущий там, обладает преимуществом, неизвестным другим народам,— он может жить в торфяных хижинах и в землянках, а не в домах. По всей вероятности, никто другой не смог бы жить там, кроме уроженцев этого острова. Гамбуржцы будут стараться улучшить жизнь исландского народа и как можно скорее создать там условия, не хуже тех, которые существовали во времена, когда Ганза вела там торговлю.
Арнас Арнэус спросил, не думали ли гамбуржцы о том, чтобы посадить в Исландии немецкого штатгальтера, если удастся найти на эту должность мягкого и справедливого человека. Уффелен сказал, что на это он даст такой же ответ, какой можно найти в письмах и заметках Генриха VIII и его советников касательно неоднократных предложений короля данов английскому королю купить упомянутую островную страну. Англичане на это отвечали, что не хотят покупать такую страну, как Исландия, где им придется завести дорогостоящую стражу для охраны жизни и безопасности иноземных властей. Судя по тем изысканиям в истории острова, которые предприняли советники английского короля, островитяне издавна были известны своими злодеяниями против иноземных чиновников, пришедшихся им не по душе. В течение долгого времени это была главная причина, почему королю данов так трудно было продать страну. Уффелен знал имена славных иностранцев, убитых исландцами без суда и следствия,— это были королевские послы и эмиссары правительств, штатгальтеры, епископы и фугты, среди них много людей знатного рода. Исландские женщины всегда были зачинщицами в подобного рода делах. Не так давно одна исландка сварила очень знатного датского вельможу и его шестнадцать слуг в котлах, и королю данов так и не удалось добиться ни возмещения за это злодеяние, ни осуждения убийцы. Говорят, что один немецкий барон, состоявший на службе у датского короля, тоже лежит под камнями, зарытый, как собака, неподалеку от огорода скаульхольтского епископства. Известный высокородный шведский архиепископ, дворянский герб которого все еще можно видеть в соборе в Упсале, был назначен епископом в Исландию, но население утопило его в мешке, как собаку.
— Королевское высокомерие,— сказал Уффелен,— не про нас, гамбуржцев, мы осторожные купцы, благожелательно относящиеся к исландцам, и желаем осуществлять связи с ними через их собственных друзей.
Тут Арнас Арнэус остановился перед немцем и сказал:
— Есть одна причина, делающая для меня невозможным выполнять в Исландии ту миссию, которую вы на меня возлагаете. Дело в том, что тот, кто предлагает купить страну, не является ее владельцем. Это правда, что я, хотя и не добиваясь этого лично, все же принял пост из рук короля, которого неотвратимые события и несчастья задолго до меня сделали властителем моей родины. Но было бы гораздо хуже, если бы я согласился стать доверенным лицом тех, кому он хочет продать страну, не имея на то никакого права.
— Знаете ли вы, милостивый государь,— ответил гамбур-жец,— что в Гамбурге в тайном архиве хранятся письма двух очень известных в свое время людей — епископа Аугмундуса и Иона Арониса, которые они, независимо друг от друга, писали нашему блаженной памяти императору Карлу Пятому. Они просили о помощи против короля данов, ибо этот король послал тогда разбойников на военных кораблях, чтобы вывезти из Исландии имущество и драгоценности исландцев и конфисковать земли исландской церкви. В своих письмах исландские епискоды просили императора взять страну под свою защиту либо как союзное государство в составе Священной империи, либо как члена ганзейского союза свободных государств с соответствующими обязанностями и правами. Ваша работа под покровительством немцев явится только продолжением стремлений этих достойных исландских патриотов тех славных времен, когда еще не удалось надеть на островитян ярмо датской короны.
Арнас Арнэус сказал, что тогда положение было совершенно иное: тогда датскому королю приходилось бороться с серьезной силой в Исландии, с исландской церковью, являвшейся своего рода отражением и средоточием исландского вольнолюбия и в то же время тесно связанной с международным христианством в лице римской церкви. Таким образом, германский император был союзником исландской церкви, поскольку в силу самой природы возникновения империи был в союзе со святым престолом. Исландской церкви не существует более, ибо король данов уничтожил ее как светскую власть и выкорчевал ее из людских сердец как моральную силу, введя на смену ей так называемое учение Лютера, стремящееся объявить грабежи и разбой князей божьим законом.
— И, таким образом, у меня,— сказал Арнэус,— в Исландии не будет никакой силы, никакого учреждения, общественного мнения или иной помощи, которая поддерживала бы меня морально или юридически оправдывала бы мою службу новой чужеземной власти.
Уффелен сказал, что исландцу следовало бы помнить, что оба старика — знаменитые в свое время исландцы, искавшие помощи у императора Карла V, были схвачены посланцами короля данов, один из них — слепой и дряхлый — был выслан в чужую страну, другому, семидесятилетнему, датчане в его собственной стране отрубили голову.
— Господин Уффелен! — сказал Арнас Арнэус.— Меня очень трогает то, что иностранец так хорошо знает события, происходившие в Исландии. Но хотя наш Спаситель и лишил нас многих даров своей любви, все же я не могу упрекнуть моих земляков в отсутствии памяти. Судьба епископов Эгмунда в Скаульхольте и Йоуна Арасона в Хоуларе всегда будет жить в сердце каждого исландца. И хотя датскому королю, правда, вопреки его воле, до сих пор не удалось продать нас, как рабов, все же он сделал достаточно для того, чтобы его всемилостивейшее сердце заняло заслуженное место в исландской истории.
