– Она пристально глядит на меня: глаза у нее огромные, такие же голубые, как у актера и режиссера Пола Ньюмена (может, она носит контактные линзы, ну и что с того?), и блестят так, как могут блестеть только у адвоката, который сил не пожалеет, чтобы защитить обвиняемого.
– Поэтому мне и нравится адвокатская практика. То, что я делаю, хоть что-то, да значит, – скромно добавляю я. Осталось еще застенчиво похлопать ресницами, чтобы все видели, какой я скромный и самоотверженный.
– Если нужно будет, звони мне в любое время. Я серьезно, Уилл. Это дело займет у нас дни и ночи.
Я киваю. Мне хочется есть, так почему бы...
– Кроме сегодняшнего вечера, – сочувственно, даже озорно улыбается она. – Ужин у меня занят.
– У меня, кстати, тоже, – улыбаюсь я в ответ, давая понять, что ценю такую исключительную самоотверженность, ни в коем случае не хочу посягать на ее личную жизнь.
Черт! А ведь все казалось уже на мази!
Стоя на пороге, я провожаю ее взглядом. А что, отсюда она тоже смотрится неплохо! Хватит, Александер, укоряю я себя. Вы же с ней коллеги, а ты уже собрался ее трахнуть!
Нет, поступив так, я допустил бы ошибку, доходит до меня, хотя я чуть было не решил приударить за ней. Боже, останови меня, пока я снова не убил человека, – или как там говорят о такой бестолочи, как я. Если уж на то пошло, надо сделать татуировку на руке: делу – время, потехе – час. Так будет лучше, с какой стороны ни возьми. Безопаснее, во всяком случае.
4
– Я хочу тебе кое-что показать.
– Да? – Я не обращаю внимания на ее слова, уже поздно, мы с Клаудией весь уик-энд косо смотрели друг на друга. Я не мог отделаться от мыслей о деле, и она, конечно, тут же не преминула заметить это, дети чуют такие вещи почище радара командования стратегической авиацией, они в два счета определят, что с тобой что-то неладно. Она повзрослела, перешла в следующий класс, стала самостоятельнее, старые правила уже не срабатывают. Непринужденного, безропотного представления о том, что папа всегда и во всем прав, нет и в помине, я уже не безусловный авторитет по поводу всего, что творится на свете. Время летит, и мне от этого не по себе, дело не только в том, что она мое дитя, я хочу, чтобы она оставалась дитем – юным, невинным – и нуждалась во мне. В эти выходные впервые до меня дошло, что я нуждаюсь в ней больше, чем она во мне. Это открытие причинило мне самую настоящую физическую боль, рвущую сердце. Переезд в Сиэтл она переживет играючи, пройдет месяц, и у нее начнется новая жизнь, в которой мне не останется места. Она уже завела речь о новом доме, где они будут жить, о новой машине. Да все, что ни возьми, будет новым! Но папа останется таким же, она все время будет ко мне приезжать, чаще, чем когда бы то ни было, – она утешает меня, как только может.
Она утешает меня.
Расставание будет тяжелым. Она спит в своей кроватке в тридцати футах от меня, а я уже скучаю по ней.
– Я хочу тебе кое-что показать, – снова говорит Патриция.
Я поднимаю голову. Она стоит на пороге своей спальни, силуэт ее четко вырисовывается на темном фоне.
– Что показать? Мне уже пора идти, надо еще поработать вечером.
– Всего на минутку.
Я подхожу к двери в спальню. Она стоит спиной ко мне. Кроме шорт, на ней ничего нет. Я чувствую, как член у меня начинает подниматься. Она поворачивается ко мне лицом.
– Что скажешь?
В горле у меня становится сухо. Никогда еще не чувствовал я себя так скованно с женщиной – с тех пор, как учился в неполной средней школе.
– Красота! – отвечаю я, обретая дар речи. Она подходит ко мне, но, не доходя фута, останавливается.
– Ты серьезно?
