Совершенно неожиданно для самого себя я решил, что, если придется, вполне можно потратить тридцать тысяч из этой суммы. Я рассудил так: в худшем случае, если все-таки вдруг мы вынуждены будем сжечь стодолларовые банкноты, то, продав этот дом во Флориде, мы все равно ничего не проиграем, а даже наверняка получим какую-то прибыль. Так что свою будущую покупку я решил рассматривать в качестве хорошего вложения капитала.Никогда раньше мне не доводилось участвовать в аукционе, и, когда действо началось, я стал с интересом присматриваться к тому, как торгуются другие. Люди просто поднимали руки, когда ведущий выкрикивал цену; к победителю подходила дама с блокнотом, отводила его в сторону и писала для него какую-то информацию.В торгах по кондоминиуму во Флориде помимо меня участвовали лишь трое. Цена плавно скользила вверх, перешагнув отметку в двадцать тысяч. По мере ее приближения к тридцати тысячам я все больше нервничал и даже уже начал смиряться с мыслью, что дом мне не достанется, как вдруг мои соперники разом охладели к сделке, и я закончил торг, выиграв на сумме в тридцать одну тысячу долларов.Дама с блокнотом увлекла меня в сторонку. Она была молода, с тонкими чертами лица и короткими черными волосами. На именной бирке, приколотой к груди, я прочел, что зовут ее мисс Хастингс. Говорила она очень быстро, почти скороговоркой, объясняя, что мне делать дальше.Она протянула мне открытку. Я должен был переслать чек на полную стоимость покупки по указанному в ней адресу в течение следующей недели. Получатель платежа в течение десяти рабочих дней обязался оформить все необходимые документы. По истечении этого срока, но никак не раньше, я мог зайти по указанному адресу и получить свою собственность – в данном случае документы на право владения домом. Закончив рассказывать и дождавшись, пока я запишу свое имя, адрес и номер телефона, она оставила меня, направившись к следующему покупателю.Я вернулся на свое место и попытался разобраться в своих чувствах. Только что я связал себя обязательством выплатить тридцать одну тысячу долларов – почти все налги сбережения. С одной стороны, это казалось чудовищной глупостью. Но, сравнивая стоимость моей покупки с той суммой, что мы прятали под кроватью, смешно было переживать из-за таких мелочей. И кроме того, я совершил выгодную сделку – купил такое чудное местечко и всего лишь за десять процентов оценочной стоимости. В конце концов, я ведь четырежды миллионер; пожалуй, мне пора уже выступать в роли солидного покупателя. Вскоре я уже был вполне удовлетворен собственным приобретением, так что в моей походке, пока я пробирался к выходу, появилась некоторая развязность, и мне даже захотелось иметь трость, чтобы помахивать ею при ходьбе.Моим следующим подарком Саре был огромный рояль. О нем она мечтала с детства. Она не умела играть, так что рояль был ей нужен вовсе не для музицирования – просто, как я думаю, он был для нее неким символом благополучия и достатка, и сейчас момент казался мне самым подходящим для такого подарка.Я ездил по близлежащим магазинам, обзванивал с работы более дальние, всякий раз удивляясь, как дорого стоят рояли. До этого я не имел ни малейшего представления о цене этого инструмента, да и никогда не задумывался над этим. Я завершил свои поиски, отыскав уцененный рояль, который имел дефект полировки – на крышке расплылось большое, величиной с ладонь, пятно. Рояль обошелся мне в две тысячи четыреста долларов, что, собственно, и составляло остаток на нашем счете.Я договорился, чтобы инструмент доставили утром двенадцатого марта. Сара в этот день работала. Рояль внесли трое грузчиков – он был без ножек – и быстро собрали его в гостиной. Чудовищных размеров, он выглядел нелепо в этой комнате и вдобавок ко всему заслонял собой всю остальную мебель. Но я остался доволен. Было в нем нечто особенное, что не могло оставить Сару равнодушной; к тому же я не сомневался в том, что в нашем будущем доме он будет смотреться куда лучше.Я приколол к чехлу, которым прикрыл рояль, красный бант. Рядом с бантом пристроил страничку из каталога с фотографией и описанием нашего будущего владения во Флориде. Потом сел и стал ждать возвращения Сары.
