- О амир! Они, как и я, арабы.
- Разве все арабы одно?
- А как же?
- У каждого племени своя Аравия. Миср - одно, здесь - другое, а Магриб - третье. А там ваша Андалусия - совсем иное. Я знаю. И каждому племени предназначена своя судьба.
- Ваши познания, о амир, поразительны. Есть ли ученые, способные так проницательно расчленить арабский мир! А вы сперва воин, но вместе с тем и ученый. Видно, и в среде ученых вы так же могущественны, как и среди войск!
Тимур задышал чаще, зарумянился от похвал прославленного историка и скромно возразил:
- Я даже не улем.
- Видно, умение читать и истинное знание - не одно и то же. Есть великие знания без чтения и есть чтение, не обогащающее ума!
- Истинно. Истинно! - хором подтвердили дамаскины, уверенные, что похвала есть прямой путь к сердцу завоевателя.
- Вы есть повелитель между учеными и ученый между властелинами! - сказал один из улемов.
Этот улем, умудренный годами, знал, что сильнее действует похвала не прямому делу человека, а его тайным склонностям, ибо чаще бывает так, что в повседневном своем деле человек не видит своих достижений, а пристрастие свое считает тем, чем хотел бы всегда заниматься, чем пришлось поступиться из-за козней судьбы.
Этот улем дома учил своих сыновей: "Славьте такие любительские пристрастия человека, и он вас полюбит!"
Растроганный Тимур сказал:
- Если бы арабы собрались вместе, мир покорился бы им, как тогда, когда они несли ислам под знаменем пророка!.. Но если аллах хочет наказать человека, он лишает его разума. Арабы разобщены, ссорятся и враждуют, а тем временем даже ничтожный враг безнаказанно и бесстыдно разрушает их дома.
- Истинно. Истинно! - подтвердили дамаскины, из коих многие полагали, что вот Тимур и есть тот враг, что разрушил их дома.
Но Тимуру такое сопоставление не помыслилось. Он сказал:
- Вы искали меня. Говорите!
- О амир! Мы прибежали к вашему ковру молить о милости.
- Молить следует аллаха. Милостив один он!
Ученейший улем, славный своими знаниями, умом, святостью, возразил:
- О амир! Свидетельствуют: аллах творит земные дела руками своих избранников!
- Истинно. Истинно! - хором подтвердили дамаскины.
Ибн Халдун молчал, отстраняясь, насколько мог, придвинувшись к коленопреклоненным переводчикам, сидевшим на коврике у подножия кресла.
- Говорите! - сказал Тимур.
- О великий амир! Может ли Опора Справедливости, Меч Аллаха дозволить безбожникам бесчинствовать? Может ли он потакать врагам аллаха?
- Где враги аллаха? - насторожился Тимур.
- Завоеватели. Они под священными вашими стягами, под вашим зеленым знаменем, о милостивейший амир, злодействовали здесь!..
- Как? - забеспокоился Тимур.
- Разграбили мечети! Развалили дома улемов и шейхов. И когда святые вставали в воротах своих домов, их убивали. Запросто! Расхватали дочерей и жен наших. Нежных детей!
- Мои воины? - нахмурился Тимур.
- О Повелитель! Они врываются к нам не как воины аллаха, а как степные разбойники, как бич караванов, как саранча на нивы, как потоп в сады долин!
Тимур слушал их, все более хмурясь, отведя взгляд в сторону.
- Я не приказывал этого!
- О Повелитель! Мы знаем, вы приказали взять город, а они взяли наши дома! Случилось, что вы заболели и спали, пока они бесчинствовали. Когда вы проснулись, мы поспешили к вам: заступитесь!
Тимур подтвердил их слова:
- Я заболел и спал.
Он повернулся к одному из своих вельмож, стоявших в стороне:
- Ну, Шах-Малик! Как же теперь? А?
Шах-Малик молчал, уткнув лицо в бороду.
Тимур ловко изобразил гнев. Гнев возрастал.