Человек, который хочет задушить в кулаке крохотного зверька, в конце концов устает. Он держит его на вытянутой руке и изо всех сил сжимает ему горло, но зверек не умирает; он смотрит на человека; он выпускает когти. Зверек не ждет помощи, даже если бы появился тролль и с дружеским видом предложил освободить его. Его надежда остаться в живых покоится на том, что время работает на него и ослабляет силу врага.
Если маленький беззащитный народ при всех своих несчастьях так счастлив, что имеет достаточно сильного врага, то время вступит в союз с этим народом, как с тем животным, которого я привел в пример. А если он в нужде своей прибегнет к защите тролля, тот проглотит его в мгновение ока. Я знаю, что вы, гамбуржцы, будете посылать нам, исландцам, зерно без червей и сочтете зазорным для себя обмеривать и обвешивать нас. Но когда на берегах Исландии вырастут немецкие торговые города и рыбацкие поселки, то много ли пройдет времени, пока там, скажем, появятся также и немецкие крепости, и наемные войска? Какова же будет судьба народа, создавшего славные книги? Исландцы в лучшем случае станут жирными слугами в немецком вассальном государстве. А жирный слуга не может быть великим человеком. Избиваемый же раб — великий человек, ибо в сердце его живет свобода.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
В эту осень и зиму Арнаса Арнэуса не так часто видели в его библиотеке, как раньше. Он всегда рано вставал, нередко уже в восемь или немного позже начинал работать, но обычно говорил, что этих утренних часов вряд ли хватит, чтобы сделать необходимые записи для потомков о содержании, происхождении и авторстве тысяч хранившихся у него больших и малых исландских древних рукописей. Теперь же случалось, что он заходил в библиотеку только к вечеру, а то и совсем не заходил, а если кто-либо спрашивал его, слуги отвечали, что он болен или поздно лег вчера и еще не вставал. Случалось, они отвечали, что его не было дома со вчерашнего дня, и не могли сказать, где он. Он мало интересовался тем, что происходит и в духовном суде, и в консистории, и в университете.
В библиотеке за столом сидит studiosus antiquitatum Грин-вицензис, он переписывает истрепанные кожаные книги, но часто вынужден отрываться, чтобы сделать заметки и записи для тех ученых трудов, которые он в свободное время пишет сам о многочисленных природных явлениях в Исландии, в особенности о ее тайных силах. Кроме того, он выполняет доверительное поручение, налагающее на него тяжелую ответственность и не дающее ему покоя ни днем ни ночью — следит, чтобы в дом не проник Йоун Мартейнссон. Времени для работы у ученого мало, ибо, как только слышится шум в сенях или коридоре или шаги за окнами, он вынужден вскакивать из-за стола, чтобы подслушивать и подглядывать. В течение многих ночей, когда он подозревал, что этот непрошеный гость бродит поблизости, он не раздевался и не уходил спать в свою комнату, а ложился на полу в библиотеке, подложив под голову толстый фолиант, завернувшись в теплое одеяло, и спал очень чутко или же бодрствовал возле книг, являющихся жизнью Исландии и душой севера.
Однажды вечером он сидел за своим большим трудом по истории языка и стремился доказать, что исландский, другими словами датский, язык не существовал в раю, а был создан греками и кельтами после потопа; от всей этой учености ему захотелось спать, и он положил голову на руки. В этот вечер дул западный ветер, холодный и пронизывающий. Падали редкие капли дождя, печка остыла, и в доме было холодно. Хлопала плохо закрытая калитка в соседнем дворе, иногда слышен был глухой стук копыт и шум карет, едущих по другой улице,— это военные направлялись домой или король ехал развлекаться. Ничего подозрительного. Но вдруг со двора послышались странные вопли —- резкие, грубые и хриплые. Гриндвикинг сразу же проснулся.
— Неужели какая-нибудь собака выйдет на улицу в такую непогоду,— проговорил studiosus antiquitatum и невольно забормотал строки старого псалма для утешения в тяжелую минуту, выученные им еще тогда, когда он сидел на коленях у матери:
Там, в черной бездне преисподней, Где властелином сатана — Зубовный скрежет, серный смрад. В святой обители ж господней — Высоко в небесах она — Напевы ангелов звучат.
Затем он осенил себя крестным знамением, отгоняя призраков, и, выбежав из библиотеки, открыл дверь и выглянул во двор. И, конечно, там стоял не кто иной, как Йоун Мартейн-ссон.
Увидев, кто это, studiosus antiquitatum прошипел в дверь, навстречу ветру:
— Abi, scurra! 1
— Копенгаген горит,— пробормотал пришедший, пригнув голову к груди, и ветер унес его слова. Но как раз тогда, когда ученый собирался произнести подходящие к случаю латинские стихи и открыл было рот, струя ветра ворвалась в приоткрытую дверь и донесла до него обрывки слов пришельца. Еще раз Йоуну Мартейнссону удалось ошеломить Йоуна Гудмундссона.
— Что, что ты говоришь? — спросил он.
— Ничего. Я только сказал, что Копенгаген горит. Пожар в Копенгагене.
— Я знаю, что ты лжешь, негодяй, если только ты сам не поджег его,— сказал Гриндвикинг.
— Передай это Аурни от меня и скажи, что я хочу получить награду за то, что сообщил ему эту новость.
— Покажи сначала «Скальду», которую ты наверное продал шведам за водку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55