Пожалуй, большее впечатление на Сару произвел рояль, нежели кондоминиум: возможно, сыграло свою роль его физическое присутствие – он стоял в комнате такой большой, осязаемый, его клавиши можно было тронуть, извлечь из них звук; на этом фоне картинка какого-то домика, находящегося за тысячи миль от нас, безусловно, проигрывала. Рояль был реальностью, в то время как дом оставался не более чем обещанием.– О, Хэнк, – воскликнула Сара тотчас, как увидела рояль, – ты доставил мне такое удовольствие.Она тут же отбарабанила мелодию «Когда являются святые» – единственную, которую знала. Подняв крышку, осмотрела струны. Потом нажала на педали, пробежала руками по клавишам. Сара попыталась сыграть для Аманды «Братца Жака», но у нее это плохо получалось, и каждый раз, как она брала фальшивую ноту, ребенок начинал плакать.Уже поздно вечером – после вручения подарков, праздничного ужина, который я сам приготовил – курица по-корнуоллски с подливкой и гарниром из зеленых бобов и картофельного пюре, двух бутылок вина, – мы занялись любовью прямо на крышке рояля.Идея принадлежала Саре. Меня беспокоило то, что рояль может не выдержать нашего веса, но Сара, раздевшись, быстро взобралась на крышку и вытянулась на ней, оперевшись на локти и широко расставив ноги.– Иди ко мне, – с улыбкой поманила она. Мы оба были немного пьяны.Я освободился от одежды и медленно, все время прислушиваясь, не похрустывают ли ножки инструмента, взобрался наверх и склонился над Сарой.Это был незабываемый сеанс секса. Пустоты рояля эхом вторили нашим стонам и возвращали их нам в несколько измененной тональности, добавляя резонанса и сочности, обволакивая мягкой вибрацией туго натянутых струн.– Это начало нашей новой жизни, – прошептала Сара в разгар любовных ласк, прижавшись губами к моему уху, так что дыхание ее выплескивалось шумно и страстно, как у подводного пловца.Кивнув в знак согласия, я уперся коленом в крышку рояля, и мощная конструкция, казалось, застонала – долгое скорбное эхо пронеслось по деревянному корпусу, и его вибрация дрожью отозвалась в наших обнаженных телах.Когда мы закончили, Сара достала из шкафа в коридоре бутыль полировальной жидкости и стерла с крышки капельки нашего пота.
В понедельник, во время перерыва на ленч, я заскочил на кладбище и не спеша обошел несколько могил, на надгробных плитах которых прочитал знакомые имена – Джекоба, родителей, Педерсона, Лу, Ненси, Сонни.Был серый, облачный, ненастный полдень, небо низко нависало над землей и давило своей тяжестью. Веяло какой-то безысходностью и пустотой. За церковным кладбищем маячил лишь горизонт. На могиле Педерсона лежал букет хризантем; желтые и красные, они больше походили на пятна краски, которую выплеснул на надгробие проходивший мимо вандал, чем на символ искренней скорби, коим и было их предназначение.В церкви Сэйнт-Джуд кто-то репетировал на органе. Его низкие утробные звуки проникали сквозь толстую кирпичную стену и угнетали своей монотонностью.Снег за то время, что прошло после похорон, так ни разу и не выпал, и новые надгробия выделялись огромными черными глыбами.Когда я был маленьким, смерть представлялась мне неким водоемом. Чем-то похожим на лужу – может, чуть темнее и глубже; и когда ты подходил к ней, она притягивала тебя к себе и засасывала в свой глубины. Не знаю, откуда взялся именно этот образ, но жил он в моем сознании довольно долго – пожалуй, лет до десяти-одиннадцати. Возможно, он возник из рассказов матери, когда она пыталась объяснить нам таинство смерти. Если так, то, значит, и Джекобу смерть являлась именно в этом образе.Свежие могилы тоже выглядели как лужи.Перед уходом с кладбища я немного постоял у нашего фамильного захоронения. Имя Джекоба было высечено прямо под именем отца. В правом нижнем углу могильной плиты еще оставалось место, предназначенное для меня; я это знал, и мне было приятно сознавать, что, если только я не умру в ближайшие несколько месяцев, оно так и останется пустовать. Я надеялся быть похороненным далеко отсюда, под другим именем, и меня это радовало. Такого душевного подъема я не испытывал уже давно. Пожалуй, в первый и последний раз я почувствовал уверенность в том, что поступил правильно. То, что мы в итоге приобрели, стоило цены, которую пришлось заплатить. Мы расставались с прежней жизнью. Когда-то этот кусок гранита был моей судьбой, моим уделом, но я вырвался из этого плена. Через несколько месяцев я окунусь в мир совершенно иных радостей и наслаждений, освобожусь от всего, что прежде связывало меня, мешало жить достойно. Я создам себя заново, вычерчу свой собственный путь. Отныне я сам буду определять свою судьбу.
