— А ты, Павлушка, уж не дуешься на меня? А? — шутил он с своим воспитанником.
Тот пожал его руку.
— Береги мою Груню, береги! Я слаб, я стар, а ты теперь не дитя, тебе можно вверить ее,— говорил старик, и в его словах было какое-то особенное значение.— Ну, а ты довольна? счастлива? — спрашивал он у дочери.
Она притянула к себе его седую голову и поцеловала ее. Она была веселее, оживленнее, чем во все предшествовавшие дни.
Отец снова чувствовал, что дочь любит и прощает его. В ее ласке было даже что-то похожее на благодарность. Вполне довольный переменою в настроении дочери, старик был весел и болтлив, но почему-то он как будто считал своею обязанностью поминутно ускользать из комнаты и, не выдерживая, возвращался снова к своим детям... Вечер кончался, Павел стал собираться домой.
— Переезжай к нам теперь,— сказал ему Кряжов.
— Хорошо,— ответил Павел и простился с Груней.
— Мне нужно поговорить с тобой,— заметил он шепотом Кряжову и пошел с ним в кабинет. Кряжов встревожился.
— Скажи, как ты уладил дело с ее мужем? —; спросил Павел у старика.
— Покуда ничего не мог уладить,— заговорил старик.— И нельзя ничего сделать... вот посмотри его письма.
Павел прочитал послания Обноскова.
— Но думаешь ли ты, что он оставит у тебя Гру-ню хоть на несколько месяцев еще? Можешь ли ты сделать хоть это? — спросил Павел.
— Я думаю... надо хлопотать... просить,— волновался Кряжов.
— Як тебе не перееду,— серьезно заметил Павел.— Мой переезд сюда заставит Обноскова сильнее настаивать на возвращении Груни в его дом.
— Ну, это почему? — с недоверием промолвил старик, сильно желавший переезда Павла в его дом.
— Почему? — в раздумье повторил Павел.— Он меня ревнует к ней.
— Глупости!
— Не глупости, а правда. И он имеет на это полное основание,— отчетливо проговорил Павел.— Каковы бы ни были наши отношения до сих пор, они не могут остаться навсегда такими... Подумай об этом и ты... Но что бы там ни было в будущем, а все-таки дело в том, что я жить здесь не буду для пользы Групп... Хороню, если бы ты запретил и людям рассказывать, что я буду ходить сюда... Надо выждать время, обдумать все... До весны бы протянуть...
— А тогда?
— Тогда... Я сам не знаю покуда, что будет тогда, но нам надо выиграть время, чтобы успеть все сообразить и чтобы она поправилась совсем, стала бы бодрее... Вдруг ничего не придумаешь...
— Делай, как знаешь,— проговорил Кряжов и растроганным голосом прибавил:—Тебе я поручаю спасти ее, тебе отдаю ее...
— И даже не спрашивая, какие выйдут из этого последствия?
— Спасение, спасение, вот все, что я жду от тебя,— проговорил Кряжов.
Павел крепко сжал его руку, и казалось, что он, как в былые времена, хотел этим ободряющим рукопожатием сказать ех-профессору: «Не падай, старичина, духом, я спасу твою дочь!»
С этого дня выздоровление Груни пошло быстрее, силы возвращались с каждым днем. Она снова была весела, говорлива и почти не чувствовала боязни при взгляде на будущее. Если же эта боязнь и закрадывалась в ее душу, то Павел всегда умел рассеять это мимолетное чувство своими горячими речами. Он приходил не часто в дом Кряжова и оставался здесь не долго; Груня знала, что у него есть занятия, что он поступает так недаром, и не настаивала на частых визитах. Их братские, прежние отношения восстановились вполне. Любовных объяснений, порывов страсти не было никаких. Они были по-прежнему свободны в своих отношениях, и в этом было их счастье. Иногда в доме Кряжова появлялись сестры Обноско-вы. Сентиментальная Вера Александровна даже оставалась изредка ночевать у Груни. Она стала приносить своей молодой родственнице известия, что Высоцкая справляется о ее здоровье; потом от Высоцкой стали приноситься поклоны; она теперь как будто напрашивалась на знакомство с Груней; наконец Груня поручила попросить ее приехать в их дом. Отношения этих двух женщин изменились совершенно: Груня уже не упрекала в душе Стефанию за разврат, Стефания, в свою очередь, не считала Груню ни дурной, ни слабой женщиной. Нередко встречал Павел Высоцкую в доме Кряжова и начал любить и уважать ее, как любила и уважала ее теперь Груня. Дни между тем шли вперед.
