Как я могу [ик ]…чертова икота… узнать ее?
– Ты видел, как она двигается, потом – речь, взгляд. То, что не описать словами.
Я сдвинул брови, посмотрел Николасу в глаза:
– Я не из ваших «макак», мистер Палинич [ик ].
– И тебе наплевать на Пискуна, о котором даже я в детстве мечтал?
Я мрачно усмехнулся:
– Только ты мечтал выкрасть его и вернуть генералу Бухеру за выкуп.
– Намного ли лучше той затеи, которую ты, должно быть, прокручивал в голове, когда увидел его в «Вечных вещных сокровищах»? Слушай, ты, наверное, собирался заплатить хозяйке магазина в разы меньше его стоимости. Ну, во сколько раз – в десять? Это не кидалово? Не воровство?
– Я не стану обсуждать это с тобой, Николас. Дело в том, что я не собираюсь снова связываться с преступными элементами.
– Снова?
– Ик!
Я секунду поразмыслил и решил, что не хочу дарить Николасу удовольствие обсасывать прокисшие кусочки моего прошлого. Мне совсем не улыбалось, чтобы он вдруг решил, будто мы с ним можем быть в чем-то подобны.
– Я, э-э, как-то раз налетел на подпольных торговцев медвежьими желчными пузырями. Пришлось ездить [ик ] в суд, потерял массу времени. Не по мне оно.
– Да ну? – Он снял очки и прицелился ими в меня. – Вполне справедливо. Я не позвал бы тебя в поход, в который ты не веришь, и я никак не хочу, чтобы ты терял время. Как любому другому контрагенту, я тебе заплачу.
– Ты – мне? За какую работу?
– Один вечер, может, два. Но не больше. Я заплачу тебе по тридцать баксов в час наличными, вчерную. Сходим в несколько клубов, поищем Элли Мэй. Кажется, я догадываюсь, где она может околачиваться.
– «Вечные вещные сокровища» довольно далеко – в Нью-Джерси. А она, думаешь, в Нью-Йорке?
– Возможно. Есть такие клубы – обслуживают людей, которые любят маскарады. Мы это выясним, а ты заработаешь пару сотен легких денег.
Внезапно мне стало интересно. Но тут я обратил внимание на очки в руке Николаса: его указательный палец торчал оттуда, где должна быть линза. Бутафорские очки, реквизит, и я почему-то вспомнил папу. Настроение упало.
– Легких денег, а? – Я допил, встал на ноги и начал шарить по карманах брюк, не завалялось ли банкнот. – Все ради легких денег.
Николас покраснел. Он знал, что я вспомнил о папе.
– Дай же мне, черт возьми, вздохнуть, Гарт. Ты что, такой хороший, такой идеальный и такой чистый душой, что с легким сердцем считаешь меня чудовищем? Я бы сыграл в нашу проклятую детскую игру, если ты не знаешь других, но я как-то надеялся, что ты немного повзрослел. Жизнь – это тебе не шашки.
Я открыл было рот, но почувствовал, что никакая отповедь не подействует сильнее, чем безмолвное осуждение. Я слез с табуретки и вышел за дверь. На улице, шагая к машине, я слышал, как он орет мне вслед:
– Жизнь – это шахматы, Гарт, и ходы, которые ты делаешь, не всегда твои.
Я забыл. Ему всегда было мало сказать последнее слово. Ему нужно было сказать его дважды.
Глава 7
Когда я вернулся, свет в квартире не горел, но было видно, что Энджи уже спит. Я тихонько плечом притворил дверь, накинул засовы, шагнул в комнату и положил на стойку парковочный указатель. Табличка с расписанием парковки с тротуара перед нашим домом, которой я вынужден манипулировать, чтобы безнаказанно парковаться.
