Я об этом напоминаю вам затем, чтобы вы не смели более упрекать меня и бранить моего отца.
— Ах, матушка, расхвасталась своими деньгами,— с пошлой иронией развела руками Марья Ивановна.— Да что ваши деньги? Тьфу! Плюнуть и ногой растереть. За Леню и не такую бы нищую отдали, как вы. Нашли бы мы и получше невесту.
Груня с отвращением взглянула на свою свекровь.
— Если бы я не уважала себя, то только в таком случае я могла бы говорить с вами,— промолвила она.— Но я еще уважаю себя и считаю невозможным препираться с вами вашим же площадным языком; другого же языка вы не понимаете и не поймете. Но замечу вам раз и навсегда, и прошу вас это понять и помнить, что мы не можем жить вместе...
— Ну, матушка, не с сыном ли меня разлучить думаете? — перебила Марья Ивановна.—Так ошибаетесь, ошибаетесь! Дудки! Далеко кулику до Петрова дня. Не видать вам этого, как своих ушей без зеркала. Не выжить вам меня отсюда.
— Я и не говорю, что я непременно вас выживу,---' холодно ответила Груня.— Я утверждаю и повторяю только одно то, что вместе мы жить не можем.
— Так уж не ВЫ ли думаете мужа бросить? — крикнула Марья Ивановна, хлопая себя по коленям.
— Не знаю, что будет. Но вместе с вами я жить не могу,— ответила Груня.
— Погодите, погодите! Дайте Лене с делами справиться, тогда он вас научит, как нужно его мать уважать,— грозила Марья Ивановна.
— Я Алексея еще плохо понимаю,— сдержанно промолвила Груня.— Но, во всяком случае, или он сам не станет меня учить уважению недостойной женщины, или я не стану учиться этому. Таким вещам не учат. Уважение заслуживается людьми.
— Скажите, пожалуйста, какая умница. Обо всем говорит, как расписывает! — хлопнула себя еще раз по коленям Марья Ивановна.
Груня с омерзением отвернулась и ушла в свою комнату. Ей было отвратительно это грубое и пошлое
создание. Бедную женщину давили сотни мыслей. Она не могла ничего сообразить и прежде всего старалась успокоиться. Но это было не так легко сделать в об-носковском доме. Марья Ивановна не оставила невестку в покое и явилась через час к ней снова.
— Хоть бы лампаду-то затеплили,— заговорила свекровь укорительным тоном, вставая на стул, чтобы достать лампаду.— О боге бы больше думали, так дурь и не лезла бы в голову. Вспомнили бы, что сегодня суббота, люди ко всенощной идут. А у вас и мысли-то о господе нет, богоотступница!
— Ступайте вон из моей комнаты,— вскочила Груня со своего места и указала на дверь стоящей перед образом на стуле свекрови.— Чтоб ваша нога никогда не была здесь. Слышите!
— Да вы хоть греха-то побоялись бы, поглядели бы, за каким я делом здесь стою,— проговорила Марья Ивановна, не сходя со стула и держа в руке лампаду.
— Говорят вам, идите вон! Не то я людей позову, дворников позову и велю вас вытащить отсюда силой,— вышла из себя Груня, сверкая большими глазами.
Марья Ивановна впервые услышала такие страшные звуки в голосе человеческом и струсила. Она вышла. Груня замкнула дверь на ключ. Минут через десять Марья Ивановна постучалась снова в дверь..
— Отворите,— промолвила она довольно мягким тоном. — Вам сказано, что вас сюда не будут пускать,— ответила ей Груня..
— Да мне' лампаду надо поставить. За что вы на бога-то сердитесь?
— Не нужно мне никаких ваших лампад. Идите прочь!'крикнула Груня, и снова в ее голосе послышались страшные ноты. Это не был жидкий, полудетский крик, но слышались полные и твердые звуки гнева.
— Господи, да что же это такое? Светопреставление начинается, что ли? Разврат, безбожие, беззаконие. Сын на мать, жена против мужа идут,— вопила Марья Ивановна.— Вы лампаду-то возьмите, я ее на окно здесь поставлю,— продолжала она немного по-
годя.— Вы богу угодите, а он, творец наш небесный, вас не оставит.
Груня не трогалась с места и оставила лампаду теплиться на окне.
Алексей Алексеевич Обносков несся, между тем, к Стефании Высоцкой. Он совершенно не верил в успех своей поездки, не был нисколько уверен в ее необходимости и все-таки ехал. Его била лихорадка, душила злоба, и ему нужно было сорвать на ком-нибудь эту злобу, высказаться до конца и уже тогда начать размышления о необходимости примирения со своей судьбою. Он хитрил теперь даже с самим собою и уверял себя, что его поездка должна иметь благие последствия, что должна же быть и у Стефании Высоцкой совесть, которая не позволит ей ограбить законных наследников и пустить почти по миру двух сестер покойника. Возбуждение было так сильно, что Обносков храбрился всю дорогу и струсил только тогда, когда в его руке уже дрогнул колокольчик у дверей Высоцкой. В эту минуту Алексей Алексеевич готов был вернуться домой и отложить визит до другого времени, но дверь отворилась. Перед Обносковым появилось приветливое морщинистое лицо сгорбленного старика, через минуту с этого лица, пропал всякий признак приветливости; оно вдруг приняло то грубое выражение, на какое способны только старые лакеи из крепостных; спина старика выпрямилась, голова поднялась.
