..
Обносков вздохнул и остановился, не договорив, начатой фразы. У Груни сжалось от страху сердце, она заметила, как по лицу ее мужа скользнула едва заметная насмешливая улыбка.
— Ну, что же ты не договорил? — спросил Кряжов.—Начал, и не, договорил. Так, брат, обвинять голословно нельзя; если начал, так и досказывай.
Обносков сделал какую-то сострадательную мину. — Мне неприятно огорчать вас, добрейший мои друг...
— Ты, Алексей Алексеевич, уже огорчил меня,— сухо заметил Кряжов.— Не люблю я недосказанной клеветы! Против нее защищаться далее нельзя.
Обносков вспыхнул, как порох.
— Не клевета-с, Аркадий Васильевич, а правда,— заговорил он скороговоркой и с одышкой.— Недосказанная правда — это так, но только потому недосказанная, что мне тяжело открывать вам глаза...
Груня, вся бледная и дрожащая от негодования, пристально следила за мужем; в эту минуту ей хотелось взять и увести отца из их квартиры.
— Ваш Павел,— продолжал Обносков; взвешивая слова и придавая им особенную важность,— ваш Павел сошелся с развратниками, картежниками и негодяями, для которых нет ничего святого. Среди грязных и циничных камелий, среди отвратительных оргий и пьянства проводит он ночи и пропивает там и свой ум, и свое здоровье, и те деньги, которые вы, надеясь на его честность, позволяете ему брать из вашего стола без счету...
— Это ложь! Это ложь! — с горячностью воскликнули разом Кряжов и Груня.
— Нет-с, это правда... Я знаю из верных источников, я справлялся,— увлекся Обносков. .
—Чтобы вооружить отца против Павла?—промолвила Груня задыхающимся от волнения и гнева голосом.
— Нельзя ли помолчать? — проговорил шепотом. Обносков, обращаясь к жене,— Я говорю с твоим отцом о близком ему человеке...
— Он точно так же близок и мне,—перебила его. жена.
— Я не знаю, может ли быть близким человек тебе только потому, что ты жила с ним под одной кровлей,—сухо промолвил Обносков, зеленея.— Но мне было бы приятнее, если бы, кроме меня, никто из посторонних мужчин не был близок тебе... Назвал же я 'Павла близким человеком твоему отцу,— продолжал
громко Алексей Алексеевич,— потому, что твой отец взялся воспитать его и даст за него, за каждый его проступок, ответ перед людьми и богом.
Кряжов в волнении ходил по комнате из угла в угол.
— Моя жена отвлекла меня от нашего разговора,— заговорил зять.— Я всегда принимал участие в судьбе Павла, хотя, я и не имею способности выражать участие и любовь послаблениями и потачками. Не без сожаления выслушивал я в последнее время различные толки о его прискорбном поведении. Я ни слова не говорил об этом вам, боясь огорчить вас этим. Может быть, я дурно поступал в этом случае, так как жертвовал судьбою этого «мальчика» сохранению вашего спокойствия, но сегодня вы сами заставили меня высказаться, не удовлетворившись одним моим советом смотреть за ним.
Кряжов молча ходил по комнате.
— Я не знаю, насколько успел втянуться этот мальчик в разгульную жизнь,— продолжал Обносков.— Но я знаю, что она стоит денег, что эти деньги ему приходится или придется занимать где-нибудь, или брать у вас без спросу...
— Павел не вор, что вы мне рассказываете! — сердито пробормотал Кряжов.
— Я и не думал обвинять его в воровстве,— простодушно произнес Обносков.— Хотя эта пропасть втягивает во все пороки, и если он теперь, добрейший Аркадий Васильевич, обманывает вас, не говоря, где он бывает, или унижается, кутя па чужой счет, то после ему придется дойти и до более крупных ошибок, может быть, просто до преступлений... Я говорю это потому, что мне кажется необходимым вовремя принять меры и удержать его на краю пропасти...
— Удержать! Удержать! — бормотал Кряжов, потирая себе лоб.— Легко это сказать!
— Тут, добрейший Аркадий Васильевич, строгость нужна,— говорил Обносков.— Нужно добиться признания, хотя это и трудно, и потом принять свои меры... Если вам трудно объясниться с ним, то я согласен, хотя это и тяжело для меня, переговорить с ним...
— Папа, ты, вероятно, сам поговоришь с ним? — быстро заметила Груня и обратила к отцу, вопросительный взгляд.
— Конечно, конечно,—утвердительно кивнул головою старик и тревожно стал поправлять ворот своей рубашки, точно она его душила в эту минуту.— Ох, уж мне эти объяснения! — махнул о«г рукою.
— Необходимость, необходимость заставляет,— пожал с прискорбием своими узенькими плечами Обносков.— Или своим спокойствием, или человеком жертвовать приходится...
Кряжов взял фуражку и простился с дочерью и зятем. И дочь, и зять пошли за ним в переднюю. ;. . — Ты бы ушла отсюда; простудишься, пожалуй,— заметил заботливо Обносков жене, желая на минуту остаться вдвоем с Кряжовым.
