Дети увидели меня и помахали в ответ, высоко задрав ручонки, как отплывающие в круиз, но женщина что-то прошептала им, и в тот же миг они прекратили игру.Я чувствовал, как томится в ожидании Сара, слышал, как хнычет на ее руках Аманда. И все равно не мог сдвинуться с места.Впервые за этот день я был близок к тому, чтобы разрыдаться. Не знаю, что послужило поводом – может, те двое мальчишек, напоминавшие нас с Джекобом в детстве, – но меня вдруг охватила дрожь, сдавило грудь и голову, зазвенело в ушах. Это не было отголоском печали, чувства вины или упрека. Пожалуй, я испытал замешательство. Мои преступления разом всплыли в сознании, и я не смог отыскать в них смысла. Они были непостижимы, чужеродны; казалось, их совершил кто-то другой.Сара, коснувшись меня рукой, прервала полет моих фантазий и вернула к реальности.– Хэнк? – тихо и участливо прозвучал ее голос.Я медленно обернулся к ней.– С тобой все в порядке?Я уставился на нее, и она спокойно улыбнулась в ответ. На ней было длинное черное шерстяное пальто и зимние сапоги. Руки обтягивали тонкие кожаные перчатки, шею обвивал белый шарф. Выглядела она на редкость привлекательно.– Аманда начинает мерзнуть, – сказала она, увлекая меня к выходу.Я кивнул и, как дряхлый старикашка, послушно побрел за ней к машине.Уже когда мы усаживались, я расслышал, как ожил мотор экскаватора.
В последующие дни мы оказались в центре всеобщего внимания и заботы. Соседи оставляли на нашем пороге кастрюли с едой, банки с домашним джемом, буханки свежеиспеченного хлеба, судки с супом. Знакомые и сослуживцы звонили по телефону, выражая соболезнования. Совершенно не знакомые мне люди, тронутые моей трагедией, писали письма, цитируя в них псалмы, присылали пособия по аутотренингу, предлагали советы и утешение. Поразительное великодушие сквозило в этом непрошеном участии, но, как ни странно, оно породило и некоторую тревогу в душе: у меня вдруг открылись глаза на то, что в нашей с Сарой жизни никогда не было друзей.Даже не знаю, как это получилось. В колледже, конечно, у нас были приятели, у Сары – так целые полчища. Но после того как мы переехали в Дельфию, они куда-то исчезли, а новых мы не приобрели. Не могу сказать, чтобы мне не хватало общения – одиноким я себя никогда не чувствовал, – просто я был удивлен. Мне показалось плохим знаком то, что мы смогли так долго жить в полной изоляции, находя удовлетворение друг в друге и не желая иметь никаких контактов с внешним миром. Ведь если вдуматься, это было своего рода отклонением от нормы. Я даже мог представить, что сказали бы наши соседи, если бы нас вдруг арестовали: что это их вовсе не удивляет, ведь мы были отшельниками, необщительными, скрытными. Убийства же, как правило, совершают именно затворники, и мысль о том, что о нас могут сказать то же самое, выстроила в моем сознании новую логическую цепочку. Возможно, мы были не правы, представляя себя нормальными людьми, вовлеченными в экстраординарную ситуацию. Возможно, эту ситуацию создали мы сами. И потому были ответственны за все, что произошло.Но я все равно сомневался в этом, а может, и не верил вовсе. Я отчетливо помнил и мог восстановить в мельчайших подробностях каждое событие из этого зловещего ряда, объяснить, почему одно неизбежно вело к другому, почему не было альтернативы, почему нельзя было свернуть в сторону, вернуться, изменив то, что уже было сделано. Я убил Джекоба, потому что он дал слабину, и все из-за того, что я убил Сонни, а это было необходимо, чтобы прикрыть убийство Ненси, которая в свою очередь собиралась стрелять в меня, потому что Джекоб убил Лу, подумав, что тот собирается выстрелить. А Лу угрожал мне своим дробовиком из-за того, что я заманил его в ловушку, обманным путем выудив из него признание в убийстве Дуайта Педерсона, что тоже имело под собой основание, – ведь Лу шантажировал меня, поскольку я не хотел отдавать ему до лета причитающуюся долю денег, потому что должен был убедиться в том, что самолет не разыскивают…Мне казалось, что я могу перечислять эти доводы бесконечно, и каждый из них снимал с меня ответственность за происшедшее. Но одно то, что я чувствовал потребность в таком самоистязании – ведь я теперь часто выстраивал в голове такую чудовищную цепочку, пытаясь убедить себя в ее фатальной неизбежности, – казалось мне достаточным поводом для беспокойства. Я начинал – пока, правда, только начинал – сомневаться в себе. Я начинал задаваться вопросом: а так ли уж чисты были наши помыслы.
