– Да!
– Аминь!
– Вы знаете Его!
– Да!
– Он живет в вашем сердце!
– Да!
– Вы знаете Иисуса Христа!
– Да!
– Целиком!
– Да!
– Без всяких оговорок!
– Да!
– Он живет в вашем сердце!
– Да!
– Целиком!
– Да!
Рядом со мной какая-то женщина падает в обморок. Соседи укладывают ее на стул и снова поворачиваются к Хардиману, чтобы не пропустить ни одного слова.
– Какого же друга я обрел в лице Иисуса Христа! – Он произносит слова нараспев, густым, звучным басом, достойным самого Поля Робсона. Паства начинает подпевать, вкладывая в пение всю душу.
Слова почти незнакомые, но я тоже присоединяюсь к хору. Наверное, поступить иначе я и не могу, не потому, что так нужно, а потому, что меня захватывает чувство сопричастности с происходящим. Я начинаю понимать, с какой стати человек, якобы убивший другого человека (так, во всяком случае, утверждает Скотт Рэй), нанесший ему сорок семь ножевых ранений и отрезавший половой член, изъявляет готовность сделать добровольное признание. Преподобный Хардиман – на самом деле великая сила.
Мы исполняем еще несколько псалмов. Кроме Хардимана, чернокожих тут больше нет, но, похоже, это не играет ровным счетом никакой роли. Для людей он – своего рода духовный наставник, только это и имеет значение.
Начинается отпущение грехов. Вперед то и дело выступают как те, что уже получили отпущение грехов, так и те, кому это еще предстоит. Они с жаром рассказывают о своем превращении и переходе в Христово учение, о том, как Иисус Христос помог выбраться из косности, одиночества, греха и наставил на путь добродетели. Это производит довольно трогательное впечатление, но подобное мне доводилось видеть, оно не кажется из ряда вон выходящим, как танцы с двумя гадюками. Я не собираюсь просить об отпущении грехов, во всяком случае, не сегодня, и не нахожу себе места от беспокойства. Сейчас я уже хочу сесть где-нибудь в укромном уголке вместе со Скоттом Рэем и выяснить, что же на самом деле стоит за его признанием.
Служба уже кажется мне чересчур затяжной и канительной. Половина одиннадцатого, а ей не видно пока ни конца ни краю. Стараясь ступать как можно тише и незаметнее, я выхожу из храма.
Пахнувший мне в лицо холодный воздух я воспринимаю как благодать. Усевшись на мокрый потертый поручень, я запрокидываю голову к небу. Оно затягивается тучами, вот-вот может пойти дождь, луна чуть проглядывает сквозь клочья облаков, в туманной дымке едва заметно светятся звезды. Голоса в храме затихают, я позволяю себе расслабиться и ни о чем не думать, погружаясь в молочно-белую пелену, обступающую все вокруг.
– Что, слишком тяжело для первого раза?
Вздрогнув, я оборачиваюсь: не слышал, как кто-то подошел.
– Нет. Мне просто нужно было побольше свободного места. Все это для меня в диковинку.
Она подходит ко мне со стороны закрытой двери, ведущей в храм, кутаясь от холода в старое мужское полудлинное пальто. Я узнаю одну из женщин, которые танцевали рядом со змеями. Теперь вижу, что она довольно симпатичная, примерно одного со мной возраста, лицо без морщин, а веснушки отчетливые, даже в зимнее время года. Хороши большие зеленые глаза орехового оттенка на молочно-белой коже, золотисто-каштановые волосы, во время танца струившиеся по спине, теперь собраны в скромный пучок. Косметики нет и в помине, даже губы и те не накрашены. Пожалуй, ее можно было бы даже назвать красавицей.
– Ивлин Декейтур, – называет она себя. – Добро пожаловать к нам в церковь.
– Уилл Александер. Спасибо. – На редкость церемонный получается у нас разговор.
Она вежливо кивает в знак приветствия.
– Они говорили о вас.
– Они?
– Преподобный Хардиман... и Скотт.
– Вот оно что! – Внутренний голос предостерегает: они что, выслали ее навстречу, чтобы пронюхать, зачем я явился?
Она достает смятую пачку сигарет, не предложив мне, закуривает и делает глубокую затяжку. Она курит так, как курят женщины в Европе, мне вдруг кажется, так курила бы сама Симона Синьоре, и не на экране, а в жизни, получая удовольствие и не обращая ни на кого внимания.
– Скотт – хороший мальчик, – говорит она, глубоко затягиваясь. – Особенно теперь, когда обрел кумира в лице Иисуса Христа.
– Ну да, – уклончиво отвечаю я.
– В прошлом месяце он исповедался.
– Перед всеми? – Я не могу скрыть удивления и тревоги. Публичное покаяние в присутствии нескольких сотен заново родившихся христиан может бросить пятно на все дело.
– Перед Богом, – уточняет она, снова глубоко затягиваясь сигаретой с марихуаной. Повернувшись, она глядит на меня в упор, распахнутое пальто позволяет видеть налитое тело сформировавшейся женщины. Прекрасное тело. Я ошибся – работать здесь не над чем, она хороша и так.