Мэриленд – для крабов, Вирджиния – для влюбленных. Но когда въезжаешь в город Нью-Йорк, приветствие на придорожном щите на самом деле гласит: «ПАРКУЙТЕСЬ ПО ПРАВИЛАМ, И ВАС МИНУЮТ ШТРАФ И ЭВАКУАТОР». Девиз нашего города должен быть таким: «Не бесись – мсти». И я мшу тем, что переставляю указатели у своего дома. Когда меня нет, мое место караулит знак «СТОЯНКА ЗАПРЕЩЕНА ВСЕГДА». Но вот я возвращаюсь и после несложных быстрых действий беспроводным шуруповертом знак уже гласит: «СТОЯНКА ЗАПРЕЩЕНА ПН-СР-ПТ с 8.00 до 18.00» или «СТОЯНКА ЗАПРЕЩЕНА ВТ-ЧТ-СБ с 8.00 до 18.00» – в зависимости от дня и часа.
В общем, глаза привыкали к темноте, пока я шел за стойку к холодильнику. Я вынул пиво и повернулся к стойке, чтобы открыть. В сжимающемся веере света из холодильника я заметил две голые волосатые ноги. Я застыл. Кто-то лежал на стойке.
Из темноты раздалось бойкое славянское кваканье:
– Э, Гарф, смотрица, друг, да?
– Отто.
– Да, Гарф, я Отто, старый друг. Как смотрица?
Силуэт Отто вдруг сел на стойке, а моя вялая ладонь затряслась в его дубовом пожатии. Он чиркнул зажигалкой, и его озорное козлобродое лицо мелькнуло радостными складками.
– Ох, ты смотрица, Гарф, очень смотрица.
«Смотрица» – одно из его разговорных изобретений, которое может значить много разного, среди прочего – хорошо выглядеть. Отто – эмигрант из СССР с уникальной разновидностью «пиджининского» английского, один из тех ребят, что похожи на бродячую собаку, которую возьмешь домой – и тут же раскаешься, что никак не можешь взять и выставить обратно. Энджи обнаружила его несколько лет назад в метро, где он ремонтировал часы, и завербовала к себе на ювелирную службу – паять и полировать. Я нашел ему применение на чистке и подновлении чучел. Потом он покинул нас ради исполнения мечты всей жизни: влиться в американскую пляжную субкультуру, желательно – на нудистском пляже. Это случилось больше года назад.
– Отто, я думал, ты в Мэне. Торгуешь хот-догами на пляже.
– Гарф, декабрь, очень плохо хот-доги продажа. Я поеха Калифурния. Буритос, очень вкусно. А жынщины! Вкусно, не как буритос! Может, как сурок, мягко, кругло, глаза больши, а зубы, может, не таки больши, но…
– Зачем спать на стойке, Отто? – Я зажег настольную лампу на оленьей ноге. – У нас тут есть прекрасный диван.
Отто сверкнул сталью своей зубной механики:
– В Гулаге Отто на земли спа. Когда Ке-ге-бе наказывал Отто, с деревянной палки спа заставлял, э?
Он показал руками толщину палки, и я вспомнил его прежнее изложение этой истории. Выходило, что когда он сидел в Гулаге, одним из орудий наказания там была горизонтальная деревянная жердь не толще человеческого запястья, с которой нельзя было сходить несколько дней подряд. Это гораздо труднее, чем может показаться, а если свалишься или коснешься ногой земли, тебя отколошматят и бросят в ящик-карцер, отбуксированный на середину застывшего озера, и там ты скорее всего замерзнешь до смерти. Отто преуспел в особой технике лежания на палке: хребет выравнивался так, что он поддерживал равновесие даже во сне.
– Спина камень, – продолжал он. – Постель грудь. Очень хорошо, но ща не спа, Гарф. Скажи для меня: Янжи, она говорит, Отто можно у вас работа, да?
Я плеснул пива в кружку номер тридцать семь и подал моему приятелю-дворняге, чьей пижамой была «лейкерская» фуфайка с капюшоном.
– Ну, наверное, может быть. Но почему ты бросил Калифорнию?
– Приеха Нью-Йорк Любу смотрица. – Отто схлебнул пену.
– Ты по-прежнему еще не женат.