Прошла неделя со дня похорон Джекоба, и волна повышенного внимания к нам с Сарой спала.В понедельник я приступил к работе, и. жизнь моя в один миг вернулась в прежнюю колею. Случалось, что я становился невольным свидетелем чужих разговоров о происшедшем в доме Лу, и в них неизменно присутствовали такие слова, как трагедия, безумство, ужас, бессмыслица. Казалось, ни у кого не возникло ни малейших сомнений в подлинности моей версии событий. Я был вне подозрений: отсутствовал мотив преступления, и даже намек на мою причастность к убийствам звучал бы жестоко, бестактно. В конце концов, я ведь потерял брата.В трейлере Сонни обнаружили губную помаду и платье Ненси. Я видел телеинтервью с одной из ее коллег, которая высказала предположение, что роман этот если и имел место, то начался совсем недавно. Она не объяснила, почему так думает, а репортер не стал допытываться: достаточно было и этих откровений. Ходили разговоры о том, каким воинственным был в тот вечер Лу в баре «Рэнглер», как обвинял какого-то мальчишку в попытке одурачить его. Всем запомнилось, что он был свирепым, задиристым – типичный пьянчужка, норовящий ввязаться в драку. И наконец, правдивости нашей истории добавила толидская «Блейд», опубликовавшая заметку о крупных проигрышах Лу на скачках. Жизнь его, как утверждала газета, дала трещину, и сам он стремительно деградировал. Рано или поздно с ним должно было что-нибудь приключиться.Дочурка наша росла. Она научилась переворачиваться, и, как уверяла ее мать, значительно раньше срока. Сара вновь устроилась на работу в дельфийскую библиотеку, на неполный день. Аманду она брала с собой и там ставила ее колыбельку на пол, позади контрольного стола на выходе. Медленно тянулся февраль.
Я все откладывал уборку квартиры Джекоба. Пока однажды его хозяин не прислал мне на работу уведомление о том, что квартиру надо освободить к первому марта.Я дотянул до двадцать девятого февраля. Был понедельник, я ушел с работы на час раньше, заскочив по дороге в бакалейную лавку набрать старых коробок. Их, вместе с толстой бобиной клейкой ленты из «Рэй-клиз», я и втащил в дом, где размещалась скобяная лавка, а наверху – квартирка Джекоба.Здесь ничего не изменилось с того дня, как я навещал Джекоба в последний раз. Стоял все тот же затхлый запах, царил беспорядок, было грязно и мерзко. Все так же кружили в воздухе хлопья пыли, пол был заставлен все теми же пивными бутылками, и в ногах кровати лежали те же серые простыни.Я начал с одежды, поскольку это представлялось мне самой легкой задачей. Я не складывал вещи, а просто швырял их в коробки. Собственно, вещей было не так уж и много: шесть пар брюк – джинсы и рабочие брюки цвета хаки; полдюжины фланелевых рубашек, ярко-красный свитер с воротником-хомутом; большой, с капюшоном, хлопчатобумажный спортивный свитер; пестрый ассортимент теннисок, носки, нижнее белье. На крючке в шкафу висел одинокий голубой галстук с вышивкой, изображающей оленя в прыжке; были еще две пары теннисных тапочек и пара сапог, шапки и перчатки, черная лыжная маска, плавки, куртки на разные сезоны. Я нашел серые фланелевые брюки и коричневые кожаные ботинки – те, что были на нем в то утро, когда он просил меня помочь выкупить ферму. Набив коробку, я тут же отнес ее в машину и погрузил на заднее сиденье.Разобравшись с одеждой, я двинулся в ванную, где нашел туалетные принадлежности, полотенце, бритвенный прибор, пластмассовый водяной пистолет, стопку журналов «Мэд»; из ванной я заглянул в маленький альков, который служил кухней, – здесь меня поджидали две кастрюли, сковорода, поднос со столовыми приборами, четыре стакана, полдюжины тарелок, видавшая виды метла и пустая жестяная банка из-под газированной воды. Все было засаленное, темное. Я собрал в пакет для мусора остатки еды: банку равиоли, коробку глазированных кукурузных хлопьев, уже провонявший пакет молока, нераспечатанный мешочек с шоколадным драже, заплесневелый ломоть хлеба, три кусочка сыра, сморщенное яблоко.Потом я занялся мусором. Выбросил пивные бутылки и старые газеты, обертки от конфет и пустые пакеты из-под корма для собаки. После этого подошел к кровати. Я содрал простыни, завернул будильник в теплое нижнее белье и все это запихнул в коробку. Подушку я отшвырнул к двери. От всего, что мне попадалось под руку, слегка пахло Джекобом.Мебель в квартире принадлежала хозяину, так что, когда я упаковал подушку и простыни, из вещей Джекоба оставался лишь один чемодан. Это был старый солдатский сундучок – реликвия нашего дядюшки со времен Второй мировой войны, которую он передал Джекобу в день его десятилетия.Я хотел отнести его вниз не открывая, но в последний момент передумал, положил чемодан на кровать и открыл крышку.