— Что се муж? — спрашивал Павел потихоньку у Кряжова.
— Бунтует,не хочет более терпеть, хочет огласить все дело, если Груня не вернется,—печально говорил старик.
— Постарайся затянуть еще на несколько времени дело. Ей надо совершенно оправиться.
— Хорошо, хорошо, попытаюсь. Проходили еще дни.
— Друг мой, я боюсь, что ты ничего не придумаешь для моего спасения,— грустно говорила Груня Павлу,
— Не бойся. Все уладится,— утешал он.—Я давно нашел средство, его легко было найти. Но я боюсь еще за твои силы, тебе еще нужен уход близких людей.
Прошла еще неделя.
— Ну, брат, ничего, кажется, больше не поделаешь,— говорил Кряжов Павлу.— Алексей Алексеевич требует объяснения с женою.
— Может объясняться сколько ему угодно дней через пять,— улыбнулся Павел.— Груня теперь здорова и может решиться на все.
Вечером в этот же день у Кряжова были в гостях Высоцкая и сестры Обносковы. Груня была как-то особенно мила и оживленна в этот вечер. Высоцкая смеялась и шутила.
— Вы удивительно помолодели и похорошели в последнее время,— говорила она Груне.
—Это потому, верно, что волосы обрезала, так и выгляжу девочкой,— улыбнулась Груня.
— Премиленькой, надо добавить,— ласково промолвила Стефания.— Но как вы думаете устроить свои дела? Я слышала от Веры Александровны, что в доме вашего мужа собирается гроза. Надо бы подумать о громоотводе.
— Не знаю, право, это зависит от... случая,— проговорила, краснея, Груня, бросив взгляд на Павла.
— И, может быть, от вас,— заметил он.
— О, если от меня, то она будет счастлива,— горячо произнесла Высоцкая.— Даже не из одной любви к ней, а ради мести этому человеку я готова все сделать... Это первый человек в жизни, которого я ненавижу... Но что же я могу сделать?
— Достать ей заграничный паспорт,— промолвил Павел и пристально взглянул на Кряжова: он боялся, что придуманная им мера встретит несогласие со стороны старика, и потому решился молчать до поры, и вдруг сделал быструю атаку.
— Как же это я достану ей пас? — спросила Стефания.
— Да, то есть вы возьмете на свое имя...
— Ха-ха-ха! Это мило! — засмеялась звонким смехом Высоцкая.— Там не пишут примет?
— Нет.
— Отлично! А то, пожалуй, мне пришлось бы ради этого стриженого ребенка обрезать свои длинные косы... Душа моя, так вы через несколько дней будете называться Стефанией Высоцкой...
Груня, изумленная и взволнованная, не могла выговорить ни слова. Кряжов тревожно ходил по комнате.
— Молодость, молодость! — бормотал он, качая головой, и вдруг остановился перед Павлом.— Но, знаешь ли ты,— начал он,— что это... это может отрезать ей дорогу на родину?..
— А возвращение к мужу не отрежет ли ей дороги к жизни? — строптиво спросил Павел, и его лицо нахмурилось.