— Кого вам? — сурово спросил Матвей Ильич, это был он.
— Высоцкую,— ответил Алексей Алексеевич и боком прошел мимо заслонившего дорогу старика. Он сам сбросил с себя пальто и выказал явное намерение пройти в комнаты.
— Да вы это куда? — остановил его Матвей Ильич.— Надо прежде доложить. Спросить: желают ли принять... А то — на! Без доклада прямо в горницы прут! Какой это такой порядок! -— ворчал старик и пошел из передней в комнаты,,захлопнув дверь у самого носа Обноскова.
— Старая бестия, лягается! — прошептал Алексей Алексеевич, ходя по передней нетерпеливой походкой.
— Ну, вот, доложил,—заворчал Матвей Ильич, снова являясь пред гостем и садясь в угол, где он до того что-то портняжил.
— Ну, что же велели сказать? — спросил Обносков в ярости.
— Что?! Видите, дверь открыта,— ну и ступайте,— ответил старик, не обращая на него внимания, и заворчал что-то себе под нос.
Под влиянием этой сцены у Алексея Алексеевича прошла минутная трусость, и на место ее явилось дерзкое желание быть грубым до последней степени и выместить на ком-нибудь проглоченную обиду. Он вошел в простую, но уютную гостиную. Перед ним, почти на середине комнаты, стояла Стефания, спокойная, прекрасная, без всяких гримас и признаков волнения. Она молчала.
— Здравствуйте,— скороговоркой пробормотал Обносков.— Меня привело в ваш дом только дело... Вы подали ко взысканию безденежный вексель, вы-, прошенный вами у дяди.
Стефания молча слушала, ее лицо оставалось по-прежнему спокойным. Глядя на нее в эту минуту, можно было подумать, что эта женщина сумеет владеть собою на каком угодно допросе.
— Вы, вероятно, нехорошо понимаете, что вы делаете,— заговорил снова Обносков, отчасти удивленный этим бесстрастным спокойствием.— Требовать не свои деньги — вообще низко; но если притом они отнимаются у законных наследников, то подобному поступку трудно приискать название.
Стефания все молчала и слушала. Обносков вышел из терпения.
— Что же вы молчите? — спросил он ее.
— Что же мне отвечать? Вы выражаете свои мнения, я их слушаю,— улыбнулась Стефания невозмутимо-холодною улыбкою.
— Я совсем не затем приехал, чтобы высказывать свои мнения,— с досадой вымолвил.Алексей Алексеевич, взбешенный этой улыбкой.
— Но покуда ваши слова имели именно этот характер,— заметила Стефания.
— Я очень слаб, мне тяжело объясняться стоя,— произнес с одышкой Обносков и с злобной иронией
прибавил:—Я сяду, хотя вы, кажется, и не желаете этого.
— Мне совершенно все равно,— равнодушно сказала Стефания и первая опустилась в кресло.
Обносков тоже сел. Оба помолчали. Он измерял ее яростными глазами, она же смотрела просто и невозмутимо спокойно — казалось, что ей очень удобно сидеть на мягком кресле и слушать гостя. Так как Стефания не изъявляла никакого желания начать беседу, то ему снова пришлось заговорить первому.
— Вы должны отчасти знать,—-начал гость,— что у моего покойного дяди, кроме меня, прямого наследника, было две сестры. У этих женщин нет ничего, они почти нищие. Вся их надежда заключалась в помощи брата и в тех деньгах, которые могли достаться им после его смерти. Состояние дяди оказалось, против всяких ожиданий, гораздо менее, чем мы думали. Я не стану упрекать в чем-нибудь вас, хотя я знаю, что вы были главной причиной, уменьшившей состояние дяди. Но этого не поправишь... После его смерти осталось имущества столько, что если уплатить вам деньги по взятому вами векселю, то в остатке получится почти нуль; если же вычесть из этого остатка следующую мне часть, то сестрам покойного достанется просто несколько рублей.
По лицу Стефании скользнула едва заметная усмешка при упоминании об этом вычете законной части Алексея Алексеевича из имущества, равняющегося нулю.
— Эти две несчастные женщины, плохо образованные, не привыкшие к труду,— продолжал гость,— останутся нищими. И причиной этого будете вы. Загляните в свою совесть. Не должны ли пробудиться там стыд и раскаяние. Вы — любовница, извините за название, но вы добровольно принимали его, живя с дядей; ваши дети — незаконнорожденные,— чьи они — это не наше дело,— и вы берете деньги,, грабите их у законных наследников, пуская последних по миру. Это такое позорное преступление, это такой несмываемый грех, перед которым человек не может не краснеть в своей душе.
