– И вот этого ты хотел от жизни? – наконец пробурчал я. – Таскаться по барам, получать по башке, накоротке общаться с отребьем? Боже. Ведь ты был умным, честолюбивым…
– Не, я передумал. – Он горько посмеялся. – Не обфятфя, братетф. Быть им.
Мокрое ветровое стекло ярко засветилось – такси выезжало с мойки.
– Феф? Мы фефяф прилявем на фиденья. Фуфыть мафыну не надо. Вклюфи «Конетф фмены» и катифь по Бродвею, будто едеф домой, лады?
Шофер прочистил горло:
– Это будет дороже.
– Ну вот, я уве подкинул ва мойку. Пять бакфов, лады? Таксист пожал плечами:
– Ладно.
Я лег на сиденье, мои буйные волосы запутались в жесткой щетине на голове Николаса.
– Зачем мы…
– Ефли ва нами фледят, то подумают, фто мы подорвали ив тафки в мойке и оторвалифь от них.
– Хм-м. Не так уж глупо, братец.
– Ого, фмотри-ка, – хихикнул Николас.
– Извини. За нотацию, то есть.
Он не ответил – в кои-то веки. Вообще-то, если знаешь Николаса, наверное, в ответ на извинения лучше всего рассчитывать на то, что он просто пожмет плечами. Мы лежали, а свет уличных фонарей проплывал над нами по потолку машины, и это напомнило мне «походы» с ночевками на заднем дворе, которые мы устраивали вдвоем, когда мне было десять, а ему – семь. Лучи фар, скользившие по переулку, ползли через наш двор, отражаясь в окнах соседей, мерцали сквозь рябь палатки над головой, как северное сияние. Была, наверное, осень – довольно холодно, сказала мама, и нас не заедят комары и мы не сваримся как кукурузные початки в наших затхлых списанных армейских спальных мешках. На деревьях еще было много листьев, но уже сухих: они шелестели на ветру, и звук был как от воды, падающей на камень. Отрываясь, листья плыли в отсветах фар причудливыми тенями. Мы с Николасом воображали, что мы на Юконе, спим возле своего прииска (идея Николаса), глядим на северное сияние, и силуэты Спутников проплывают сквозь светящиеся туманности. Мы говорили о прииске: какой глубины шурф, какие у нас каски с фонариками на лбу, как мы питаемся одними хот-догами, картошкой-фри и молочными коктейлями, у нас есть отбойные молотки и мы каждый день взрываем динамит. В те дни в нас обоих, бывало, просыпалась буйная, как у всех детей, фантазия. И как братьев нас сближало прежде всего то, что мы делили тяготы и унижения от родителей (галстуки-бабочки, семейные фотографии, чай у тети Джилли, уроки танцев). Но отрочество вбило между нами клин соперничества, и у меня, старшего брата, не осталось таких слов, какие Николас захотел бы слушать.
В такси я думал, много ли детского осталось, и осталось ли вообще, в Николасе – человеке, у которого, казалось, не было никакого невинного прошлого и нет никакого здорового будущего. И даже если какой-то ничтожный остаток и сохранился, хватит ли его, чтобы восстановить отношения между нами? Я чувствовал, что он уже не тот алчный негодяй, который нанес такой тяжкий удар папе с мамой. В тот вечер, когда Николас объявился – когда мы пошли выпить и «перемолвились словом» – я даже сквозь защитный слой шуточек почувствовал, что мой отпор вызвал в нем какое-то искреннее огорчение. И по дороге домой я смаковал его, наслаждаясь вкусом возмездия – за все, по моим представлениям, что Николас причинил нашей семье. Он на самом деле слушал меня, мои слова задели его, и казалось, ему не безразлично, что я думаю. Прошло ведь много времени.
Или вот Энджи. Когда она бранила его, он, казалось, реагировал на семейную тему.
Я думал о раздутой красной кукольной голове на сиденье рядом, которая была моим братом. Уже не тот юный сорванец. Я услышал, как Николас постанывает от изнеможения, и это мне напомнило, что я тоже вымотался. Черт побери, я смертельно устал, и блики, проплывавшие по потолку машины, убаюкивали меня. В ту минуту я подумал, что все эти Приключения могут сблизить меня с Николасом. А могут и не.