— Что ты! что ты!., разве я что-нибудь возражаю,— поторопился оправдаться старик.— Я только сказал, чего она может ожидать... Пусть едет... Не мне давать теперь советы, довольно я давал их и прежде.
В голосе старика послышалась горечь. Ему было тяжело помириться с мыслью, что его дочь бежит, может быть, навсегда за границу, бежит с чужим паспортом. Он молча, понурив голову, ходил по комнате.
—- Что ж, и я не прикован к месту, и я поеду,— бормотал он, утешая себя хоть этим.
— Да, но покуда тебе лучше остаться здесь,— заметил Павел.—Ты мог бы сказать ее мужу, что не знаешь, куда она уехала, чтобы тебя не ечитали сообщником в деле этого бегства...
— Сообщник... сообщник в противозаконном деле! — шептал Кряжов в раздумье и опять внезапно, как-то неестественно ободрился.— Хорошо, хорошо,— заговорил он.— Я покуда здесь дела приведу в порядок... Все отлично пойдет, отлично!
— А как же ты? — взглянула Групп па Павла боязливыми глазами.
— Приеду весной к тебе. Мне здесь работать надо... Да и тебе лучше пожить тихой, покойной жизнью, отдохнуть, собраться с силами.
— Вера Александровна, не поедете ли вы со мною месяца на три, на четыре? — спросила Груня у младшей Обносковой.
— Ах, мой ангел, помилуйте, как же это я вдруг за границу попаду! — застенчиво захихикала Вера Александровна.— Мне, право, совестно!
Груня закусила себе губы, чтобы удержаться от смеху.
— Чего же совеститься? Вы очень, очень обяжете меня этим,— пожала она руку младшей Обносковой.
— Ах, нет, это вы обяжете меня,— воскликнула Вера Александровна.— Мне так хочется видеть заграницу! — восторженно воскликнула она и захихикала снова.
— Вот воображаю я изумление нашего взаимного родственника и его матушки,— рассмеялась Высоцкая.
— Так им и надо, аспидам! — злобно промолвила Ольга Александровна.—Ехидные люди!
Начались толки о будущем. Составлялись планы поездок за границу в гости к Груне. В семейном кружке царствовало то оживление, которое всегда бывает, когда один из членов семьи едет в далекий путь. Все как будто хотят наговориться, вознаградить себя за долгое время предстоящей разлуки и рассеять невольную грусть, стесняющую подчас сердце в эти последние минуты свидания.
Приготовления к отъезду пошли быстро. Груня и Павел были особенно нежны с Кряжовым в эти дни: они понимали, чего стоит старику согласие на отъезд дочери. Но он старался бодриться, старался шутить и смеяться; только иногда он говорил Павлу:
— Ну, теперь ты побереги меня, покуда я не уеду к ней.
— Я перееду к тебе тотчас же, как только она уедет,— отвечал Павел.
— Спасибо, спасибо, брат. Теперь мне нужна нянька. Стар я становлюсь! — вздыхал Кряжов, и на минуту его лицо темнело от грусти.
Настал день отъезда.
— Все ли вы отправили? все ли вы уложили? — заботилась Ольга Александровна как практический человек.
— Никогда, может быть, я не увижусь с тобою? — плакала чувствительная Вера Александровна, обнимая сестру.
— Чудесно, чудесно, все кончится сегодня вечером,— радовалась Высоцкая.— Корабли сожгутся, и возврата не будет,
— Ах, разве мы на корабле поедем? — испугалась простодушная Вера Александровна.
— Нет, не на корабле.
— А вы о каких-то кораблях говорили.
— Да,— засмеялась Высоцкая,— я хотела сказать, что Агриппине Аркадьевне нельзя будет вернуться на старый путь.
— А! А уж я испугалась!
— А вы-то не боитесь, сжигая корабли? — спросила Высоцкая у Груни.
— Нет, я спокойна,— твердо ответила молодая женщина.
В кабинете Кряжова шел между тем разговор другого рода.
