Но и заново он приказывал насаждать сады. Этим летом, когда он возвращался из Индии, самаркандские садоводы приготовили ему новый сад, в Даргомской степи, и назвали этот сад Давлет-Абадом, Местопребыванием Властителя. Сюда пересадили множество взрослых деревьев, и степь накрылась тенью.
Еще лет тридцать назад он велел построить себе дворец на каменистых, бесплодных Чупан-Атинских склонах, откуда открывался просторный вид на Самарканд. И на каменистой, бесплодной земле садоводы насадили вокруг дворца густой и пышный сад, прозванный Узорочьем Мира - Накши-Джехан.
У каждой из его жен были свои сады и дворцы в садах. Почти каждый год перед ним раскрывали двери нового сада.
Он строил загородные дворцы и окружал их садами, четко разбитыми, прекрасными садами, где от ранней весны до осенних морозов, сменяя друг друга, цвели цветы.
Самаркандские садоводы умели пересаживать с места на место взрослые, плодоносящие деревья, и, перекочевав из одного сада в другой, эти деревья продолжали цвести и плодоносить, словно переезды для них столь же привычны, как и для их непоседливого хозяина.
Он приказывал из далеких походов перевозить в свои сады деревья, невиданные в Самарканде. Сажали растения, до него не росшие на этой земле, - сажали померанцы и лимоны, сахарный тростник и пальмы. Многие из них гибли зимой, но иные осваивались и росли.
И вот глава самаркандских садоводов, самый почтенный и самый искусный из них, - Шихаб-аддин Ахмад Заргаркаши, улыбаясь, показывал Тимуру новые розы:
- Я велел, государь, привезти их из Индии. Таких у нас было. Теперь будут.
- На здоровье! - одобрил Тимур.
И осмотрел плотную зелень низкорослых кустиков.
Около одного из четырехугольных прудов стояли, беседуя, самаркандские ученые. Один из них, кланяясь с излишним усердием, объяснил:
- Мы затем здесь, государь, чтобы любоваться серебряными рыбами.
- С бульшим основанием вы могли бы любоваться друг другом, ибо вашими просвещенными трудами украшен мой Самарканд.
Все они склонили свои головы, увенчанные подобными облакам чалмами, в безмолвном ответе на лестные слова повелителя.
- Ваши дела, государь, столь велики, что в их сиянии меркнут все наши науки и добродетели.
- Однако об этих делах никто еще не написал достойного сочинения.
- Нет достойной руки, чтобы передать все величие ваших дел, государь.
- Ты историк? - взглянул Тимур на худощавого смуглого человека с небольшой узкой бородкой, плоско спускающейся на грудь.
Перед походом в Индию Тимуру представляли его среди других ученых Самарканда. У повелителя была хорошая память, - тех, кого он видел, он помнил всю жизнь.
- Мне лестно, государь, что своего слугу вы удостоили вспомнить.
- Но имя твое я позабыл.
- Низам-аддин Шами.
- Я дам тебе книгу, которую надо опять написать. Надо написать проще. Ясным языком, чтобы каждому человеку все было понятно.
- Это трудно, государь, - народ темен и...
- Если напишешь просто и ясно, прочтут многие; если туманно, не прочтет никто, - строго перебил Тимур. - Но писать ее надо так, чтобы ученые радовались красоте ясного слога. Я дам сочинение муллы, который писал о земле, думая о небесах. Поэтому земные дела ему показались мрачными. А надо видеть красоту земных дел, и тогда ясны станут все наши дела и все величие земли, ибо ее создал бог.
- Благодарствую, государь, за высокое доверие.
- Я дам тебе сочинение муллы, и, когда я пойду в поход, ты пойдешь со мной, чтобы продолжать это сочинение.
Он ушел, оставив ученых над рыбами, сверкавшими в голубой воде то серебром чешуи, то красными плавниками. Но как ни прекрасны были эти рыбы, ученые уже не смотрели на них: ученых озадачили слова Тимура:
"Писать, чтобы каждому было понятно..."
А они учились всю жизнь, изощрялись в различных толкованиях предметов, чтобы, лишь пройдя через все ступени познания, уже на склоне лет научиться понимать друг друга.
- Это трудно! - раздумывая, говорил Низам-аддин.
- Это невозможно! - сказал один из богословов. - Вы правильно изволили изложить свою мысль повелителю, сказав: "народ темен".
- Я понимаю повелителя, - ответил Низам-аддин, - народ темен, неграмотен, он не прочтет этой книги. Никогда не прочтет, ибо никогда не овладеет грамотой. Но каждый из грамотных людей должен и ныне и впредь читать о красоте подвигов Завоевателя Вселенной. Каждый из грамотных.
Богослов улыбнулся:
- Я пятнадцать лет учился, пока овладел грамотой. Это дорого стоит. Не всякий захочет голодать, чтобы учиться, а учиться, чтобы голодать. Нищий грамотей так и сгинет в нищете.
Они стояли около воды.
Наступал вечер.
Певцы пели. Свирели, бубны, струны наполняли все пространство сада праздничной радостью.