В четверг, вернувшись вечером с работы, я застал Сару на кухне в слезах.Я не сразу догадался, что она плачет. Поначалу я лишь уловил скрытую напряженность, некоторую официальность; возникло ощущение, будто Сара злится на меня. Она стояла возле раковины и мыла посуду. Я вошел на кухню, все еще в костюме и при галстуке, и, присев к столу, дабы создать ей компанию, поинтересовался, как прошел у нее день; Сара отвечала односложно, с трудом выдавливая из себя какие-то звуки. На меня она не смотрела; казалось, ее внимание полностью приковано к собственным рукам, орудующим в мыльной пене.– С тобой все в порядке? – не выдержав, спросил я.Сара кивнула, но даже не обернулась ко мне. Плечи ее поникли, она как будто сгорбилась. В раковине зазвенели тарелки.– Сара?Она не откликнулась. Я встал и, приблизившись к ней, легонько коснулся ее плеча – она оцепенела словно в испуге.– В чем дело? – Заглянув ей в лицо, я увидел, что по щекам ее медленно катятся слезы.Сара не была слезлива; я мог бы по пальцам пересчитать, сколько раз видел ее плачущей. Это случалось лишь в самые трагические минуты, так что моей первой реакцией на ее слезы была паника. Я тут же подумал о ребенке.– Где Аманда? – выпалил я.Сара продолжала возиться с посудой. Отвернувшись, она тихонько всхлипнула.– Наверху.– С ней все в порядке?Сара кивнула.– Она спит.Я протянул руку к крану и выключил воду. На кухне сразу воцарилась гнетущая тишина – от этого на душе стало еще тревожнее.– Что происходит? – спросил я. И скользнул рукой по ее спине, заключая в объятия. Сара на какое-то мгновение замерла, руки ее безжизненно свесились в воду – казалось, будто они сломаны в запястьях. Внезапно она подалась назад, и долго сдерживаемые рыдания наконец прорвались наружу. Я притянул ее к себе и крепко обнял.Она немного поплакала, уткнувшись в меня и обхватив за шею мокрыми руками; я чувствовал, как стекает мне на спину мыльная вода.– Все хорошо, – прошептал я. – Все хорошо. Когда она успокоилась, я подвел ее к столу.– Я больше не могу работать в библиотеке, – сказала она присаживаясь.– Тебя уволили? – По правде говоря, я не мог себе представить, чтобы такое было возможно.Она покачала головой.– Меня попросили не приносить больше Аманду. Посетители жалуются на шум. – Она утерла щеку рукой. – Сказали, что мне можно будет вернуться, когда девочка подрастет и перестанет плакать. Я наклонился и взял ее за руку.– Тебе вовсе не обязательно сейчас работать.– Я знаю. Просто…– У нас и без того теперь достаточно денег. – Я улыбнулся.– Я знаю, – повторила она.– По-моему, не стоит расстраиваться из-за такой ерунды.– О, Хэнк. Я совсем не из-за этого.Я удивленно посмотрел на нее.– Тогда из-за чего же?Сара опять вытерла слезы. Потом закрыла глаза.– Это сложно объяснить. Просто все как-то сразу навалилось.– Ты имеешь в виду то, что мы совершили?Голос мой, должно быть, прозвучал как-то странно – взволнованно, а может, и испуганно, – потому что она тут же открыла глаза. И в упор посмотрела на меня. Потом покачала головой.– Все это ерунда, – проговорила она. – Я просто устала.
В уик-энд началась оттепель.В субботу температура воздуха перешагнула нулевую отметку, и весь мир, казалось, начал таять и плавиться. По небу плыли огромные белоснежные облака, влажный южный ветер нежно подталкивал их к северу. В воздухе витал обманчивый запах весны.В воскресенье стало еще теплее; столбик термометра неумолимо поднимался вверх, оживляя таяние снега. Ближе к полудню в снегу начали появляться проталины, в которых чернела земля. Вечером, выйдя во двор, чтобы отвязать собаку и загнать ее в гараж, я увидел, что она сидит в луже грязи глубиной в дюйм. Земля скидывала снежный покров.В ту ночь я никак не мог заснуть. Вода шумно капала с карнизов, и этот монотонный звук, похожий на тиканье часов, не смолкал ни на миг. Дом стонал и поскрипывал. Чувствовалось какое-то движение в воздухе – природа освобождалась, стряхивала с себя все лишнее.Я лежал в постели и пытался расслабиться, заставляя себя дышать глубоко и медленно, но, стоило мне закрыть глаза, и я тут же видел перед собой самолет – распластанный на брюхе, высвободившийся из-под снега, сверкающий своим металлическим панцирем в лучах солнца, словно маяк в ночи, притягивающий к себе людские взоры. Я чувствовал его нетерпение, страстное желание быть поскорее обнаруженным.
В среду со мной произошел странный случай. Я сидел за рабочим столом, выверяя бухгалтерский отчет, когда вдруг явственно расслышал доносившийся из коридора голос Джекоба.Конечно же, голос не мог принадлежать ему, но его тембр был настолько знаком, что я не смог побороть искушение встать из-за стола, подойти к двери и выглянуть наружу.В коридоре стоял какой-то толстяк; я видел его впервые. Он не был нашим клиентом. Скорее всего, этот человек просто проезжал мимо и заглянул, чтобы узнать дорогу.Старый, лысоватый, с густыми отвислыми усами, он был ничуть не похож на Джекоба. Его манера разговора, жесты тоже были чужими, и постепенно иллюзия того, что он говорит голосом моего брата, исчезала. Речь его уже казалась мне гортанной, интонации резковатыми.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50