По ее сдержанным словам, по всем ее напряженным скупым движениям было видно, что не радостные дела привели ее в Самарканд, не на веселье она сюда так неожиданно приехала.
Когда Сарай-Мульк-ханым, по обычаю, спросила ее о муже, о царевиче Мираншахе, Севин-бей, не поднимая глаз, ответила так тихо, что Улугбек даже вытянул шею, чтобы расслышать ее слова:
- По-прежнему нездоров. Третий год, с тех пор как на охоте упал с лошади, нездоров. С головой у него нехорошо.
Великой госпоже не терпелось узнать причину ее приезда; старуха спрашивала то одно, то другое, пытаясь выведать, какое дело привело сюда сноху, но гостья отвечала коротко, подавленная своей печалью.
Сарай-Мульк-ханым спросила:
- Может, сама ты нездорова? Не полечиться ли к нам приехала? У государя есть хорошие лекари.
- С государем мне самой надо поговорить.
Старуха насторожилась:
- О Халиле, что ли?
Халиль-Султан, как и Улугбек, находился на ее попечении по решению деда. Внуков своих он отбирал от их матерей со дня рождения и отдавал на воспитание своим женам. Вмешательство матерей в дела воспитания считалось дерзостью, но, если они хотели что-нибудь спросить о своих сыновьях, спрашивать надлежало у воспитательницы, у бабушки, а не у деда.
Но Севин-бей, чтобы отстранить ревнивую подозрительность великой госпожи, попыталась улыбнуться и погладила ее руку:
- Нет, нет, о своем деле. А что Халиль?
- Жениться вздумал.
- Правда, Халиль? - взглянула мать на царевича.
Халиль-Султан опустил глаза под ее взглядом.
- Я говорил бабушке. Но она пока отмалчивается.
Сарай-Мульк-ханым живо ответила:
- Тебя не было утром. А ответ есть, дедушка хочет сперва посмотреть твою невесту.
- Это не по обычаю! - смело возразил Халиль-Султан.
- Дедушка сам создает обычаи. Как он решит, так люди должны жить! - резко поправила бабушка внука.
Старуху раздосадовало и упрямство и непослушание питомца. Ей неловко было, что при своей матери Халиль так несговорчив, так строптив со своей воспитательницей. Но она тотчас доверчиво сказала царевне:
- Он послушен, прилежен. Читать, правда, не любит, но тут уж я ничего не поделаю, это - дело учителей. Каков он в походах, сама знаешь, - весь народ его смелость славит. А с этой невестой никак его не уломаю.
- С какой невестой?
Старуха сказала удивленно и возмущенно:
- Не хочет ни одной, кроме одной!
Мухаммед-Султан засмеялся, повернувшись к Халилю.
Халиль рассердился, но ничем этого не выдал, лишь глаза прищурились, и Севин-бей со щемящей нежностью заметила, как они похожи между собой, ее мальчики. Она улыбнулась, спрашивая старуху:
- И что же? Вы против?
- В нашей семье самим государем порядок установлен - жениться надо на достойных, брать из ханских семей, начиная с меня самой. А Халиль подобрал себе...
Старуха не решилась сказать так прямо, как поутру говорила мужу, - ей не хотелось обижать внука.
Дернув как бы от удивления плечом, она договорила:
- Подобрал себе дочь неизвестного человека.
- Его весь Самарканд знает, весь народ, он ремесленный староста, знаменитый мастер...
- Народ - это еще не Самарканд. Самарканд строим, украшаем, прославляем мы. Мастера делают то, что мы заказываем. И тебе негоже себя ронять.
- Но я хочу, чтобы моей женой была...
Сарай-Мульк-ханым поспешно прервала его:
- Я не спорю. Я тебя выслушала. Я говорила с дедушкой. Я передаю тебе его волю. Он государь, а не я!
- Ладно. Я ее приведу!
