Надо отдать ему должное, Грэйд утверждает, что убитый был уже «почти наверняка» мертв.
Он свидетель что надо, толковый, знающий, точный в деталях, его показания искренни, конкретны и изобилуют фактами. Он почти не позволяет себе делать предположений, но если все же решается, то опровергнуть их трудно – опыт у него колоссальный, он прекрасно знает, что и как нужно говорить, чтобы не загнать самого себя в угол. Практически в стране нет ни одного штата, где бы за последние тридцать пять лет он не выступал в качестве свидетеля и ни разу его показания не служили основанием для обжалования и последующей отмены уже вынесенного приговора. Адвокатам подсудимых иной раз непросто иметь с ним дело, потому что присяжные ему симпатизируют, у него прочная репутация первоклассного специалиста в своей области, что большая редкость в таком штате, как наш. К тому же ему трудно не симпатизировать: давая свидетельские показания, он улыбается, напрочь лишен напыщенности, ни дать ни взять римский патриций, который уважительно держится с людьми и говорит с ними на равных.
Допрос свидетеля длится все утро, обвинение хочет использовать его так, чтобы повернуть дело в свою пользу. Его оставляют в покое перед самым перерывом на обед.
Когда заседание возобновляется, с нашей стороны вопросы свидетелю начинает задавать Пол. Он пытается, как будем пытаться при перекрестном допросе все мы, найти брешь в аргументах противной стороны, что позволило бы если и не доказать абсолютную непричастность наших ребят к этому делу – при таком свидетеле этот номер у нас не пройдет, – то, по крайней мере, заставить задуматься о том, что же на самом деле произошло тогда в горах. Мы ищем любую возможность заронить тень сомнения в души присутствующих.
– Что касается ножевых ранений... в общей сложности их сорок семь... они, как вы, доктор Грэйд, утверждаете, и стали истинной причиной смерти, – говорит Пол.
– Да?
– Но почему же тогда у убитого не наблюдалось более сильного кровотечения? В отчете, составленном после вскрытия, вы указали, что потери крови почти не было.
– Да, совершенно верно.
– Но ведь, по идее, она должна была быть, не правда ли? При таком-то количестве ножевых ранений?
– Разумеется, при обычных обстоятельствах, – непринужденно отвечает Грэйд. Он слегка меняет позу, подаваясь вперед. – Но обстоятельства этого убийства нельзя назвать обычными.
Тут я начинаю что-то слабо припоминать. О чем там говорила Рита Гомес? Что-то о том, каким именно образом они пырнули свою жертву ножом. Что-то там было из ряда вон выходящее. Поскольку мы настаивали прежде всего на том, что их там вообще не было, упомянутые ею подробности не отложились в памяти. Надо будет в перерыве внимательно перечитать этот раздел стенограммы ее показаний.
Я бросаю взгляд на Пола. Он и сам почувствовал – тут что-то неладно.
– Давайте поговорим о том, когда, собственно, наступила смерть, – говорит он, ловко переводя разговор на другую тему. – Похоже, мнения по этому вопросу могут разойтись, не так ли, если учесть, что тело успело сильно разложиться?
Грэйд со знанием дела отвечает на поставленный вопрос. Я слушаю его вполуха – мысль о том, что несколькими минутами раньше сказал Грэйд, не дает мне покоя.
Дальше Грэйда допрашивает уже Томми. Ничего нового – мы ведь имеем дело со специалистом, который отлично разбирается, что к чему. Особых надежд мы и не питали, мы построим защиту иначе, независимо от результатов медицинской экспертизы.
Заканчиваем допрос за несколько минут до половины пятого. Мартинес посматривает на часы, он вот-вот объявит заседание суда закрытым.
– Если допрос этого свидетеля у нас все... – начинает он.
Моузби вскакивает с места. Я никогда еще не видел его таким шустрым.
– Ваша честь, я хотел бы задать свидетелю два вопроса по окончании перекрестного допроса.
– Хорошо. Завтра с утра с этого и начнем.
– Если суд не против, я хотел бы задать их прямо сейчас. Много времени это не займет, я хочу продолжить тему, которая уже затрагивалась ранее.
Повернув голову, Мартинес вопросительно глядит на нас.
– Если это не займет много времени, мы не возражаем, Ваша честь, – отвечает за всех Мэри-Лу.
– Тогда приступим. Если получится, что мы увязаем в ненужных деталях, я объявлю перерыв в заседании до завтра.
– Постараюсь этого не допустить, – заверяет Моузби.
Он поворачивается лицом к Грэйду.
– Вы показали ранее, что смерть наступила в результате сорока семи ножевых ранений, а не выстрелов в голову из огнестрельного оружия.
– Совершенно верно.
– Вы также показали, что, вопреки обыкновению, крови при этом было мало.
– Да, это мои слова.
– Но разве он не должен был обливаться кровью? Как-никак сорок семь ножевых ранений! По-моему, если человека столько раз пырнули ножом, он должен был буквально изойти кровью.
