«Самый грязный заграничный порнофильм из всех, которые я видел!», «Мои глаза повылезали из орбит!»
– И что, люди не возражали?
– Конечно, возражали. Он специально делал так, чтобы все священники увидели рекламу, но только тогда, когда ничего изменить было уже невозможно. Представьте, что картину сняли с проката. К началу сеанса на улице визжат двадцать тысяч сопляков, которым не терпится отдать свои десять долларов, чтобы посмотреть эту чертову фальшивку. Он крутит ее день и ночь. Так продолжается двое суток. Потом полиция закрывает кинотеатр, но к тому времени Фил уже опустошил кассу и находится на пути в другой заштатный город.
– Неужели его никогда не арестовывали?
– Обычно арестовывали владельца кинотеатра. Иногда попадался и Фил. Но у него всегда находилась лазейка. Вы же помните, что эти фильмы не были настоящей порнографией. И он защищался: «Ваша честь, эта картина учит молодежь и предотвращает нездоровую практику! Это гигиена! Она поучительна!» Это называлось у него «расквитаться».
– Так вот, значит, почему вы попали в кинематограф.
– Совсем не поэтому.
Стрикланд думал, что Энн заснет на обратном пути, но она выглядела бодрой, хотя и была погружена в размышления, о содержании которых он не мог догадаться. На лице ее играла легкая улыбка – то ли это действовал алкоголь, то ли ей показался забавным его рассказ. Ее рука лежала на сиденье рядом с ним, и ему все время хотелось положить на нее свою, чтобы просто прикоснуться к ней. Но экскурсия и рассказанные им истории не располагали к такому жесту, и он чувствовал себя глупым и несчастным.
– Расквитаться, – произнесла она в какой-то момент. – Мне нравится это.
Когда они вернулись в Крейвенз-Пойнт, было уже совсем темно, и здания сияли огнями. На площадке, где они остановились, не было ни души.
– Похоже, мне просто необходимо рассказать вам историю своей жизни, – сказал Стрикланд.
– Да, – ответила она. – Я вижу, что вам это необходимо.
Выходя из машины, он отделил из пачки выигранных денег верхнюю купюру и протянул ее шоферу. Даже не глянув в сторону Стрикланда, шофер отмел чаевые едва заметным движением плеч. Он по-прежнему был в темных очках.
Лимузин отъехал, и Стрикланд остался один на один с ярко светившимися башнями и огнями Асбери-парк за площадками. Здесь было холодно и опасно. Он медленно прошел по замерзшей грязи к своей машине, возле нее остановился и стал всматриваться в темноту над болотами. Пачка новых, хрустящих сотенных все еще была в руке. Он переложил их в правую руку и, развернув купюры веером, как это делают крупье, швырнул их в темноту.
40
Вечера становились короче, это были просто холодно-синие сумерки. Казалось, ветер обходил яхту Брауна стороной, и это выглядело неестественным. Однажды утром он решил позвонить Даффи.
– Где вы пропадали? – спросил его тот.
– Разве вы не видите меня?
– Это всего лишь точка на карте, Оуэн. Мы хотим слышать ваш голос. Я хочу рассказать Энни, что разговаривал с вами.
– Как она?
– Как скала, брат. Башня.
«Башня из слоновой кости», – подумал Браун.
– Мне это известно, как никому. Кстати, Даффи, мы обязаны соблюдать установленный порядок во время этих переговоров. Закончив фразу, вы должны говорить «прием». Прежде чем закончить сеанс, вы должны сказать «конец связи».
– Не знаю, следует ли сообщать это вам, но ваша спонсорская фирма находится в плачевном состоянии. Слушаете новости?
– Ловлю Би-би-си. Временами. Прием.
– От корпорации Хайлана почти ничего не остается.
– Круто, – весело отозвался Оуэн. – Впрочем, здесь это не имеет никакого значения.
– Вас это не заботит, потому что вы все равно победите, что бы ни происходило. Победите вы, обычный хороший парень.
– Я?
– Именно, – подтвердил Даффи. – Толстосумы приходят и уходят, а хорошие парни пребудут всегда. Будем исходить из этого.
– Мне нравится такой подход, – сказал Браун.
– Да, – проговорил Даффи. – Это хороший подход.
Маленькая лодка. Большой океан. Неукротимый дух. А как насчет денег?
– Я считал, что вам платят.
– Да разве в этом дело? – воскликнул Даффи. – Я занимаюсь этим только ради того, чтобы написать книгу.
– Как ваша жена? – спросил Оуэн.
– Лучше, – ответил Даффи. – Вы идете ноздря в ноздрю с Фоулером и Деннисом. У них не больше ветра, чем у вас.
– Хорошо.
– Да, но как, черт возьми, вы там себя чувствуете?
– Я всю жизнь мечтал оказаться здесь, – проговорил Браун. – И вот я здесь.
– Это потрясающе!