С крутого насыпного холма, со своего высокого седалища, Тимур смотрел на пирующих.
Сад медленно погружался во мглу.
Зажигались факелы.
Мухаммед-Султан, присев позади Тимура, тихо сказал:
- Обозы вышли из города. Остались только ваши джагатаи и тот тюмень, который вы оставляете мне.
Не ответив ему, Тимур поднялся:
- Братья!
Голос его прогремел зычно, как на поле битвы, докатившись до отдаленных углов сада.
Гости замерли, зажав в руках куски мяса или горсти жирного риса.
- Завтра нам надо идти. Собирайтесь!
***
Ранним утром над крепостью взревели карнаи.
Народ Самарканда кинулся на улицы, еще не зная, встречать ли кого, провожать ли.
Было десятое сентября тысяча триста девяносто девятого года.
Из крепости уходило войско.
Оно было невелико, словно повелитель вышел куда-то неподалеку. Он ехал в темном простом халате, как случалось ему проезжать по городу, когда он переезжал из дворца во дворец или из сада в сад.
Тащился обоз, окруженный воинами. И тоже был он невелик.
Мухаммед-Султан ехал с дедом, провожая его до Бухары. Царевич оставался правителем страны, и дед припоминал, не забыл ли о чем-нибудь предупредить внука.
Перед закатом войска миновали пригородные сады, и раскрылась степь, выгоревшая под летним солнцем.
Из-под коней взлетали кузнечики, тяжело перелетала ожиревшая саранча, вспыхивая алыми крыльями, погасавшими, едва она касалась земли.
Улугбек, сидя в бабушкиной кабульской арбе, длинной, укрытой плотными китайскими шелками, которым ни зной, ни дожди не страшны, смотрел сквозь щель на саранчу, на зеленые пятна сочных колючек, устоявших против зноя и против безводья.
Стаи птиц пролетали стороной, низко стелясь над степью: розовые скворцы спускались на саранчовые стаи.
А саранча ползла, тяжело взлетала, похрустывала под колесами, налипала на ободья.
От колес отбегали огромные пауки, волоча мертвую саранчу, чтоб растерзать и сожрать ее в укромной канавке.
Войско шло. Обгоняя арбы, проезжали воины.
Всюду по пути ждали их высланные загодя обозы и припасы. Благодаря такому порядку войско шло налегке, шло быстро: все ждало его впереди - отдых, еда, оружие.
Впереди ждали битвы, победы, добычи.
Темнело.
Улугбек лежал, глядя на меркнущую степь сквозь крутящиеся спицы кабульского колеса.
Узкая кровавая полоса растеклась по-над землей в той стороне, куда шло войско. Впереди уже стоят наготове те дедушкины войска, которым приказано присоединиться к нему по пути на запад.
Крутились колеса арб.
Мальчик лежал в арбе, глядя, как погасала заря, как загорались, вспыхивали над степью большие белые звезды.
Сквозь спицы крутящегося колеса он смотрел на эти странные привлекательные звезды, словно с каждым поворотом колеса приближаясь к ним.
Арба укачивала его. Он засыпал. Но, борясь со сном, снова взглядывал, любуясь, как темна самаркандская ночь, как тиха.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
СУЛТАНИЯ
Одиннадцатая глава
ЦАРЕВИЧИ
Мухаммед-Султан, простившись с Тимуром в Бухаре, вернулся с Худайдадой, своим визирем, в Самарканд и ранним утром подъехал к городским воротам.
По осеннему небу, вытянув свои гусиные шеи, летели облака, и солнечный свет то загорался на нарядах горожан, вышедших встречать молодого правителя, то вдруг тускнел.
Начальник города Аргун-шах взял узду царевичева коня и по коврам, устилавшим дорогу, ввел правителя в городские ворота.
Мухаммед-Султан спешился. Навстречу ему шла его семья - мать его Севин-бей, жены, сын Мухаммед-Джахангир, маленькие, затейливо разряженные дочки.
Стоя среди семьи, Мухаммед-Султан принимал подарки от встречающих.
Аргун-шах подарил ему девять коней под ковровыми чепраками, вытканными в Шахрисябзе. Сын - девять белых китайских ваз, расписанных птицами, летящими или притаившимися среди растений и гор. Вазы были почти того же роста, как и мальчик, но он настоял, что сам вручит их отцу.
Крепко стискивая тяжелый фарфор слабенькими руками, путаясь в голубом, обшитом золотом длинном халате, он каждый раз, отдав подарок, низко кланялся отцу.
Этого правнука по желанию Тимура назвали в честь отца - Мухаммедом, в честь деда - Джахангиром. Тимур хотел, чтобы оба имени напоминали о прямой линии от прадеда к правнуку, сын наследника когда-нибудь сам наследует власть над безропотным миром: "Пусть и в именах будущих владык мира вечно живет слава моей семьи, на страх тем, кого еще нет на свете, тем, которые народятся для повиновения нашему могуществу, непреклонному, несокрушимому, вечному".
Старшины торговых сословий положили перед правителей лучшие на своих товаров.