Стефания спокойно полулежала в кресле и упорно продолжала молчать.
— Вы, кажется, хотите сыграть со мною комедию,— раздражился Обносков,— хотите отмолчаться, вывести меня из терпения и выгнать вон своим молчанием?
— Что же я буду вам отвечать? — снова спокойно спросила Стефания.— Вы опять выражаете только свои мнения, я их слушаю. Ваше дело такого рода, что вам приходится ограничиться именно одною этою ролью. Вы понимаете, что другого исхода для вас нет.
— Вы так думаете-с? — едко спросил Обносков, разозленный тем, что Высоцкая сразу поняла и бесплодность его разговоров, и характер его роли.— Но положим, что я только и могу делать в этом деле одно— высказывать свои мнения. В таком случае, мне хотелось бы слышать ваше мнение.
— Мое мнение высказано гораздо раньше вашего,— равнодушно ответила Стефания.
— Да вы всё.молчали! — увлекся Обносков и не сразу сообразил сущность ответа Стефании.
— Да, теперь я молчала, потому что высказалась уже прежде, подав ко взысканию вексель,— улыбнулась Высоцкая.
Обносков позеленел и, вскочив с места, заходил по комнате.
— А! Так вы смеетесь над намп! —заговорил он в гневе.— Прекрасно! Вы думаете, что мы так оставим это дело? Вы полагаете, что мы не станем требовать судом своих денег? Нет-с, я последний грош отдам, чтобы показать вам, что у нас любовницы и незаконнорожденные дети не могут ни при каких условиях грабить законных наследников. Вы думали, что вы нашли выход обойти закон? Вы хотели насмеяться над этим законом, жили без венчанья с человеком, грабили его, чтобы заставить общество поклоняться вам и уважать вас за деньги; дураки даже называли вас, любовницу, женою этого человека; потом вы вынудили его дать вам вексель, и теперь вы опять хотите торжествовать, пуская по миру законных наследников и показывая всем, что и разврат может торжествовать над честностью и беззаконие над законностью. Но вам этого не удастся, слышите вы, не удастся!
Обносков, весь покрытый потом, искривленный от злобы, опять бросился на стул и тотчас же вскочил снова.
— Кто же вам мешает действовать судебным порядком, а не раздражать себя кричаньем здесь? — почти с участием спросила Стефания своего измучен-ного гостя.
Гость сжал кулаки и снова тяжело опустился на стул, облокотившись на стол и стиснув голову руками,
Стефания неторопливо встала и позвонила. Вошел Матвей Ильич.
— Матвей Ильич, подайте господину Обноскову воды,— обратилась она к старику и, тихо наклонив голову, прошла мимо гостя в другую комнату.
Матвей Ильич подал воду. Обносков молча выпил. Теперь он был похож на ослабевшего ребенка. Его можно было заставить делать что угодно.
— Прикажете нанять извозчика? — спросил Матвей Ильич довольно мягким голосом и с невольным сожалением покачал головой, глядя на это вдруг осунувшееся лицо с мутными глазами.
— Да... ехать... больше нечего делать...— бормотал Обносков, как пьяный.— Нужно было!..— треснул он кулаком по столу, не докончив своей фразы.
Стефания, между тем, вошла в свою комнату, и ее лицо приняло вдруг озабоченный вид.
— Что с тобой, матушка? — спросил ее старший сын, знакомый читателю. Теперь он уже был студентом Технологического института.
— Надо будет съездить к Обносковым,— сказала она и потерла в раздумье свой лоб рукою.
— К Обносковым? — изумился сын.
— Да, к сестрам покойного твоего отца,— продолжала мать и потом прибавила каким-то тоном удивления: — Вообрази, они чуть не остались нищими, У отца оказалось совсем не такое большое состояние, как все думали. Надо будет успокоить этих несчастных женщин.
Сын помолчал.
— Матушка,— начал он нерешительно через минуту.— Должно ли и полезно ли помочь им? Они много сделали тебе зла.
— Что же? Мстить? — спросила мать е упреком в голосе.
— Нет, нет,— отрицательно покачал головою сын.— Но они вредные женщины.
— Они нищие и будут еще вреднее, если им не помочь,— промолвила мать.— Они привыкли держать себя чопорно, жить без труда и порядочно одеваться. Если у них не будет средств, они пустятся в разврат или станут обирать других, отнимая кусок хлеба у бедняков своими происками.
— Они и теперь отнимут хлеб у бедняков. Их долю ты могла бы отдать другим...
— Но я не могла бы тогда иметь влияния иа них.
— Ты думаешь их исправить?
— Нет, но для сдерживанья их у меня будут в руках средства.
Сын замолчал.
— А я уж думал,— начал он снова уже веселым тоном,— что ты к этому подлецу хочешь ехать,— указал он на ту комнату, где был за минуту Алексей Алексеевич.
— Да, он подл и вреден,— с отвращением произнесла мать и потом весело засмеялась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37