Я киваю, я не настолько уверен в себе, чтобы говорить слишком много.
– Они не слишком большие?
– Нет. В самый раз. То, что нужно, – севшим голосом говорю я и провожу языком по пересохшим губам.
Я не могу отвести от них глаз. Такие сиськи, когда я был еще мальчишкой, мы называли бамперами от «кадиллака».
Она улыбается:
– Я боялась переборщить с размером. Знаешь, не хотелось, чтобы на тебя смотрели, как на потаскуху.
Я молча киваю.
– Но я решила, что раз уж взялась за это дело, то доведу его до конца. Но так, чтобы было видно, что у меня есть вкус, – добавляет она застенчиво, словно школьница. – Как будто с такой бредовой идеей вообще можно говорить о вкусе.
– Они прекрасно смотрятся. Совсем как настоящие.
– А они на самом деле настоящие. Я их малость подправила, только и всего.
– Ну да. Я об этом и говорю. – Она продолжает стоять, а ее на редкость твердые, большие груди лезут мне прямо в глаза. Вот не думал, что у нее хватит смелости не только решиться на операцию, но и стоять вот так, как сейчас, позволяя, да нет, заставляя меня смотреть на нее. Она начинает новую жизнь – во всем. На самом деле. Хочется зааплодировать.
У меня эрекция. А теперь мотай отсюда! Мотай отсюда, черт бы тебя побрал!
– Я боялась тебе показаться.
– Верю, ведь я тебя знаю.
– После обеда только об этом и думала.
Член у меня встал навытяжку, чего в ее присутствии давненько уже не случалось. Сама увидит, если посмотрит. Засмущается, она не так уж смела, когда дело касается секса. Ну, теперь точно задерет нос! Наверное. Или примет вид, будто ей сказали гадость. Не знаю, мысль об эрекции как о чем-то ненужном раньше мне в голову не приходила, и от нее становится не по себе.
– Но в конце концов я подумала, что кому-то же нужно показать, какой смысл пускаться во все тяжкие, если никто ни о чем не знает? А кроме тебя, у меня никого больше нет. – Она подходит еще ближе. – А теперь потрогай их. Ты же хочешь, я знаю.
– Ничего ты не знаешь.
– Ну просто пощупай, а? В интересах медицины?
Где это она набралась такой смелости? Стоит женщине заполучить пару новых сисек, как она начинает воображать, что весь мир у ее ног. Черт, может, так оно и есть! Мне бы только радоваться за нее, а то она всегда, когда нужно было показать, что и ты не лыком шита, держалась тише воды, ниже травы!
Какие они упругие на ощупь! Пальцами я легко прикасаюсь к ним снизу – нежная и, надеюсь, безобидная ласка.
Не тут-то было. У нее невольно вырывается стон, и в тот же момент член у меня встает так, что становится невмоготу. Я отдергиваю руку, словно дотронулся до раскаленного утюга.
– Прости меня, Уилл. – Она краснеет до корней волос.
– Ничего. – Надо сматываться. И немедленно, черт побери! Но я стою как вкопанный.
– Не стоило мне этого делать. Не знаю, что на меня нашло.
У тебя потрясающие новые сиськи, ты не захотела это скрывать, или я чего-то не понимаю, тебе нужно их кому-нибудь показать, и тут подвернулся я – бывший муженек, больше похожий на евнуха, который и мухи не обидит. Ты хочешь покрасоваться, хочешь знать, что по-прежнему можешь раззадорить мужчин. Если не всех, то некоторых.
– Ты гордишься тем, что сделала, тем, как сейчас выглядишь. Понимаю. – Дышать стало легче, кое-как удалось сладить если не с тем, что творится, то, по крайней мере, с самим собой. – Сделай одолжение, надень майку.
Она надевает майку, держа руки над головой, на мой взгляд, дольше, чем следует. Придется посмотреть спектакль от начала и до конца, включая вызов актрисы на сцену.