Отто, в общем, был в каком-то смысле женат – на женщине по имени Люба. Он иногда возвращался к ней – ненадолго, потом она его опять выставляла. Мы ее никогда не видели, но сложенная из рассказов Отто, она выходила истинной горгоной, которая не станет терпеть никаких его глупых выходок.
– Но конечно.
– Люба примет тебя после того, как ты ее бросил?
– Отто поеха пляж, не бросил.
– Ну а как же тогда вышло, что сейчас ты не с Любой?
Отто обнял меня за плечи:
– Гарф и Ян-жи не замуж, да? Жынщина, когда замуж, другой зверь. Не кролик, не сурок. – Он в задумчивости прищурился над кружкой. – Люба как медведь. Зима конец – как медведь очень сердит. Только Люба не куса, она броса. Может тарелку, может стул, может нож и…
– Я понял мысль. – Я выскользнул из-под его руки – из облака вони асфальта с никотином. – Она тебя выставила. Но только не говори мне, что ты возвращался в такую даль из-за Любы.
Отто погладил маленькую острую бородку, ухмыляясь сам себе:
– Ах, Гарф, я скучал за моих друзей.
Я улыбнулся и потрепал его по плечу:
– Поговорим завтра, Отто.
Я поставил кружку в раковину и двинулся к спальне. Сел на край постели, и Энджи сонно спросила:
– Угадай, кто вернулся в город?
– Наш любимый русский гном?
Я стащил с ноги туфлю.
– Да, я нашел его на стойке. Как в старые добрые времена.
Вторая туфля упала на пол.
– Ну не могла же я его прогнать, Гарт, правда?
Я смотрел на косматую бизонью голову напротив кровати.
– Так ведь? – Энджи лягнула меня сквозь простыню.
– Ты? Наверное, нет.
Глава 8
Разумеется, мне пришлось не спать полночи, рассказывая про моего младшего брата Николаса, и у Энджи было довольно времени переварить весь мой рассказ и оформить свое мнение к тому часу, когда мы наутро сели за приготовленный Отто завтрак.
Хотя я бы не назвал Отто поваром-виртуозом, он отлично готовит многие славянские и кое-какие афганские блюда. В то утро это были пашоты с паприкой в сырном соусе и картофельные оладьи. Вдобавок – свежие булочки, похожие на ячменные лепешки. И ни один завтрак у Отто не обходится без маленьких вареников, лопающихся от ягодной начинки, – фруктовых «пирошков». Вырядившись в мой красно-белый фартук для барбекю с надписью «ШЕФ-ПОВАР, БЛИН!», Отто носился по кухне, помешивая, шинкуя, поджаривая, подавая, убирая и, наконец, моя, и не переставая гудел какой-то величавый и выспренний советский гимн.
При всем несметном числе менее подкупающих черт, что есть у Отто, все они почти полностью компенсируются его замечательными хозяйственными функциями. У нас на службе он не брезгует никакой работой. Если он видит, что профессиональные ювелирные/чучельные задачи у нас подходят к концу, мы скоро застаем его за вощением пола, мытьем окон, подмазыванием ванны, глажкой рубашек или готовкой обеда. Он даже менял покрышки на «линкольне». И через пару недель такой жизни дивишься, как вообще люди могут жить без круглосуточной помощи по хозяйству.
Мы с Энджи закончили есть и не спеша потягивали кофе.
– Ну? – сказала Энджи – без всякой связи с чем бы то ни было. Я глянул на нее поверх свежего «Каталога таксидермиста» и глотнул кофе. Промолчал. – Ну так что насчет Николаса?
– Ничего насчет Николаса. – Я пожал плечами.
– Он твой брат, Гарт. Тебе надо с ним поговорить.
– Не-а.
– Дорогой…
– Энджи, это не обсуждается. – Моя кофейная чашка опустилась на стол с глухим стуком. – Если я намерен сторониться своего брата, так это мое право. Я же тебя не учу, как тебе обходиться с твоими.
– У меня, сироты, такой роскоши никогда не было.
– Да, так вот… – Запищал мой телефон и я вскочил.