– При обычных обстоятельствах, да. Но, как я уже показал, обстоятельства этого убийства не были обычными.
– Что вы хотите этим сказать?
– Жертву пырнули одним или несколькими ножами, раскаленными добела. От этого кровь вокруг ран, по идее, должна была свернуться, и кровотечение оказалось не таким сильным.
– Интересная у вас теория, доктор. Никогда не слышал ни о чем подобном. С чего вы взяли, что дело обстояло именно так?
– Я наткнулся примерно на такой же случай в одном медицинском журнале незадолго до того, как анатомировал труп убитого. Сходство слишком уж бросалось в глаза.
Я чувствую, как по спине у меня побежали мурашки. Рита Гомес показала, что, прежде чем наброситься на Бартлесса с ножом, рокеры прокалили его над костром. Мы еще подумали, что все это – чушь собачья, как и все, что она говорила. А теперь Грэйд излагает теорию, которая почти в точности совпадает с ее словами.
– Прошу прощения, Ваша честь. – Встав, я оглядываюсь на коллег. Они отвечают мне таким же тревожным взглядом. – Я сам прочел от корки до корки составленный доктором Грэйдом отчет о результатах вскрытия и все последующие его отчеты, относящиеся к данному делу. Ни в одном из них о раскаленных ножах не было сказано ни слова. – Я смотрю на Моузби. Этот ублюдок держится как ни в чем не бывало, словно кот, слопавший канарейку. – Ваша честь, если обвинение утаило от нас улики, улики, которые имеют отношение к данному делу, то мы хотели бы знать об этом. Причем немедленно.
«И тогда я смогу ходатайствовать о прекращении процесса на том основании, что в его ходе допущены нарушения закона», – как бы говорю я. Мартинес сразу чувствует, что я не договариваю. Он всем телом подается вперед, глядя на Моузби.
– Господин прокурор?
– Мы ничего не утаивали, Ваша честь, – отвечает Моузби, по всей видимости, не кривя душой. – Если уж на то пошло, этот вопрос подняли не мы, а защита в ходе перекрестного допроса, который состоялся менее двух часов назад. Пусть пеняют на себя. Доктор Грэйд наткнулся на интересные факты в журнале, которые, может, и не обязательно имеют отношение к непосредственной причине смерти Ричарда Бартлесса, но, пожалуй, помогут выявить определенные нестыковки в обстоятельствах, в каких был обнаружен труп. Если так, то, как мне кажется, мы вправе знать, о чем идет речь. Возможно, в итоге причастность подсудимых к убийству найдет новое подтверждение, – добавляет он.
Пол первым из нас поднимается с места. Ведь это после его вопроса Моузби подвернулся шанс, которого он не упустил.
– Ваша честь, нам нужно время на размышление.
– Согласен. В заседании суда объявляется перерыв до утра. – Мартинес ударяет молотком по столу и сразу же выходит из зала.
Грэйд покидает место для дачи свидетельских показаний. Моузби неторопливо направляется туда, где сидят обвинители. Что-то с нами неладно, ведь с самого начала суда он подстраивал нам эту ловушку, и в нее-то мы и угодили.
Мы совещаемся, и выясняется, что никто и слыхом не слыхивал об этом. Раскаленные ножи? Это какой-то ритуал, что ли? Мы отмахнулись от того, что говорила Рита Гомес, ее вранье и тупость были слишком очевидны. Но теперь, когда такой известный патологоанатом, как Грэйд, по сути, говорит то же самое, меня охватывает ужас.
Мы выпроваживаем Эллен, поручив ей проверить по медицинским и правовым журналам, насколько это соответствует действительности, затем расспрашиваем подзащитных. Рокеры не знают, о чем толкует Грэйд. Да и откуда им знать? Во-первых, они там не были. Вся эта история с раскаленными ножами их совершенно не волнует, в их представлении речь идет об очередной прокурорской затее, преследующей цель во что бы то ни стало пришить им дело.
16
– Что он сказал? Мэри-Лу вешает трубку.
– То же, что и остальные, – нет.
– Черт! – запрокинув голову, ору я.
– Вот-вот, смельчак!
На часах скоро полночь. Мы сидим у меня в кабинете. Последние несколько часов не отходим от телефонов, как во время программы Пи-би-эс по сбору средств на общественные нужды, пытаясь связаться с кем-нибудь из известных патологоанатомов, кто взял бы на себя труд опровергнуть показания Грэйда или, по крайней мере, усомниться в них. Мы даже не можем разыскать специалиста, который спешно, но тщательно изучит дело, особенно если это врач с такой же высокой репутацией, как и Грэйд.
– Труднее всего заставить врача сказать, что его коллега ошибается, – говорит Мэри-Лу. – Я даже не знаю, сколько наша адвокатская фирма принимает дел по обвинению врачей в преступной небрежности при лечении больных, причем на совершенно законном основании, и это без учета всяких придирок к работе «скорой», где с терапевта взятки гладки: ведь администрация больницы, в которой он числится, ни за что не согласится лишить этого врача привилегий. О том, чтобы самой принять участие в его профессиональной аттестации, речь даже не идет.