- Кстати, и я взгляну, что за сноха у меня будет, - улыбнулась мать.
- Еще неизвестно, будет ли! - сердито возразила великая госпожа.
- А когда? Куда? - спросил Халиль.
- Сегодня. Сюда! - строго ответила бабушка.
- Так скоро?
- Ты же сам торопил меня!
- Успею ли?
- Твое дело.
- Тогда разрешите мне пойти?
- Да, времени остается мало.
Уже встав, Халиль-Султан развел руками, повернувшись к старшему брату:
- Не зря вы сказали: "дурная примета", когда конь у меня споткнулся. А я еще подкову потерял.
И добавил, улыбаясь бабушке:
- Надо б вернуться, а я приехал. И в такой день вы такую задачу мне задали!
- Сам меня торопил, не взыщи! - поежилась Сарай-Мульк-ханым.
- Смелей, Халиль! - снова засмеялся Мухаммед-Султан.
- А я не знал этой приметы! - звонко, с испугом сказал Улугбек.
Это было первое, что он сказал сегодня. Он только внимательно слушал, сидя около бабушки и внимательно вникая в разговоры взрослых.
Его неожиданные слова рассмешили Севин-бей. Впервые она засмеялась и погладила мальчика по плечу.
- Я тебе привезла подарок.
- Спасибо, тетя.
- Будешь беречь?
- Очень!
- Помни обо мне...
И она достала откуда-то из складок пояса небольшой кривой кинжал в сафьяновых ножнах с усыпанной рубинами рукояткой.
- Он меня в дороге хранил; пусть хранит и тебя на твоих дорогах.
В ее словах прозвучало что-то столь горестное, что Улугбек поцеловал ее подарок, прежде чем принялся разглядывать его.
- Какая сталь! - восхитился мальчик.
- Ее привозят арабы из Дамаска. А рукоятку делали мои мастера, азербайджанцы. Они хорошо умеют.
***
- Коня перековали! - быстро сказал конюх Халиль-Султану, едва царевич появился у выхода.
- Пускай отдохнет. Подай другого.
И минуту спустя он уже скакал на застоявшемся и оттого баловном, веселом коне.
Ехать самому в дом невесты - это тоже было не по обычаю; этого не допускало и его достоинство. Но мусульманскими обычаями часто пренебрегали в Тимуровом Самарканде: сам Тимур предпочитал монгольские обычаи, и народ, вслед за своим государем, тоже охотно отступал от стеснительных установлений шариата везде, где это не грозило земными карами и неприятностями.
И как мог соблюсти свое достоинство царевич, когда государь велел показать ему невесту сегодня же!
В слободе Халиль-Султан спешился. Отдал своей охране коня и несмело взялся за медный молоток, привешенный к тяжелым чинаровым воротам над низенькой, как лаз, калиткой.
Во двор он вошел, встреченный старым мастером.
Он поговорил со стариком, как всегда, почтительно; внимательно вникая в его работу, поглядел новое изделие и вдруг, сам прервав свои медленные, почтительные слова, заговорил тревожно, нетерпеливо, - настало время говорить прямо:
- Дедушка хочет видеть мою невесту.
- Мою дочку?
- Без этого не дает согласия.
- А даст?
- А вы?
Мастер недолго подумал, потом ответил огорченно:
- Ах, если б не были вы царевичем!
- Ну, как же быть?
- Тогда б мы устроили отличную свадьбу! Я бы не поскупился на хороший плов: ведь не всякий так легко разбирается в моей работе, я бы рад был такому зятю.
- Вашу работу я ценю!
- Я передал бы вам все свое...
Но старик опомнился:
- Как же быть?
И порывисто взялся за рукав царевича:
- Пойдемте прямо к ней!
Он повел Халиль-Султана во внутренний дворик, и жених увидел ее над маленьким водоемом.