- Куда вы смотрели при этом?..
- Мы сдерживали, о Повелитель, да не везде поспевали.
- Разрушали мечети! - ужасался Тимур. - А я дозволил только взыскать с арабов, впавших в христианство. Мыслимо ли, чтобы арабы славили Христа?! И с шиитов тоже. Как это - терпеть здесь шиитов? Здесь Дамаск - место халифов! Нельзя. А они - мечети!..
Шах-Малик объяснил:
- Вгорячах. В спешке.
Но среди улемов и шейхов было двое в черных одеждах, двое из служителей гробницы Иоанна Предтечи в мечети халифа Валида. Один из них, выпростав длинные белые пальцы из множества складок своей рясы, вскричал:
- О амир! Арабы пошли ко Христу не из мусульман. Они были христианами еще до Мухаммеда-пророка!
Сдержав себя, он уже тише, но строго пояснил:
- Если б после они стали мусульманами, это были бы вероотступники.
Тимур долгим, неподвижным взглядом разглядел этого спорщика в черной хламиде, в черной суконной шапчонке на волосатой голове и повернулся к Ибн Халдуну:
- Учитель! И эти арабы оставались христианами при пророке нашем? И вы не опровергаете эти дурные слова? Будто слово пророка не смогло пронзить их халаты, озарить душу светом! И вы не опровергаете кощунства?
- О Повелитель! Как может быть кощунством подлинная история? История неприкосновенна, когда она подлинна. Искажение истории - подлый грех, как ложь, как вмешательство в творение аллаха, как убийство беззащитного старца. Как убийство!
Тимур, словно очнувшись, словно только вспомнив, что сидит в Дамаске, заспешил:
- Кто из вас овдовел, каждому я пошлю молодых женщин из пленниц.
- О амир! Это не наши жены!
- Когда возьмете, они будут вашими.
Старший из всех, начетчик и наставник улемов, седенький старец, напомнил:
- Не о женах мы сокрушаемся, когда в руины обращены главнейшие святыни наши.
- Какие? - вздрогнул Тимур.
Его перебил младший из дамаскинов, смуглый, статный, с гордой горбинкой на тонком носу, в кольцеватой лоснящейся черной бороде:
- Но и о женах! Как быть без них?
Но Тимур, спохватившись, забеспокоился о мечетях и повторил:
- Какие?
- Многие. Осквернена и старейшая, халифа Валида, где молились еще Омейяды, халифы наши.
- И она? - удивился Тимур. - Я пошлю туда стражей. Я прикажу починить в ней все, как было.
- Возможно ли это? - усомнился старец. - Все растащили. Всю, как кость, обглодали!
- Я прикажу! - настаивал Тимур. - Она засияет по-прежнему! Даже лучше! Что скажешь, Шах-Малик?
- О Повелитель! Там многое еще цело!
- Сам присмотри, чтоб это исполнить. Как они смели! Такую святыню! - Тимур как бы сокрушенно покачал головой.
Старец взметнулся в нестерпимой тоске, вспомнив:
- Коран халифа Османа!
Тимур нахмурился:
- Поспели, пока я спал!
- Святыня! - ужасался старец. - На нем кровь халифа Османа!
- Кровь? - удивился Тимур.
- Зять пророка! Убили, когда он читал Коран!
- Мои воины?
- Нет, Омейяды. Восемьсот лет назад.
- А я там поставлю стражу. Стража охранит.
Другой из улемов спросил:
- А кто охранит наши семьи? Их уже нет. Ни детей, ни жен...
Тимур приказал переводчику:
- Иди, проведи этих десятерых по дворам, куда согнали пленниц. Дай каждому из них по две, каких выберут. А польстятся, дай по три.
Старший наставник улемов опять закачал головой:
- Не надо их нам!