Звездочеты преподнесли ему благоприятный гороскоп, суливший скорое одержание победы над противником.
Когда старейший из звездочетов замогильным голосом читал ему гороскоп, Мухаммед-Султан то поглядывал по сторонам, то досадливо почесывал щеку.
Аргун-шах, знавший царевича с младенчества, знал и его привычку: если почесывает щеку, значит, чем-то недоволен, чего-то ждет, чего-то ищет.
"Чего? - тревожно думал Аргун-шах, продолжая беспечно и восторженно улыбаться тонкими губами. - Или... кого?"
И наконец улыбка его расплылась по всему лицу: "А! Его... его!"
Но тотчас он снова задумался: "А при чем гороскоп?"
Мухаммед-Султан перестал почесывать щеку и, не глядя на подносимые дары, опустил глаза.
Другие вельможи, исподволь посматривая на нового своего правителя, гадали, о чем бы тут мог думать Мухаммед-Султан, что сулит его дума народу, над которым теперь Мухаммед-Султан стал полновластен. Надолго стал полновластен, на все то время, доколе Повелитель Мира пробудет в новом большом походе, а если старый повелитель не вернется, - навсегда.
Долго длилась встреча. Говорились изысканные приветствия, подносились дары за дарами. Едва слуги убирали одни дары, на ковре возникали новые.
Наконец Мухаммед-Султан поклонился всем, сказал милостивые слова и, подхваченный десятком рук, поднялся в седло.
Теперь он ехал впереди. Следом за ним - сын Мухаммед-Джахангир. Следом за Мухаммед-Джахангиром Аргун-шах, возглавивший самаркандских вельмож.
Позади всадников следовала в расписных повозках семья Мухаммед-Султана, а за повозками вели дареных коней и длинная вереница слуг несла принятые подарки.
По обе стороны улиц, базаров свисали ковры, расшитые ткани и покрывала. На крышах играли свирельщики, барабанщики, трубили трубачи, пели певцы...
Издалека завидели Мухаммед-Султана каменщики, клавшие мадрасу на его дворе. Со стен им было видно, как ехал он там, внизу, будто на игрушечном коне, будто вырезанный из бумаги. Как игрушки в бродячем китайском балагане, следовали за ним цветистые всадники, топорщились кверху то ли бунчуки, то ли знамена. Посверкивала сталь, вспыхивало золото.
Ненадолго их заслонил от каменщиков купол Рухабада, но вскоре, совсем уже близко, шествие показалось вновь.
- Прибыли! - сказал сухой, гибкий, голый по пояс старик, хватая подкинутый ему снизу тонкий, звонкий кирпич.
- Дождались! - ответил другой каменщик, ловко кладя кирпич в ряд, на известь.
- Хозяин! - сказал, хватая очередной кирпич, сухой старик.
Другой каменщик, положив и этот кирпич на известь, выровнял его рядом с прежним и, стукнув по кирпичу кулаком, чтоб плотнее лег, подтвердил:
- Прибыл!
Но снизу уже снова подкинули кирпич; мерный бесперебойный лад труда не оставлял времени на разговоры.
Снова взлетел кирпич, и снова, не глядя, схватил его на лету сухой старик и подал каменщику.
За тем, чтоб строители не сбивались с порядка, недремлющим оком надзирали безмолвные стражи с длинными, гибкими прутьями в руках.
Наконец Мухаммед-Султан покинул гостей и, пока они рассаживались в большой длинной зале под высоким расписным потолком, вышел со двора и пошел через сад к строительству.
Один Аргун-шах шел за ним вперевалочку, прихватывая полы раздувающегося халата.
- А скажите-ка... - проговорил, не оборачиваясь, Мухаммед-Султан, но, не договорив, усомнился: "Удобно ли спрашивать?"
Аргун-шах, преодолевая одышку, поторопился догнать царевича, чтоб слышать ясней.
- Что-то я не заметил мирзу Искандера.
Аргун-шах даже остановился от неожиданности: "Угадал я, угадал! Его-то он и высматривал, когда гороскоп читали! Его, его!.."
- Здоров ли? - снова проговорил царевич.
- Здоров он, здоров. Да он ведь позавчера уехал. Еще позавчера, да.
- А знал, что нынче я приеду? Что я приеду нынче, он знал?
Аргун-шах удивился, как жестко звучит голос царевича, как у деда! При деде царевич так не говорил. И, оробев, Аргун-шах не посмел покривить душой.
- Еще бы!
- Знал?
- Едва вы из Бухары выехали, тут уже все знали!
- И уехал?
- И уехал, да.
Они подошли к узкой нише ворот, от коих по обе стороны ставились две башни, еще едва поднявшиеся над уровнем ниши.
Перед воротами царевич остановился и свежими, отдохнувшими за поездку глазами поглядел на изразцовый узор. Изо дня в день глядя, как клали здание, он не мог понять, хорошо ли оно. Теперь взглянул, как бы впервые это увидел, и остановился.
Обагренная октябрьскими ветрами листва сада будто расступилась, дабы не затмевать небесной лазури ворот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176