Она стояла под старыми деревьями в простой, длинной, ниже колен, белой рубахе, из-под которой до щиколоток спускались желтые шаровары.
Отец подвел жениха к дочери, смущенно говоря:
- Скажите ей сами.
Она поклонилась гостю низко, но не отошла, осталась на своем месте, подпуская его ближе.
Халиль, поклонившись, не отнимая прижатой к сердцу руки, сказал:
- Чтобы ответить мне, дедушка желает видеть тебя.
Ее брови, сросшиеся на переносице, плавно протягивались к вискам, как крылья хищной птицы, парящей на степном раздолье над затаившейся добычей.
И эта птица чуть покачнулась, но тотчас выровнялась, и девушка лишь спросила:
- Когда?
- Сейчас.
- Мне сперва надо одеться.
Отец не сдержал своей тревоги и страха:
- Собирайся же скорей! Соображаешь ты, куда зовут?
- Я успею! - спокойно ответила девушка.
Ее звали Шад-Мульк. Ее имя означало - радостное сокровище. Такое имя давалось как прозвище в царских гаремах, а ей оно досталось при рождении, словно ее трудолюбивый отец предвидел необыкновенную судьбу своей длиннобровой дочки.
Она присела у водоема и, не стесняясь Халиль-Султана, из неуклюжего глиняного кувшина лила на ладонь воду и умывалась.
Халиль нетерпеливо похлестывал плеткой по халату.
Она неторопливо прошла в дом, где ее обступили возбужденные женщины, что-то ей суя в руки - украшения ли, одежды ли, - их сбивчивые, крикливые голоса достигали тесного дворика, где оба - отец невесты и жених - сидели, не находя никаких слов для разговора, лишь временами переглядываясь и вежливо кивая друг другу.
***
А в это время Тимур прислал сказать великой госпоже, что желает видеть гостью и всех цариц.
Все встали и пошли к повелителю.
В зале перед дверью Тимура остановились и стоя разговаривали, пока остальные жены повелителя собирались на его приглашенье.
Когда пришла шустрая ханская дочь Тукель-ханым, самая молодая из Тимуровых жен, но вторая по старшинству в гареме, вся зала заблистала алмазами и самоцветами меньшой госпожи. Ее высокую кожаную рогатую шапку унизывали алмазы. Позвякивали ее ожерелья китайского дела, где нежные жемчуга стиснулись в тяжелых золотых ободках. Шуршала обшитая жемчугами по вороту, по обшлагам, по подолу длинная желтая, затканная зеленовато-золотыми драконами тяжелая рубаха; жемчугами обшитый низ шаровар над скованными золотом зелеными шагреневыми туфлями - все сияло на ней, затмевая густо нарумяненные скулы, густо набеленные щеки. И лишь желтые, как у рыси, глаза она ничем не могла украсить, - ничто не приставало к ним: ни радость, ни печаль, ни стыд, ни раздумье.
Она прошла, не приветствуя младших жен.
Туман-ага, которой было около тридцати лет, отданная Тимуру двенадцатилетней девочкой, прожившая с повелителем долгую жизнь, взглянула на эту монгольскую куклу с яростью, затопотала маленькими ногами, но сдержала себя и осталась стоять строго и неподвижно, покосившись на Сарай-Мульк-ханым, доводившуюся ей родной теткой.
Чолпан-Мульк-ага, монголка, дочь бесстрашного Хаджи-бека, ходившая с Тимуром на Золотую Орду и на Иран не в спокойном царском обозе, а вместе с войском, среди опасных невзгод, отвернула в сторону прекрасное, воспетое поэтами лицо и закрыла глаза, чтобы не заплакать от обиды.
А Тукель-ханым прошла мимо них всех и стала рядом с Сарай-Мульк-ханым, сдержанно одной лишь ей поклонявшись.
И всем показалось, что великая госпожа рядом с меньшой госпожой стоит, как нищенка, в своем драгоценном, но строгом одеянье.