В чемодане все было сложено на редкость аккуратно. Слева – запасной комплект постельного белья и полотенца. Все это было из родительского дома; я сразу узнал эти старенькие зеленовато-голубые полотенца с вышитыми на них инициалами матери и простыни в мелкие розочки. В правом углу чемодана лежали бритвенный прибор в красной коробке, старенький томик Библии, крикетная перчатка, коробка с пулями для ружья Джекоба и мачете, принадлежавшее все тому же дядюшке, который подарил брату этот чемодан. Привез он его с какого-то острова в Тихом океане. Мачете было длинным и выглядело зловеще – с толстым, но изящно закругленным лезвием и деревянной светло-коричневой рукояткой. Оно вполне могло стать украшением музейной экспозиции как образец примитивного и смертоносного орудия труда.Под мачете я обнаружил большую, похожую на старинную книгу. Любопытство взяло верх, и я, вытащив ее из чемодана, присел на край кровати. Солнце уже зашло, и в квартире стало темно. Свет горел только в ванной, больше нигде, так что мне пришлось напрячь зрение, чтобы прочитать название книги. Оно было оттиснуто на переплете золотыми буквами: «Фермерское хозяйство от А до Я» .Я перевернул обложку и на титульном листе прочел написанное карандашом имя отца. Под ним, чернилами, Джекоб нацарапал свое. Я предположил, что книга эта в числе прочей ерунды была завещана Джекобу отцом – жалкая компенсация обещанной фермы. Но, листая страницы, я понял, что Джекоб относился к этому подарку весьма серьезно. Бросались в глаза подчеркнутые строчки, пометки на полях. Отдельные главы книги были посвящены ирригации, осушению, обслуживанию сельхозтехники, использованию удобрений, семеноводству, законодательству, правилам транспортировки – в общем, всему, что, как мне казалось, Джекобу было неведомо и недоступно.Он овладевал азами фермерства.Я вернулся к титульному листу и проверил год издания. Книга вышла в свет в 1936 году, более пятидесяти лет назад. На ее страницах еще не встречались такие термины, как пестициды и гербициды, опыливание урожая. А нормативные акты, которые были расписаны так подробно, с тех пор неоднократно пересматривались. Выходило так, что мой брат штудировал, и с завидным упорством, никчемный, устаревший учебник.В корешке книги торчал сложенный лист бумаги. Это оказался эскиз проекта отцовской фермы, составленный, судя по всему, самим Джекобом. На нем указывались места расположения сарая, навеса для сельхозтехники, зернового бункера. Были очерчены границы и проставлены точные размеры полей, стрелки указывали направление стока вод при осушении. К эскизу была приклеена фотография нашего дома, сделанная – судя по тому, что на окнах уже не было штор, – перед самым сносом. Вероятно, Джекоб съездил туда, чтобы успеть заснять родительский дом, пусть даже и в руинах.Мне трудно передать чувства, которые овладели мной, когда я взглянул на фото, эскиз, испещренную пометками книгу. Наверное, первой нахлынула досада – что не хватило ума оставить чемодан в покое и отнести сразу же в машину. Ведь я планировал проявить максимум оперативности. Я предполагал, что вещи брата хранят в себе скрытую опасность для меня, и потому заранее настраивал себя на то, что следует быть предельно внимательным и собранным, как будто в комнате повсюду расставлены мины-ловушки. По сути дела, ими могли стать самые безобидные предметы, начиненные бомбовыми зарядами грусти и печали. Из-за собственного любопытства я и наткнулся на такую мину, опрометчиво заглянув в чемодан. И вот теперь сидел на кровати Джекоба, чувствуя, как закипают в глазах слезы, и в темной пустой квартире слышалось мое тяжелое дыхание – предвестник горьких рыданий.Печаль. Пожалуй, именно это чувство определяло в тот момент мое душевное состояние. Возникло ощущение, будто в груди внезапно созрела злокачественная опухоль, которая давила на легкие, лишая их возможности черпать воздух, так что мне пришлось заглатывать его самому, широко открывая рот. Я по-прежнему был согласен с Сарой в том, что мои действия диктовались крайней необходимостью: ведь, не убей я Сонни и Джекоба, нас бы непременно поймали и отправили за решетку, так что речь шла о самосохранении. И в то же время душой я протестовал против того, что произошло. Я попробовал представить боль, которую испытывал Джекоб, нашпигованный трубками, с изодранными внутренностями; подумал о его планах в отношении фермы, вспомнил пометки в книге, нарисованный эскиз; подумал и о том, что он пришел мне на помощь, застрелил своего лучшего друга, дабы защитить меня, своего брата; и все эти мысли и воспоминания были окрашены печалью.Я вдруг понял, что Джекоб, по сути, был наивным ребенком. И, что бы Сара ни говорила о случайностях, необходимой самообороне или отсутствии выбора, в том, что произошло с Джекобом, виноват был только я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50