– Вы христианин? – резко спрашивает она.
– Нет, – отвечаю я, чуть не подпрыгивая на месте. Я не привык к таким вопросам. – Мои родители были христианами. – Добавляя это, я чувствую себя виноватым и, повинуясь внезапному порыву что-то объяснить, уточняю: – Сам я не христианин. – И заливаюсь румянцем.
Она прислоняется спиной к поручню, стоя рядом, но не касаясь меня, выкуривает сигарету до самого фильтра, поднимая глаза на беззвездное небо, затянутое облаками. Время от времени мужчины мечтают все бросить и начать новую жизнь, стать новыми людьми. Мысленно представляя начало такой новой жизни, они встречают женщину. Когда меня посещают такие мысли, женщина всегда носит реальный характер, существуя не в данный конкретный момент, а живя как бы вечно. Такая женщина и стоит сейчас со мной рядом, стоит, прислонившись спиной к поручню.
Невольно я бросаю взгляд на ее безымянный палец. Кольца на нем нет.
– Вы вернетесь, чтобы получить отпущение грехов? – задает она вопрос.
– А это обязательно?
Не отвечая, она на мгновение упирается в меня взглядом, затем, докурив, бросает сигарету во мрак и скрывается в храме. Я провожаю взглядом ее голые ноги, белеющие из-под пальто, волосы, собранные на затылке пучком. Они послали свою самую красивую женщину, чтобы удостовериться, что я не сбежал, не испугался.
И правильно сделали, что послали именно ее. Я встаю с места и следом за ней иду в храм.
5
– Прежде чем вы начнете говорить, я должен кое-что пояснить. Я не ваш адвокат. Все сказанное в разговоре со мной не является конфиденциальным. Я могу эти слова использовать против вас. Вы понимаете, о чем я говорю?
Скотт Рэй отвечает мне немигающим взглядом.
– Это я убил его.
Мы находимся в передней части храма – Скотт Рэй, Хардиман и я. Остальные ушли. Все лампы в помещении погашены, за редким исключением.
Я просидел в храме все то время, пока совершались чудеса. На них ушло часа два. За это время хромые снова начали ходить, к слепым возвращалось зрение, как я того и ожидал. Они впечатляли, однако не были мне в новинку, и я истомился в ожидании своей очереди.
Наконец все подошло к финалу. Сначала начались пожертвования, потом прихожане принялись обниматься и целоваться друг с другом, потом им снова отпускали грехи. Стоя в уголке, я следил, как постепенно храм пустеет, и одна мысль не давала мне покоя: неужели я выясню то, что терзает меня уже более года?
Рэй и Хардиман сидят на скамье в первом ряду, на складном стульчике напротив них сижу я, так что алтарь находится за спиной. Оттуда льется свет из каких-то невидимых мне альковов, льется сверху, отчего их лица похожи на вампиров, какими их показывают в фильмах немого кино. И вообще мы словно внутри огромной пещеры, продуваемой сквозняками. Я засекаю по часам начало разговора – это половина второго пополудни по времени, принятому на Восточном побережье.
– До тех пор, пока вы сами не попросите меня об обратном, все ваши слова будут считаться сказанными в неофициальном порядке, – обращаюсь я к Рэю. – Это делается для вашей же безопасности. Если я и буду делать какие-нибудь пометки, то исключительно для себя, они пригодятся в работе. Что касается властей штата, то к ним они не прикоснутся, обещаю.
Рэй кивает.
– Мне нечего скрывать.
– Даже если это так, я не хочу, чтобы на меня как на адвоката была брошена тень из-за того, что имело место процедурное нарушение. Иначе все полетит к чертям, а я не имею права сгореть из-за пустой формальности. Вы меня понимаете?
– Формальности меня не волнуют, – отвечает Рэй, бросая на Хардимана взгляд в расчете на одобрение.
– Он хочет говорить со Всевышним, – говорит Хардиман. – Сейчас он хочет только этого.
– Я должен быть совершенно искренним с Иисусом Христом, – продолжает Рэй. – Я не могу предстать перед Создателем, зная, что на моей совести убийство.
– Он должен жить в соответствии со Священным Писанием, – кивает Хардиман, – в согласии с заповедями Божьими.
– Не убий, – говорит Рэй словами библейской заповеди, сохраняя бесстрастное выражение лица.
– Согласен, – отвечаю я. – Даже если бы об этом не было сказано в Священном Писании, я все равно так бы считал. А вы?
– Он должен жить в соответствии со Священным Писанием, – снова подключается Хардиман.
Черт побери, что это значит? Может, так принято на Ближнем Востоке, где Коран в буквальном смысле слова является законом, но мы живем в Америке и здесь суды светские. Они это понимают?