Но смуглый улем, прятавшийся за кудрями лоснящейся бороды, знал, что делать с женщиной, чтобы всю жизнь она от радости хохотала, как от щекотки. Теперь его женщинам не до смеха - они схвачены захватчиками. Он упрямо заспорил с наставником:
- Сперва надо взглянуть. Взглянутся, так почему же?..
- Но там наши же: жены и дочери соседей, согражданки.
- Им будет лучше с нами, чем брести в неволю, где дороги длинны, а жизнь коротка.
- Идите! - отпустил их Тимур. - Ты, Шах-Малик, опеки их. А вы, учитель, останьтесь!
Пятясь, дамаскины ушли. Ибн Халдун с холодного пола не посмел переступить на маленький ковер.
От холода ли, от напряжения ли Ибн Халдуна била мелкая дрожь, заныли зубы, хотя их осталось уже мало.
Тимур дал знак воинам, и те втащили тяжелый свиток плотного ковра.
Ковер, белый, покрытый вперемежку алыми восьмигранниками роз и остроугольными звездами, раскатился, застилая весь пол.
Громко, словно деревяшками, щелкнув пятками, Ибн Халдун соступил с каменных плит на глубокий, как баранья шкура, ворс. Как зубы, заныли щиколотки, согреваясь.
Воины же по краям ковра постелили узкие стеганые одеяльца. Тимур, ласково протянув ладонь, пригласил историка:
- Садитесь.
Ибн Халдун опустился на колени, сел на пятки, прижав ладони к коленям. От пестреньких одеялец, казалось, исходит тепло и запах сухого хлопка. Только подняв усталое и притихшее лицо, Ибн Халдун увидел, что Тимур не спускает с него глаз.
Переводчик, один оставшийся здесь после ухода дамаскинов, неподвижно стоял неподалеку.
Ибн Халдун, всегда знавший, когда и какое слово надо сказать, молчал: сейчас, здесь, он не знал, о чем хотел бы услышать Тимур.
- Много ли дорог по Магрибу? - спросил Тимур.
- Там дороги вдоль берега. Через пустыню нет дорог: что за дорога, когда пески ползут?
Тимур сказал с укором:
- А у нас через пески много дорог. Барханы ползут, а караваны идут. Где дорога не видна, караваны идут по звездам.
Сказал и посмотрел на историка не то выжидающе, не то с подозрением. Но Ибн Халдун упрямо повторил:
- Какие там дороги, где пески ползут! Дороги тянутся по берегу.
- Но и среди пустынь города стоят.
- Какие там города, если кругом пески.
- И есть древние города. И базары великие. Скот. Финики. Шерсть. Рабы. Лошади. Очень хорошие лошади. Много золота.
- В пустыне? О великий амир! Нет золота!
- Золота нет, а базары есть! Базары без золота? - поймал его на слове Тимур, и глаза Повелителя Вселенной повеселели. - И лошадей много.
- А как их добыть оттуда, когда они за песками? Через песок верблюды идут, а не кони.
- И кони переходят! Табуны! Те кони приучены.
- О Повелитель! Нет коней! В пустыне песок, а не кони.
- И рабов много.
- Черные. На работе не годятся. Только спят.
- Там скот хорош! - сказал Тимур.
- Скоту через песок не перейти.
- Переходит. Я видел магрибский скот. Оттуда пригоняли. Я видел...
Тимур вдруг смолк: на этих словах он попался. Заметил ли Ибн Халдун его промах?..
Ибн Халдун знал, что на те базары, до которых доходил Тимур, скот из Магриба не пригоняют, из Магриба скот в иные годы доходит до Каира, да и то длительными переходами. Тимур промахнулся, сказав неправду, и теперь историк опустил глаза, опасаясь, что изобличенный Тимур рассердится.
Ибн Халдун осторожно возразил:
- Сюда могли дойти овцы. Но овцы там невзглядные, голопузые, на длинных ногах. Такое стадо - не добыча. И если выдержит перегон, костляво бывает. А тут его не нагуляешь, тут его кормить нечем: здешнюю траву он не ест.
- Для хорошего скота у нас лепешек хватит.