– Твоя голубая сойка готова, – загремело в трубке. – Не хочешь приехать забрать ее?
– Конечно, Дадли, уже еду.
– А кольцо у тебя?
– Кольцо у меня.
– Чего ждешь тогда?! – Дадли повесил трубку.
– Голубая сойка готова? – спросила Энджи. Я взял куртку.
– Ага. Ему надо, чтобы я забрал ее прямо сейчас, пока он не уехал домой в э-э… – Я щелкнул пальцами, подбирая пункт назначения. – …родную Вирджинию.
Я остановился у Энджи за спиной и поцеловал ее в макушку, ободряюще стиснув за плечи.
– До сих пор, насколько мне известно, родина Дадли, город Мемфис, находилась в Теннесси. – Она откинула голову, двинув меня в грудь, и заглянула снизу мне в лицо. – Гарт, послушай, я хочу, чтобы ты подумал о Николасе. Ты не можешь себе позволить разбрасываться родными. – Она снова уткнулась в утреннюю газету. – Не забудь коробочку с кольцом.
Я сгреб маленькую чернобархатную коробочку из почтовой корзины-броненосца у входной двери.
– Пока, душечкин.
Дадли живет в каких-то двадцати пяти недлинных кварталах от меня. В пересчете на спортивную сетку это где-то двадцать одно поле для американского футбола. Хотя с новым метрическим стандартом пора переходить на поля для соккера, и тогда Дадли будет, э-э, в… В любом случае, в погожий день дойдешь и пешком – прямо на юг, невдалеке от перекрестка Ренвик и Кэнэл-стрит. Дадли живет на чердаке узкого каретного сарая из белого кирпича – это одна из тех хорошо заметных построек в федеральном стиле, за-сэндвиченных между мрачными послевоенными складами и автомастерскими. Вход в здание – деревянные амбарные ворота, а на первом этаже у Дадли гараж и мастерская.
По профессии он электронщик-виртуоз, последняя специальность – элитные автомобильные сигнализации. В его «сигналках» применяются технологии космической эры, прежде – компетенция исключительно AHB, НОРАДа и СОИ. Кое на кого из них, как оно всегда бывает, Дадли довелось поработать. Рассказывать об этом ему нельзя, и о том, как устроено его самое ходовое изделие, «Теневой ящик», он тоже предпочитает не говорить. Это маленький гладкий кубик из какого-то экзотического полимера (ровного черного или белого цвета) размером с антирадар, украшенный единственным загадочно мигающим голубым светодиодом. Никаких ручек, кнопок, проводов, циферблатов, окошек, присосок, крючков, петель и креплений, никаких выключателей. Только мигающий голубой огонек и оттиснутые слова «Освежитель воздуха». Дадли устанавливает такой кубик на потолке машины рядом с лампочкой и прицепляет какую-то пластинку к ключам – и «Теневой ящик» засекает проникновение любого чужака в твое транспортное средство.
Что именно происходит потом, остается только гадать: Дадли не говорит. Я никогда не видел машинку в действии, но, видимо, там происходит голубая вспышка, и нарушитель «интенсивно отпугивается». Догадываюсь, что «Теневой ящик» испускает того или иного рода статический заряд. В любом случае, нарушитель оглоушивается, как майский жук, а после этого обычно вываливается из машины и скорчивается на земле, точь-в-точь – жертва narcotique du jour. (Оглушение, предположительно, временно, хоть я не думаю, что кто-то из водителей, приобретающих эту штучку, станет хуже спать, если мозг вора получит не подлежащее ремонту повреждение.) А в Пещере Бэтмена тем временем «Теневой ящик» связывается с пластинкой на ключах, которая пищит и мигает голубым светом. Дальнейшие действия остаются на усмотрение конкретного автовладельца. Тео с 70-й Восточной улицы, наверное, вызовет копов, и воришку «в наркотическом опьянении» арестуют, тогда как Джои из Шипсхед-Бэй просто познакомит нарушителя с рабочей поверхностью «Луисвилльской дубины».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27