Глава 17
Наутро я проснулся у Николаса на кушетке. В открытое окно слышался гул машин на Бруклинском мосту и доносился слабый запах рыбы и пирса. Николас жил на Уотер-стрит около Фултонского рыбного рынка, где у перекрестка мост поддерживает внушительная кирпичная стена. По слякотному шелесту шин по брусчатке я заключил, что на улице дождь. Небо затягивали тучи, и я не мог понять, который час. Я лежал и вспоминал, как мы прибыли в Николасово логово. Я так устал, что позвонил Энджи и сказал, что завалюсь спать у брата, добавив, чтобы она никуда не выходила без Отто: зверь-мужик, в свои борцовские дни он носил прозвище Московский Мастиф. Шучу, конечно. С виду Отто кажется заморышем, но я предполагал, что как выпускник Гулага он, наверное, и вправду сумеет выстоять в нормальной драке. Хотя вообще-то я предполагал, что ретристы уже совершили все злодеяния, которые планировали на тот вечер. Какой смысл опять цепляться к нам после телефонного предупреждения?
Декор в квартире Николаса был узнаваем для всякого, чей почтовый ящик не обходят каталоги «Гончарного сарая», хотя мебель была настоящая. То есть сплошь американский антиквариат двадцатых – пятидесятых. Вроде настоящего бакелитового настольного радио, медных бра, низкого красного кресла в гарнитуре с тахтой, настольной лампы с зеленым абажуром и кухонного стола из формайки с оббитым сталью краем. Исключением была кушетка, на которой я валялся. Она, видимо, была из «Мэйси» – как и шторы. На них был такой же темный и крупный цветочный орнамент. В квартире чувствовался какой-то стиль, но, как и большинство холостяцких лежбищ, ее, казалось, обставляли в спешке. Николас вложил в нее какие-то деньги, однако, на мой вкус, смешанные ар деко и пятидесятые слегка не согласовывались.
На лестнице послышались шаги, кто-то остановился у дверей. Дверь открылась, вошел Николас с мокрой от дождя головой. Лицо у него было все еще красное, но опухоль спала. Вот только не везде. Пупсик превратился в Человека-слона с фингалами. На следующий день он, видимо, преобразуется в Дядю Фестера.
– Где ты был?
Я сел на диване.
– Ходил к врачу. Брат, видел бы ты свою прическу. Выглядишь как безумный ученый.
– А ты сам в зеркало смотрел, Игорь? К какому врачу?
– Не хочу называть имен, один испанец, аптекарь в «Метке». Ведь врачи что делают? Только оценивают твое состояние и выписывают таблетки. Или не выписывают, как чаще всего и бывает. Я иду прямо к моему амиго, минуя посредника. И получаю хорошие лекарства, настоящие препараты, которые врачи боятся выписывать. Думаешь, в тайленоле есть что-то кроме сахарной пудры?
Николас разорвал пакет и по столу раскатились несколько бурых аптечных пузырьков. Для себя я сделал вывод, что такая договоренность между пациентом и фармацевтом незаконна, но подумал, что Николасу вряд ли хочется, чтобы я об этом упоминал.
– Ну ты хотя бы уже не шепелявишь. И что амиго?
– Сказал, что я выгляжу как говно, только по-испански.
Николас принялся открывать пузырьки с таблетками.
– А что насчет кровоизлияния?
– Ну, доктор Уэлби, он согласен, что мне надо бы сделать томографию. Хорошая новость – в том, что врач мне без надобности, можно зайти в любую точку с томографом. У него есть друг по имени Родригес, лаборант на томографе, и он с ним про меня договорится. Амиго убежден, что лаборанты читают сканы лучше врачей. А пока у меня есть мои классные пилюли. – Он закинул в рот горсть таблеток, запил водой из гавайской барной кружки. Шея у него совсем не гнулась, и чтобы выполнить этот трюк, ему пришлось откинуться назад всем телом, согнув колени.
– Николас, тебе это, наверное, не понравится, но нам пришлось сказать копам, что ты был там, когда мы нашли Марта.
Николас плюхнулся в алое кресло. Единственный открытый глаз смотрел безмятежно.