— Нет, мне нужно с отцом поговорить,— прямо ответила жена, вышедшая в переднюю с тем же намерением, как и муж.
— Вот не могла этого сделать в комнате!
— Мне одной нужно переговорить с ним.
— Значит, я мешаю? — сердито спросил муж.
— Да, я попросила бы тебя оставить нас одних,— спокойно произнесла она.
— Я и не знал, что у тебя есть тайны от меня,— злобно усмехнулся он и прибавил, обращаясь к Кря-жову с усмешкой:—Дитя еще, как видите, все хочется шептаться!
Пожав руку тестю, он вышел.
— Папа, не верь, пожалуйста, ему, это все клевета!— торопливо заговорила Груня, когда за мужем затворилась дверь.
— Дитя мое, какая же может быть цель у Алексея для клеветы на Павла? — покачал головой Кряжов.— Нет, это правда, Павел обманывал меня, низко обманывал, говоря, что он работает. Обман обиден!
— Папа, милый мой, как ты скоро всему веришь!— с грустью воскликнула Груня.—Алексей ненавидит Павла, он видит в нем врага.
— Что ты, что ты! — замахал руками старик.
— Да, да, это ничтожный, мелкий и злой характер! — воскликнула молодая женщина, выходя из себя.— Он готов погубить всех, кого он ненавидит, а Павлу он завидует, к Павлу он ревнует.
— Кого это? — бессознательно спросил ошеломленный неожиданными открытиями дочери старик.
— Меня.
— К брату-то? К твоему брату? — покачал головою отец.— Дитя, дитя, всегда-то ты готова взволноваться из-за любимых тобою людей... Но нехорошо, что ты так дурно думаешь о своем муже, который гебя любит...
— Любит! — как-то горько произнесла Груня и снова стала просить отца: — Но, ради бога, осторожнее говори с Павлом. Ты знаешь его строптивый характер. Он не потерпит пи грубости, ни полицейского надзора в доме... Позволь лучше мне переговорить с ним...
— Ну, хорошо бы ты поговорила с ним! — улыбнулся Кряжов.— По головке его же погладила бы.
— Ну, так дай слово быть осторожным,—настаивала Груня.
— Хорошо, хорошо! Ведь не зверь же я, в самом деле,— успокаивал ее Кряжов, задумчиво качая головой и выходя из дверей.
Груня, бледнее обыкновенного, возвратилась, в комнаты. Обносков нетерпеливо ходил взад и вперед по гостиной.
— Скажи, пожалуйста, что за секреты могут быть у тебя с отцом,— остановился он перед женой, зорко и ревниво щуря свои калмыцкие глаза, сверкавшие злобным светом из-под очков.'
— Если это секрет от тебя, то, значит, именно его-то содержания я и не могу передать тебе,— холодно проговорила жена н пошла в свою комнату.
— Однако ты с некоторого времени принимаешь все чаше и чаще в обращении со мною такой тон, какого я не желал бы слышать,— внушал он ей, пытливо всматриваясь в ее лицо.— Прошу тебя раз и навсегда не играть в эту игру.
— Мне кажется, что нам скоро придется перестать играть в какую бы то ни было игру,— твердо сказала жена.— Тем более, что здесь, кажется, все только и умеют играть в кошки и мышки: кто кого поймает, тот того и давит.
— Что с тобой?—нахмурился муж, как осенняя ночь.— Уж не этому ли негодяю обязан я всей сегодняшней сценой?
— Нет, ты во всем обязан одному себе,— насмешливо ответила молодая женщина, улыбаясь болезненной улыбкой, и вышла из гостиной.
Обносков походил большими шагами по комнате и решился объясниться с женою на другой день при первой удобной минуте. Однако на следующий день его жена ускользнула от объяснений и вышла со двора гораздо раньше, чем Алексей Алексеевич собрался начать важные для пего переговоры...
Проснувшись в тревожном состоянии на другой день после описанной нами сцены, Груня решилась идти к отцу, чтобы по возможности внести примирение в его переговоры с Павлом. Одевшись наскоро, она вышла из дому и пришла в дом Кряжова,— оказалось, что ее отца не было дома. Он ушел с утра, не сказав никому куда; Груня очень хорошо знала все привычки отца и потому не могла не встревожиться, услышав о его выходе из дома: старик по привычке покидал свой кабинет только в определенные с давних пор часы и уходил из своей квартиры не в определенное время только вследствие головной боли или неспокойного состояния духа.
— А Павел Петрович где? Дома? — спросила-молодая женщина у лакея. — Никак нет-с,—- ответил он.
— Давно он ушел?
— Со вчерашнего дня не изволили возвращаться.
— Значит, отец не видал его вечером?
— Нет-с, не видали. Приказывали это они вечером позвать к ним Павла Петровича, коли они придут, да только Павел Петрович, так и не пришли... Уж и мы беспокоимся, не случилось ли чего... Пожалуй, как ономедни, полиция забрала...
— Полиция? — испугалась Груня.