– Я слышу, что вы говорите, – осторожно подбирая слова, продвигаюсь я дальше. – Но вам нужно уяснить, что предстать чистым перед Всевышним, Иисусом Христом, да перед кем угодно, и оказаться под судом Соединенных Штатов – далеко не одно и то же. У нас в стране религия не является частью системы правосудия. Я еще раз напоминаю вам об этом. Мы не можем возводить тень на плетень, сводя все к сугубо религиозному вопросу.
Они с сомнением смотрят на меня.
– Господь, возможно, и дарует вам прощение, но власти Нью-Мексико этого могут и не сделать, вот что я имею в виду.
– Кроме прощения Божьего, нам ничего не нужно, – отвечает Хардиман. – Если власти штата хотят, чтобы за это был наказан какой-то конкретный человек, что ж, пусть будет так.
– Итак, отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу, – цитирует Евангелие Рэй.
– Если исповедуем грехи наши, то Он простит их нам, – басит Хардиман.
Господи! Похоже, перед приездом мне следовало на скорую руку проштудировать Библию. Своими цитатами из Священного Писания они вгонят меня в гроб. Пока не поздно, нужно поскорее направить беседу в деловое русло. Я смотрю в упор на Скотта Рэя, взглядом пригвождая его к месту.
– Вы были в Санта-Фе? Он кивает.
– Когда вы туда приехали? За сколько дней до того, как был убит Ричард Бартлесс?
Такое впечатление, что плывешь в черной патоке. По всему телу разливается приятная истома. Но мало-помалу история того, как на самом деле все было, начинает обретать реальные контуры. И чем больше я слышу, тем больше она начинает меня захватывать.
– Я шатался туда-сюда, ничего особенно не делая, просто мотался по белу свету. Был в Мексике, Техасе, Аризоне. Где я только не был! Исколесил все эти места вдоль и поперек, словом, околачивался там то и дело. Промышлял в основном торговлей наркотиками. Работенка так себе, не деньги, а слезы, серьезным делом тут и не пахло, так что никому из больших шишек дорогу я не перебегал. Вот и занимался этим, а еще трахался, это и было, пожалуй, главным. Трахался напропалую, с любой телкой, которая позволяла сунуть ей стручок куда следует. Свеженькие, молодые телочки, чем моложе, тем лучше. Иногда заодно с дочкой трахал и ее мамашу. Старые перечницы, они это обожают. Особенно когда молодой парень. Как-то трахнул двух сестричек с мамашей. Острота ощущений такая, что даже охотник, заночевавший в долине реки Юконы с упряжкой из трех собак, и то бы позавидовал. Промышлял наркотиками, трахал баб одну за другой – словом, жил на полную катушку...
– Такое поведение было равносильно глумлению над Всевышним! – врубается Хардиман.
– Аминь! – отвечает Скотт. – Теперь я это понимаю, понимаю лучше всего на свете. Попросту говоря, такое поведение было сродни пороку.
– Прелюбодеяние вне супружеских уз – грех, – поддакивает Хардиман.
– Совершенно верно, – соглашается Скотт. – Поэтому я и дал обет безбрачия и буду хранить его до тех пор, пока не встречу на своем жизненном пути женщину, которая согласится простить такого грешника, как я, и вступить в брак.
Он произносит всю эту тираду с совершенно непроницаемым видом. Если он действительно верит в то, что говорит, это еще больше осложняет дело.
Внезапно откуда-то сзади появляется Ивлин Декейтур, возникает тихо и подходит почти вплотную к нам, прежде чем я замечаю ее. С ней еще женщина, она тоже была на возвышении и танцевала со змеями. У них подносы с чашками для кофе и сдобными булочками.
Своей ручищей Хардиман обнимает за талию вторую женщину. Глядя на него сверху вниз, она улыбается.
– Это моя жена Рэчел, – говорит он мне.
– Привет! – здоровается Рэчел.
– А это ее сестра Ивлин, с которой, я полагаю, вы уже встречались.
– Да, – отвечаю я, вежливо улыбаясь и встречая ответный, такой же вежливый взгляд. Мне кажется, она моложе сестры.
– Она не замужем, – говорит Хардиман.
– Плохо дело, – отвечаю я. – Плохо дело, если учесть, сколько мужиков кругом.
Он смеется, давая понять, что оценил шутку по достоинству. Двое мужчин, которые понимают, что представляют собой женщины и какую потребность в них испытывают мужчины.
– Правильно. Очень правильно. Но у нее высокие запросы, слишком высокие.
Ивлин отвечает ему улыбкой. Она не заливается румянцем, как застенчивая красная девица, что любую шутку в свой адрес воспринимает всерьез.
– Вам кофе с сахаром или без? – спрашивает она у меня.
– Без сахара, а то время уже позднее.
Налив чашку, она передает ее мне. На доли секунды наши пальцы соприкасаются, она ничего не замечает. Я чувствую себя школьником, пытающимся набраться храбрости и назначить свидание в городе признанной королеве бала. Хардиман по-прежнему держит жену за талию. Она льнет к нему, по всему видно, как она счастлива и довольна.
Женщины присоединяются к нам, мы пьем кофе, едим булочки. Все, кроме меня, пьют кофе со сливками и сахаром.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70