Брауну показалось, что далеко на горизонте сверкнул солнечный зайчик. Он гадал, что же там могло отражать солнечный свет, и оставил вопрос Даффи без ответа.
– Вы хотите процитировать что-нибудь? – поинтересовался Даффи, – или мне дозволяется выдумать самому?
– Боюсь покривить душой. Мне бы хотелось, чтобы то было честно.
– Подумайте над этим, – порекомендовал Даффи. – Свет здесь какой-то необычный.
– Не забывайте снимать на пленку.
– Я не жалею, что отправился в этот поход. Я там, где мне надо было быть, и пусть все знают это.
– Как скажете, капитан.
– Словно бы находишься на грани реального.
– На самом деле? С вами там все в порядке?
– Да, но это другое измерение. Где все происходит немного быстрее, может быть. Здесь действует ускорение. И это хорошо, – заверил он Даффи. – Это действительно хорошо.
– Здорово, Оуэн! – оживился Даффи – Оставайтесь в ускорении.
С тех пор как офис Даффи в «Царстве теней» был закрыт, он работал на двадцатом этаже отеля «Сент-Джордж» на Бруклинских высотах, в помещении, где раньше обретался агент по продаже недвижимости. Окна его выходили на внушительного вида каменные строения и гавань, но почему-то это место напоминало Даффи о бойлерных, из которых он руководил по телефону рекламными кампаниями, когда бастовали газетчики.
Даффи потребовалось менее пятнадцати минут, чтобы состряпать заявление для печати. Он решил скормить его одному и своих дружков в «Дейли ньюс».
– Это тот случай, когда сбывается мечта всей жизни. Там, на грани реальности, ускоряется пульс и свет приобретает новое измерение. Ему там хорошо, как нигде.
– О Боже, – проговорил его друг из газеты, – да он просто златоуст, этот парень.
– Клиент занят самоанализом, – пояснил Даффи дружку. – И голова у него работает, это точно.
41
Как-то в середине зимы Энн, проснувшись, не могла точно вспомнить, что происходило накануне вечером. Она помнила, что, покончив с писаниной, осталась внизу, чтобы почитать воспоминания Минны Хаббард о переходе через Лабрадор, и пила «Санджиовиз». Но вот как обедала, куда делась вторая бутылка вина, как она поднималась наверх и как ложилась в постель – этого в памяти не было.
Позднее стали всплывать куски и обрывки фильма, который она, должно быть, смотрела уже в кровати. Нечто такое, что она никогда бы не стала смотреть трезвой. Небритый и немытый субъект в кожаной куртке и мотоциклетных перчатках без конца колотил раздетую блондинку с вялым ртом, называя ее сукой. Она оказалась убийцей.
В тот день Энн решила покончить с выпивкой, чем после посещения Атлантик-Сити со Стрикландом она занималась постоянно. Она позвонила в местный госпиталь для ветеранов и предложила свои бесплатные услуги. В ответ услышала, что в таковых не нуждаются. Не помогла и ссылка на ее долголетний опыт работы во время войны во Вьетнаме. Не придумав ничего лучшего, она стала посещать гимнастическую секцию в Йорке. Занятия начинались до рассвета в заброшенном здании, в опасной части города. На доске объявлений, над табелем посещаемости, висела приколотая чьей-то ехидной рукой потешная карикатура Ларсена под названием «Аэробика в аду».
Обычно в конце дня на нее находила зеленая тоска. Иногда она подумывала о конной прогулке, но тропы были покрыты льдом и ближайшие конюшни позакрывались на зиму. Энн стала писать для «Андервэя» сентиментальные рассказы о природе или походах по реке с детьми. Тут ей помогали воспоминания детства и об их путешествиях с Мэгги. Обычно, растроганная до слез, когда писала их, она испытывала смущение, видя их напечатанными. От Мегауана не было никакой пользы. Он публиковал все написанное ею без всяких комментариев.
Иногда ею овладевало ощущение, что Оуэн где-то рядом. Она вела с ним воображаемые разговоры, смеялась и подшучивала над ним, спорила с ним, чуть ли не до слез. В голове зарождались фантазии о телепатии.
А иногда она пугалась того, каким бесконечно жалким он ей представлялся. Тогда она пыталась сознательно вызвать в памяти его голос и манеры, но это не всегда ей удавалось. В начале гонки, отслеживая его продвижение по картам в кабинете, она испытывала удовольствие при мысли, что делит с ним дни и ночи в океане, удивляя окружающих своим отсутствующим видом. Ее повергала в трепет мысль о том, что над ним теперь непривычное небо, другие звезды, а вокруг неимоверно раздвинувшиеся просторы. Она так и не научилась любить «Нону», но ей было приятно представлять себе каюту, приютившую его, воображать ее запахи и видеть себя на койке рядом с ним.