Только теперь Ибн Халдун взглянул на Тимура. Глаза их встретились. И оба не отвели взгляда, глядя прямо друг другу в глаза со вниманием.
Тимур приподнял брови.
- Как продвигается ваша работа, о коей я вас просил?
- Слава вам! По вашему слову я закончил "Дорожник". Без вас я не нашел бы сил на такой труд.
- Я намерен его послушать.
- Остается только перебелить некоторые страницы, куда я вписал подробности, чтобы вам видней была дорога.
- Чем же мне отблагодарить вас? Скажите. Любую вашу просьбу исполню.
- Мое желание одно, о щедрый Повелитель, оно одно - служить вам.
- Вот как... - ответил Тимур и задумался.
Он опять взглянул на Ибн Халдуна.
- Говорят, у вас очень хороший мул.
- Мой мул?
- Да.
- Простой мул. Но резв, крепок.
- Продайте мне своего мула.
- Моего мула? Вам?
- Да.
- Нет! Ни за что! Такому человеку, как вы! Нет!
- Почему?
- Я сам принадлежу вам, а значит, и мое имущество. Возьмите все, что бы ни приглянулось! И мула тоже.
- Нет, я хочу его купить. Сколько он стоит?
- Я не помню цены, какую за него дал.
- Так я узнаю, чего он стоит. А пока скажите свое самое заветное желание.
- Право, у меня нет иного желания.
Ибн Халдун замер. Горло его сжалось. Воздух пропал. Казалось, сердце остановится. Но он сумел справиться с сердцем и покачал головой.
"Ловушка, - думал историк с привычной настороженностью, - испытывает!.." Но почтительно поклонился:
- Мне лестно здесь. Мне зачем уезжать?
- Потому я и покупаю вашего мула. Отныне своим седлом седлайте любую лошадь из нашего табуна, как мой соратник. Так чего же стоит мул?
- За мула цену дайте сами, милостивый амир!
- Я пришлю вам деньги за мула.
- Я сберегу их, как сокровище.
- Ну вот и поладили! - кивнул Тимур.
Казалось, беседа закончена. Оба замолчали. Но, пользуясь этим благосклонным молчанием, Ибн Халдун заботливо спросил:
- Хорошо ли вам тут, во дворце Аль Аблак? Понравилось?
- Кто-то тут книги разбросал. Ковры уволок.
Снова наступило молчание. Тимур спросил:
- А что значит это прозвище: Аль Аблак?
- Смысл один, но понятий много - пестрый, пегий...
- Пестрый? Ничего такого не знаю, что было бы пестро и хорошо. Если что хорошо сделано, оно не пестрит. А пестрый, - значит, нет согласия. Пестрота - от неверного глаза, от сырого вкуса. Мастер, чем он сильнее, тем больше красок может согласовать. Я видел много великих зданий, они многоцветны, а не пестры. В Дели, в Иране, в Багдаде. В Армении камня много, а скудно: цвета нет, ствол без листьев.
- О премудрый амир! Истинно! Как зорко видите вы красоту во вселенной! - вскинул глаза историк, хотя и не понял слов об Армении: ствол без листьев.
- Пегий? Ага! Пегий конь приносит табуну счастье, приплод. Пегий конь в битве смел, сметлив: много случаев знаю, когда воин уцелевал, сидя на пегом коне. Пегий дворец... Хорошо! Пегий дворец.
- Да принесет он вам удачу, о амир!
Вдруг став строгим, Тимур нетерпеливо повторил:
- Надо послушать ваш "Дорожник". Путь до океана через весь Магриб.
Опытный Ибн Халдун понял, что время милостивой беседы истекло.
- Я положу его к вашим стопам немедля, когда кликнете.
Под взглядом Тимура он поднялся с одеяльца, встал на отогревшиеся и оттого такие гибкие ноги, откланялся и пошел.
В прихожей он не сразу нашел свои туфли, отодвинутые в развалившуюся груду книг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176