— Да-с, вот как тогда, когда их обыскивали-то...
— А-а!
Груне самой стало совестно, что она не сразу поняла лакея и подумала, что Павла брали в полицию за какое-нибудь буйство. Встревоженная больше прежнего, она не знала, что делать,— приходилось идти домой, где ее ждали расспросы и подозрительные взгляды мужа и свекрови. Ей стало как-то особенно тяжело возвращаться к ним, и она медлила. — Я отдохну немного,— сказала она лакею и прошла в столовый зал отца.
Все стояло по-старому в этой большой, убранной по-старинному комнате. Те же высокие, темные кресла, те же тяжелые, темные драпри, тот же мрачный, как пропасть, камин. Но все было пусто, угрюмо, в камине не пылал веселый огонек, как в былые годы. И между тем каждая из этих вещей, каждый из этих углов напоминали молодой женщине какие-нибудь счастливые или трогательные события из ее мирного детства и девической жизни. И со всеми этими событиями неразрывно связывалось воспоминание о двух дорогих сердцу и теперь отчужденных от нее существах — воспоминания об отце и Павле. С безмолвным, сжимающим сердце чувством безнадежной грусти смотрела Груня на все эти предметы, а слезы сами собою катились по ее щекам. Так смотрят люди на заросшие травою, безответные могилы, где безвозвратно схоронены дорогие им личности. А вот и то старое кресло, где она, Груня, впервые со страхом в сердце узнала, какою любовью любит ее Павел, где впервые па ее губах прозвучал страстный, не братский поцелуй юноши, тогда почти еще мальчика, теперь — молодого возмужавшего человека. Невольно, бессознательно опустилась молодая женщина на колени перед этим креслом и закрыла лицо руками, точно перед нею носился призрак Павла и она просила у него за что-то прощенья. Какой-то тайный, внутренний голос шептал ей: «Взгляни, как все здесь стало пусто. Твой брат, твой друг, твой возлюбленный бежал отсюда, чтобы спастись отсюда. Твой нежный, привыкший к семейному затишью отец бросил свой обычный труд и ушел, тоже бог знает куда, от этих безответных стен. И ты сама, несчастная, не любимая в своем доме, ненавидящая этот дом, рыдаешь здесь о своем утраченном счастье. Останься здесь, и они снова придут сюда. Им не достает только тебя... Ты
помнишь, что они не,бежали отсюда, когда здесь раздавался твой голос приветный, твой смех молодой... Зачем же ты колеблешься? Решайся!.. Помнишь, твой брат говорил тебе, что мы все гибнем, потому что ничем не рискуем, всего боимся... Или жизнь такая, какою мы желаем жить, или смерть...»
— «Нет, нет! — быстро вскочила Груня.— Мне надо бежать, бежать отсюда!.. Это мой долг, мое наказание за прошлую ошибку,— это наше общее наказание, потому что мы все виноваты и теперь все равно несем свой крест. Да, я теперь только поняла, что- не я одна — жертва, что наказание постигло всех . виновных...»
Торопливо отирая слезы, накинув шляпу, она поспешными шагами ушла .из дома отца, как будто кто-то гнался за нею следом и хотел силою удержать ее в этом доме.
— Где это ты пропадала? — спросил ее муж, когда она, испуганная и трепещущая, вернулась домой.
— Я нездорова,— проговорила она вместо ответа. Он взглянул на ее лицо и изумился: ее глаза были
еще красны от слез, щеки пылали горячечным румянцем, губы запеклись.
— Что такое случилось? — тревожно спросил муж.
— Ничего... мне нужно лечь, успокоиться... Я стоять не могу...
— Да ты не к отцу ли ходила?
— Ради бога, не спрашивай меня ни о чем! — с невольным ужасом произнесла молодая женщина, чувствуя, что первое грубое слово теперь разорвет последнюю, туго натянутую нить ее связи с мужем.— Мне нужно отдохнуть, успокоиться... Тебе же будет хуже, если мы станем теперь объясняться,— почти с угрозой говорила она.
Алексей Алексеевич пожал плечами, но не решился продолжать допрос. Что-то зловещее и грозное было в выражении лица его жены. Он позвал горничную, чтобы та уложила в постель барыню, и хотел ехать за доктором. Жена не велела звать врача... Покуда Обносков беспокоился и добирался в своем уме до причины всего случившегося, покуда мать настаивала, чтобы сын пугнул жену,— в доме Кряжова происходили сцены совершенно другого рода.
Не застав дома Павла при своем возвращении от Обноскова, старик Кряжов велел слуге сказать, когда возвратится Павел, и стал ходить в ожидании по своему кабинету. Время шло своим чередом, а лакей все не являлся с докладом. Чем более сгущалась ночь, тем чаще звонил Старый ех-профессор и спрашивал слугу, не пришел ли Павел Петрович.
Ответ получался отрицательный.
— Часто он не ночует дома? — спросил Кряжов.
— Иногда не ночует-с,— ответил заспанный лакей; —- Иногда! Иногда!.. Тебя спрашивают: часто
ли? — рассердился старик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37