Стоя рядом с великой госпожой, Тукель-ханым допустила царевну-гостью поздороваться с собой.
Когда, по обычаю, Севин-бей подошла к ней, справляясь о ее здоровье и о благополучии ее дома, Тукель-ханым лишь коротко отвечала, считая ниже своего достоинства самой спрашивать.
Но в это время младшие внуки - Улугбек с Ибрагимом - раскрыли обе створки темной двери, и вышел Тимур.
Тукель-ханым сжалась, будто над ней замахнулись плеткой, и мгновенно оказалась позади Сарай-Мульк-ханым, а Тимур, протянув руку, пошел к побледневшей Севин-бей, обнял сноху и потом, держа ладонь на ее плече, но отстранив ее на длину руки, спрашивал, глядя царевне прямо в глаза.
На вопрос о муже она ответила:
- Это, отец, я и приехала сама вам рассказать.
Он скользнул взглядом по своим женам и внукам и быстро предупредил ее:
- Расскажешь потом.
Ободряя Севин-бей, он сжал на ее плече пальцы.
Попятившись, она ему поклонилась:
- Позвольте поднести вам мое скромное приношенье.
Стараясь не выдать любопытства, жены сдвинулись в широкий, но плотный круг, оставив место лишь для Тимура с царевичами да проход для слуг, вносивших подарки.
Она привезла свекру две черненые азербайджанские сабли с бирюзовыми рукоятками, окованное серебром персидское седло, расписанное искусным живописцем, где изображалась охота на тигров и на фазанов, и плотную синюю, вышитую серебром попону, о которой сказала:
- Эту я сама, как сумела, вышивала для вас, отец.
- Милая моя, - ответил Тимур, - синее прилично надевать, когда кого-нибудь хоронят или оплакивают.
- Я вышивала ее, оплакивая свою жизнь, отец. Обмытое слезами приносит удачу.
Он нахмурился, убедившись, что она привезла ему нехорошие вести о его сыне.
- Твое имя означает радость, а ты в слезах!
И добавил:
- Вечером все расскажешь.
Он подумал: "Весь день сегодня досада за досадой!"
Она поклонилась своим свекровям и каждой дарила что-нибудь из разнообразных изделий искусных азербайджанских или грузинских вышивальщиц.
Начав со старшей, великой госпожи Сарай-Мульк-ханым, за ней она поклонилась не Тукель-ханым, как следовало по положению меньшой царицы, а второй по возрасту - Туман-аге, и по зале пронесся, как ветерок, шелест шелков на оживившихся женах Тимура.
Так подносила она свекровям свои подарки, одной за другой, соблюдая порядок по их возрасту.
Последней она протянула свое подношенье разъяренной Тукель-ханым. Это были прекрасные туфельки, расшитые цветными шелками, на красных каблучках. А внутри каблучков звенели колокольчики.
Такой подарок был бы забавен для девочки, а не для царицы. Тукель-ханым медлила протянуть к нему руки.
Но Севин-бей сказала все тем же негромким голосом:
- Пусть звенит каждый ваш шаг, царица.
И Тукель-ханым пришлось обнять свою сноху.
В это время одна из рабынь шепнула великой госпоже, что Халиль-Султан возвратился и ждет указаний от бабушки.
- Один? - шепотом спросила Сарай-Мульк-ханым.
- С красавицей!
- Пусть ждут в моей комнате.
Оглядевшись, бабушка заметила, что Мухаммед-Султан стоит от нее далеко, а Улугбек был рядом.
"Удобнее было бы послать к ним Мухаммеда с женой, да они вон где!" - подумала старуха и притянула к себе Улугбека:
- Ступай ко мне в комнату, мальчик; посиди там, с Халилем. Я потом позову.
- Что-нибудь случилось с Халилем?
Улугбек спросил это так звонко, что дед услышал его и взглянул в глаза старой царицы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176