Но после Рождества Энн обнаружила, что старается как можно меньше представлять себе его в океане. Теперь в ее мыслях он существовал как бы без определенного места на земле. Просыпаясь среди ночи, она видела его таким, каким он был в тревожные сороковые-пятидесятые годы, и она начинала беспокоиться о каких-то упущениях в его мореходной выучке, о присущей ему рассеянности. Она вдруг осознала, что теперь все не так, как в годы войны. Они не были больше молодыми. Тогда она гордо смотрела в лицо опасности. Сейчас же в своей респектабельной гордыне, уготованной ей повседневностью, она уповала только на свой собственный страх, словно он мог помочь Оуэну преодолеть все опасности.
В какой-то момент она попыталась вернуться к своей детской, искренней и неистовой вере в Бога. Утренняя служба в Благовещенской церкви всегда собирала множество по-воскресному приодетых прихожан, но она чувствовала себя чужой среди них. Стоя в стороне, она механически молилась за то, чтобы с ним ничего не случилось.
Занятия гимнастикой тешили ее физическое тщеславие. Через пару недель, когда душа все еще не обрела покоя, а волю приходилось держать в кулаке, чтобы не прикладываться к бутылке, она почувствовала, что стала стройнее и изящнее. Впору оказались старые бриджи и бикини, в которые она уже давно отчаялась втиснуться, и даже древние мини-юбки, подобные той кожаной, сохранившейся от шестидесятых годов. Трезвая жизнь оживила ее сны. Теперь они иногда были полны эйфории, иногда страха, а чаще всего секса. Прописанное доктором снотворное делало их еще более красочными и такими непривычными, что они казались частью чьей-то чужой жизни. Во сне, как и наяву, Энн преследовало ощущение, что она сбилась с пути и ведет неправильный образ жизни. Все время виделись зеркала, в которых она не находила своего отражения.
В своих фантазиях она представляла, что плывет с Оуэном и вместе с ним пишет книгу. Но по прошествии нескольких месяцев эта идея приобрела какие-то странные черты, от которых ей становилось не по себе. Зима в загородном доме делалась невыносимой. Из суеверия она не считала дни и отводила взгляд от календаря. Порой ей снилось, что это она плывет в одиночестве.
Другие фантазии возникали помимо воли, как непрошенные гости. Одна из ее фантазий начиналась во сне и была связана почему-то с покупкой набора противоядий вроде тех, что продавали поставщики товаров для туристов. В ней она оказывалась вовлеченной в беседу с каким-то косоглазым торговцем, закованным в латы и похожим на кондотьера и ящерицу одновременно. В другой она видела себя прикованной к повозке или, если сказать более элегантно, к колеснице. Никогда ее так не занимали процессы, происходящие в собственном сознании. Она всегда думала, что сознавать себя – значит находиться в здравом уме и отдавать себе отчет в своих поступках. Но чем больше Энн наблюдала за собой, тем сильнее ей казалось, что она вот-вот отправится в плавание сама.
Каждый день она отмечала на большой карте в кабинете местонахождение Оуэна по данным Глобальной системы спутниковой навигации. И с каждым днем после начала гонки все больше убеждалась, что по меньшей мере половина участников следует курсами, проложенными их помощниками на берегу, использующими лучшее и самое новое наземное оборудование, а также более точные прогнозы погоды. При этом она горько сожалела, что в отношении Оуэна никто не делает ничего подобного и ее энергия остается невостребованной.
Даффи регулярно звонил из своего офиса, который ему предоставили в Бруклине. Хотя ее отношение к Даффи изменилось к лучшему, она чаще всего оставляла его звонки без ответа. Он неизменно начинал с вопроса о фильме и Стрикланде.
– Он не звонил в последнее время, – ответила она Даффи через неделю после того, как прекратила всякую выпивку. – Может быть, он не получил очередной взнос и, наверное, решил больше не снимать.
– Он получил изрядную сумму задатка и сделку на очень выгодных условиях, – заверил ее Даффи. – Так что этого не может быть.
– Он обычно говорит о фильме с большим пренебрежением.
– Как бы он там ни говорил, он слишком глубоко увяз в этом деле.
– Ну что ж, – заметила она. – Я тоже.
Энн думала, что Стрикланд, наверное, чувствует себя неловко после всего того, что рассказал ей. Ей всегда хотелось завоевать его доверие и сделать так, чтобы он поверил в ее сочувствие. Иногда, раздумывая над этим, она вдруг вспоминала, что ей трудно поднять на него глаза. Она пыталась имитировать его заикание и холодный отрывистый смех. Было ясно, что ему хочется шокировать ее и затем быть прощенным. Как и в большинстве ситуаций, ее привлекательность и здесь оказывала ей хорошую службу, в известной степени защищая ее.
«Жизнь этого человека, по крайней мере, на первых порах, должна вызывать сострадание, – думала она. – Эта жизнь начиналась в сплошном смятении – без веры, без отца, с эксцентричной матерью. Он пугал иногда своим поведением, наверное, потому, что сам пережил немало страшного.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54