Давно уже я не получал такого удовольствия от пива, мне на самом деле нужно было выпить, поэтому после обеда она сходила в магазин и купила его, зная, что должно или по крайней мере могло произойти, если только у нее хватит смелости. Если она собиралась показать мне свои новые груди, свое новое «я», что, как мы оба знали, ей будет трудно сделать, несмотря на внешнюю непринужденность, то должна была заодно помочь мне прийти в себя потом. Она проявила заботу обо мне, что в известном смысле значит для меня больше, чем состоявшаяся демонстрация новинки.
– Как подвигается твое дело? – Протянув руку, она берет у меня бутылку и отпивает из нее.
– Подвигается.
– Как твои помощники?
– Ничего, справляются. Землю роют.
– И Мэри-Лу тоже?
– Она особенно. – Я поднимаю голову, в ее голосе сквозят ревнивые нотки.
– Она что, хороший адвокат? – Риторический вопрос, она знает, чего Мэри-Лу стоит в профессиональном отношении. Она хочет, чтобы я возразил, начал говорить, что Мэри-Лу ничего особенного собой не представляет, что ей просто подфартило. Дудки! Признав, что это так, я бы солгал, она это знает, как знает и то, что Мэри-Лу – мой компаньон. А за компаньонов я готов стоять до конца. По крайней мере до тех пор, пока они меня не подставят. Не приведи Господь, чтобы с Мэри-Лу так вышло!
– Пока не жалуюсь. Это дело ей позарез нужно.
– Да разве ей одной? – Она ревнует, ясно как Божий день. А я и ухом не веду.
– Ты удивишься, но многие адвокаты бежали бы от этого дела сломя голову. Даже если победа окажется за нами, политики нас в порошок сотрут.
– Я бы ради такого дела ничего не пожалела. Отдала бы за него левую сиську. – Она невесело смеется. – Даже свою новую левую сиську.
– По тебе не скажешь. – Допивай пиво и вежливо откланяйся, продолжать разговор бессмысленно, чем дальше, тем хуже.
– Черта с два, Шерлок!
– Будет тебе, крошка! И не вздумай! Все меня и так готовы сожрать с потрохами.
– Извини. Я тебя ревную, ничего не могу с собой поделать.
– Тогда к чему...
– А к тому, что Мэри-Лу заполучила это дело, а я нет! Вот к чему! К тому, что она известный в городе адвокат, числится в штате солидной фирмы, почти на десять лет моложе меня, красива, вертит всеми, как ей вздумается. Знаешь, как адвокат, я лучше нее, но у нее все идет как по маслу, а у меня – нет, и если я буду куковать здесь, в Санта-Фе, то никогда в жизни не выйду в люди. Вот в чем дело, Уилл! Не сиди ты, черт побери, с такой постной физиономией!
– Тут я – пас. К тому же, если уж на то пошло, она нисколько не красивее тебя.
– Ну, по крайней мере сиськи у нее хуже! Не такие клевые, как эти дыньки! – Она выпячивает грудь, чтобы лучше было видно ее, сидящую за столом напротив. Взяв бутылку «хайнекена», делает длинный глоток. – Правда же?
Еще немного и я бы поперхнулся пивом.
– Мне пора.
– Сначала ответь.
– Не знаю. – Иной раз я говорю правду. – Я сильно в этом сомневаюсь.
– Ты спишь с ней.
– Нет. Не сплю.
– Ну, ладно, пока нет. Но будешь спать. Это вопрос времени.
– С чего ты взяла, что она согласится, даже если я захочу?
– Вреда от этого нет, а польза, может, и будет. Ты – шеф, звезда, каждой хочется потрахаться со звездой, думают, им это поможет.
– У профессионалов так не принято. – В голове крутится давняя песенка Джимми Дуранте: «Не казалось ли тебе, что ты хочешь уйти, а потом начинало казаться, что хочешь остаться?»