— Павел, если мне не удастся ехать весною к дочери, то поручаю ее тебе, береги ее, не покидай ее,— говорил Кряжов.— Я сделаю распоряжение насчет имения, оно все перейдет вам обоим. Надеюсь, что ты не бросишь ее...
— Ты сомневаешься во мне? — спросил Павел.
— Нет, мой друг,— задумчиво проговорил старик.— Правда, ты молод, ты моложе ее на несколько месяцев, но... но ты тверд и любишь ее, как добрый друг. Ты не бросишь ее, никогда не бросишь... Скажи мне, успокой старика, обещаешь ли ты мне не бросить ее?
— Отец, ты совсем не то думаешь, что говоришь,— мягко и задушевно произнес Павел.— Может быть, я отчасти угадываю твои мысли... Скажу тебе одно, это не минутная вспышка, это даже совсем не вспышка, это привязанность, выросшая со мною с колыбели, и она умрет только тогда, когда умру я сам... Может быть, ты боишься того, что скажет свет...
— Сын мой, друг мой, я ничего не боюсь,— обнял Кряжов Павла.— Стар я, стар я, трудно мне себя ломать, свои взгляды изменять трудно... Ну, да сам виноват! Тут выбора нет: или ваше несчастье, или ломка своих убеждений... Да благословит вас бог, да благословит вас обоих, неразлучных!
Через несколько минут старик позвал дочь в свой кабинет.
— Груня, может быть, мне не удастся приехать к тебе летом,— заговорил он.
— Милый, почему же? — печально спросила дочь.
— Я ничего не говорю положительно, но, может быть, может быть... Все мы под богом ходим,— промолвил отец.— Лучше предвидеть все дурное, чем тешиться розовыми мечтами... По опыту узнал я это!.. Да, так если я не приеду или приеду позже Павла, то я передаю тебя в его руки. Он твой друг, твой защитник... Будьте счастливы!
— Папа, да зачем же этот мрачный, прощальный тон? Мы еще увидимся,— сказала дочь.
— Да, да, может быть, увидимся... Но... но бог знает, что может произойти в вашей жизни, прежде моего свидания с тобой... Я вас благословляю.
Старик отвернулся, чтобы скрыть слезы.
— Груня, я не хочу,— начал он твердо после нескольких минут молчания,— чтобы говорили, что я обманут дочерью.. - Нет, я теперь все вижу, знаю, что было прежде, что будет дальше. В прошлом виноват я, и если за будущее кто-нибудь станет упрекать тебя, то пусть этот упрек падет, на меня, а не на тебя. Ты не виновата, ты не должна краснеть... Я неосторожной рукой хотел вырвать взлелеянную мною самим траву, которая должна была расти... И вот она не погибла, но только пробилась другим путем... Вы не должны краснеть за мою ошибку...
Груня тихо сжала руку Павла, и оба стали успо-коивать старика. Его мучила мысль, что его Груня не может сделаться женою Павла, и в то же время он знал, что отношения брата и сестры должны непременно кончиться между молодыми людьми. Старику непременно хотелось найти оправдание новым, предстоящим в будущем отношениям этих людей. Но сами молодые люди не искали этого оправдания и очень спокойно и трезво смотрели на новый, открывавшийся перед ними путь...
Нелегко жилось в это время Алексею Алексеевичу Обноскову. Огорченный бегством жены, боящийся пуще всего огласки, раздражаемый постоянно вопросами посторонних людей о Груне, не находил он утеше-
ния и спокойствия даже тогда, когда оставался один в своем доме и стремился забыть все случившееся за книгами, за учеными занятиями. Эти занятия постоянно прерывались приходом его матери и ее то плаксивыми сожалениями, то подзадоривающими нашептываниями. Он чувствовал себя нездоровым: у него, как это обыкновенно случалось с ним при всяких неприятностях, начались сильные припадки кашля и лихорадочное состояние.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37