– Тут адвокаты им в подметки не годятся, – шутливо замечает Пол в присущей ему сдержанной манере.
Шутка встречается гробовым молчанием. Мы беспокойно ерзаем на местах, глядя друг на друга и по сторонам.
– Сейчас уже поздно звонить кому бы то ни было и куда бы то ни было, – замечает Пол, глядя на часы. – Завтра с утра займемся этим снова.
– Завтра с утра нам надо быть в суде, – резко обрываю его я. Не выношу, когда меня щелкают по носу. – Терпеть не могу, когда меня прилюдно размазывают по стенке! Ощущение такое, будто ты не адвокат, а какой-то сопливый мальчишка.
– Ты несправедлив, – возражает Мэри-Лу. – И к самому себе, и ко всем нам.
Я и сам знаю, ну и что с того? Сегодня нас взяли и у всех на глазах размазали по стенке.
– К тому же ни в одном из документов, представленных в суде, об этом и не упоминалось, – добавляет она. – Мы не ясновидящие, чтобы знать заранее, как может повернуться дело.
– Мы должны это знать, – огрызаюсь я. – Так и делают все хорошие адвокаты. За это нам деньги платят. – Логики в моих словах нет и в помине, я сознаю это, но ничего не могу с собой поделать. Я просто сам не свой.
– Пожалуй, нам следовало повнимательнее отнестись к тому, что говорила Рита Гомес, – осторожно начинает Томми.
– То есть?
– Она ведь упомянула о ножах, которые нагревали над костром. Наверное, нам следовало бы, скажем, проверить, не был ли разожжен костер рядом с тем местом, где потом нашли труп.
– Проверять тут нечего, потому что все, что говорила Рита Гомес, – чушь собачья от начала и до конца! И мы это доказали на открытом судебном слушании.
– Но ведь присяжных по-прежнему нет в зале, – еле слышно укоризненным тоном говорит мне Пол.
– Ну и что? – Сегодня я готов рвать и метать, пожалуй, я отвернул бы башку собственной дочери, если бы она посмела так же искоса взглянуть на меня.
– Если ты ей не веришь, это еще не значит, что ей не верят и все остальные, – ровным голосом отвечает он. В отличие от меня, Пол не боец по натуре, он предпочитает в спокойной, ненавязчивой манере отстаивать то, что считает правильным. Это одно из тех качеств, которые я ценю. Как правило, ценю.
– Ты что, хочешь сказать, что ее слова не лишены правды?
– Уилл... – Мэри-Лу пробует разрядить напряженность.
– По-моему, в том, что они ее изнасиловали, сомневаться не приходится, – спокойно отвечает Пол.
– Их обвиняют не в изнасиловании!
– Ты спросил, верю ли я хоть чему-нибудь из того, о чем она говорила.
– О'кей! Допустим, они ее изнасиловали. Тогда при чем тут убийство?
– Но они говорят, что не насиловали.
– Это спорный вопрос.
– Нет. Не спорный.
– Ребята, хватит препираться! Нам работать надо. – Мэри-Лу встает между нами. Томми держится в стороне, не встревая в спор.
– Если тут она не лжет, а я склонен считать, что так оно и есть, – говорит Пол, – а они, как мне кажется, лгут, то, может, и кое-что еще в ее показаниях соответствует действительности, а что-то в их показаниях, может, и нет. Это не спорный вопрос, Уилл.
Я глубоко вздыхаю.
– По-твоему, они виновны, что ли?
– Я этого не говорил.
– Но ты же так считаешь.
– Не знаю. Но уверен, за ними есть что-то такое, что имеет отношение к данному делу.
– Этого парня они не убивали. – У меня сосет под ложечкой, еще немного, и я сорвусь. – Неужели ты этого не видишь? Теперь ты даже этого не видишь?
– Нет, в отличие от тебя я не так в этом уверен.
Мы в упор смотрим друг на друга. Нечто подобное уже было – сейчас мы в зале заседаний, в том же зале, где Энди с Фредом огорошили меня сюрпризом. Причем, как и в том случае, сидим по разные стороны стола.
– Тогда какого черта ты вообще взялся за это дело?
– Потому что полагал, что должен за него взяться, – искренне отвечает он. – Я был им нужен.
– Им нужен был человек, готовый драться за них не на жизнь, а на смерть! – Я уже срываюсь на крик.
– Я готов, – отвечает Пол. Он сохраняет спокойствие, по крайней мере внешне.
– Хороша готовность, если с твоей подачи и всплыли эти ножи, которые накаляют на огне, черт побери! – набрасываюсь я на него, не подумав. Не успеваю сказать эти слова, как тут же начинаю ругать себя за них.
– Уилл! Ты переходишь всякие границы! – бросает мне в лицо Мэри-Лу.
– Знаю, знаю, – сразу же отвечаю я. – Извини, сорвался. Извини, Пол.
– Ты не хотел сказать ничего обидного.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70