– Раньше тебе это не мешало. – Она встает. – Ну ладно, я тебе не судья. Дай Бог, чтобы лучше любовника, чем ты, у нее не было. – Обойдя вокруг стола, она прижимается ко мне, я грудью чувствую прикосновение ее упругих сосков. – Я ведь знаю, о чем говорю.
Она легко касается пальцами моей шеи, от этого возбуждаешься куда больше, чем от прикосновения ее грудей.
Мы трахаемся так, словно на носу конец света, ни к чему, кроме беды, это не приведет, может, за всю жизнь я не вел себя глупее и безрассуднее, а потому придумываю себе такую нелепую отговорку: ничего страшного в этом нет, потому что я все равно не буду об этом жалеть. Бред собачий: я начинаю жалеть об этом уже тогда, когда мы трахаемся, даже раньше, когда мы еще только раздеваемся. Быстро ложимся друг на друга, чтобы не осталось времени на то, чтобы задуматься, иначе все пойдет насмарку. Все должно быть непроизвольно, нужно постараться сделать так, чтобы все было непроизвольно.
«Я трахну ее так, что позабудет, как звали!», «Я трахну ее так, что на уши встанет!», «Я сейчас задам ее киске жару!» – помню весь этот хвастливый школьный треп, в котором мы упражнялись, изощряясь друг перед другом в мужском туалете, когда заскакивали туда перекурить украдкой, а в бумажнике у каждого непременно лежал презерватив. Не любовь, а подчинение. Любовной прелюдией тут и не пахнет, поцелуи, которыми я осыпаю ее новые, упругие груди, сродни животному голоду, ее чувственность только обостряется благодаря моей грубости и сильнейшему смущению, которое и она сама из-за них испытывает. Она стонет, на моей памяти нет случая, чтобы она так стонала, впиваясь зубами в подушку, чтобы ее не услышала через стены Клаудия.
Я поражен ее сексуальностью, ничего похожего на занятия любовью, которым мы предавались в то время, когда были женаты, такое впечатление, что изменились не просто груди, изменилась она сама от начала и до конца. Киска у нее становится влажной, у меня вся рука в смазке. Когда я вхожу в нее, она с такой силой вонзает мне ногти в ягодицы, что я начинаю бояться, как бы не пошла кровь. «Я трахну ее так, что позабудет, как звали!» Шутка, мне самому нужно спасать свою шкуру! Мы оба трахаемся так, что неровен час позабудем, как нас звали, таких скачек у меня раньше никогда не было.
Кончая, она зубами впивается мне в плечо, прижимая к себе с такой силой, что, того и гляди, я провалюсь внутрь нее, и тогда все – кранты! В ней прорывается наружу все – оргазм, слезы, грусть, сдерживаемая ярость. Ее страсть подобна реке, вышедшей из берегов. Мне от этого страшно.
– Не стоит нам больше этого делать.
– Я знаю. – Она сидит голышом на кровати, откинувшись на изголовье, груди у нее стоят торчком. Держа в руке по «хайнекену», мы пьем прямо из горлышка.
– Да и вообще не надо было.
– Почему?
– Послушай, Патриция, ты отлично знаешь почему, черт побери!
Она садится на постели в позе «лотос». Я не могу отвести глаз от ее грудей. Они такие же упругие.
– Потому что мы больше не муж и жена? Ты же перетрахал половину баб в городе, Уилл, одной больше, одной меньше, какая разница?
– Но мы были мужем и женой.
– Выходит, затащить в постель какую-нибудь приглянувшуюся тебе потаскушку можно, а бывшую жену нельзя? – спрашивает она, наклоняясь вперед. – Я что, хуже шлюхи из бара?
– Я любил тебя. Вот в чем разница.
– Ты можешь спать с бабой, на которую тебе ровным счетом наплевать, но не можешь спать с той, которую любишь! Любил, – оговаривается она.
– Примерно так. – Я смертельно устал, она выжала меня без остатка. Самое время собирать манатки и сматываться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70