– Что вы им сказали – точно?
– Они спросили, был ли кто-нибудь еще рядом, когда мы ее нашли. – Я прошел к кухонной раковине налить стакан воды. – Мы сказали детективу, что еще был мой брат, и он спросил твой адрес, а я дал ему твою карточку. Он не заметил, что на ней только номер абонентского ящика.
– Это объясняет послание от моего диспетчера. Цильцер, да? Я однажды с ним работал. Как тебе в точности известно, я не даю ни адреса, ни телефона никому. – Он откинулся головой на спинку кресла и закрыл глаза. – Считай, у тебя особое право.
– И что теперь, Николас?
– Что теперь? Ну как я это вижу, у тебя есть две возможности. Первая – мы с тобой объединяем усилия. Вторая – не объединяем.
– Что насчет третьей возможности: пойти в полицию и все им рассказать?
– Не сказал ли ты мне вчера, перед тем, как захрапеть, что ретристы оставили тебе сообщение – предупредили, чтобы в полицию ты не ходил?
– Как я понимаю, есть до фига случаев, когда похитители предупреждали жертв, чтобы те не звонили в полицию, те все равно звонили, и похитителей арестовывали, а заложников освобождали. – Сказать по совести, я опять вообразил себе Стива Макгаррета за работой. Николас ухмыльнулся:
– Верно, что они – дураки, трепаться о тех случаях, когда жертву убивают именно из-за таких вот фокусов? К тому же ты говоришь о федеральных случаях. Ты доверяешь детективу Цильцеру, как доверял бы ФБР? Думаю, тебе придется изрядно попотеть, впаривая им идею, что это все из-за телевизионной куклы.
– Если же мы с тобой объединяемся? Что тогда?
Николас пожал плечами:
– Мы сообщим этим париям, что хотим знать, сколько будет стоить возврат Пискуна. Без вопросов, без обид. Сделка есть сделка.
– То есть выкупить его? А если они запросят кучу денег?
– Мой клиент уполномочил меня на сумму до ста тысяч. Впрочем, он не верит, что они клюнут.
– Твой клиент, а? Слушай, Николас, если я впрягаюсь, тебе придется рассказать мне все, что ты знаешь об этом деле, в том числе – кто твой клиент.
Он покачал головой:
– Не про клиента. Про остальное – может быть. Например, что Марта делала в городе. Но не про клиента.
– Ладно, так что Марти?
– Чтобы ты понял про нее, я сначала должен сообщить тебе кое-что о Букермане. Лью Букерман – настоящее имя генерала Бухера.
Я не подал виду, что уже знаю это:
– В самом деле? Ладно, Николас, расскажи своему темному старшему брату остальное.
В его глазах блеснули искры, я видел, что он лопается по швам, так ему не терпится рассказать мне все.
– Вот тебе для затравки. Марти работала в «Шоу генерала Бухера». Когда передачу закрыли, кукол Букермана признали собственностью канала, и, хотя он пытался забрать их себе, в контракте на этот счет была твердая формулировка. Вся концепция и все творческие продукты принадлежат телестанции. А дирекция была шайкой упертых дуболомов. То есть куклы-то им были не нужны, верно? Как бы то ни было, Букерман переехал в Иллинойс. Он был ипохондрик с развивающимся пристрастием к народной медицине, которое привело его в натуропатию. И он открыл маленький магазин, торговал разными травами, книжками и прочим. Выпустил успешную серию здоровых продуктов. Прошли годы, телеканал сменил владельцев, и в один прекрасный день там решили избавиться от всякого старья, в том числе и этих кукол. Это было всего несколько лет назад. Марти захватила Пискуна, а двое других – Воя и Боягуза. Букерман как-то пронюхал об этом – может, через третьих лиц, приятеля с телеканала – и отправился за своими старыми кукольными друзьями. Один из сотрудников отдал ему Воя, другой продал Боягуза. А Марти продать Пискуна не согласилась. Вроде как у них с Букерманом когда-то был роман, и что бы там между ними ни произошло, Марти по сей день таила злобу. Этот байкер, Тайлер Лумис, уже бывал в ее магазине, пытался уговорить продать белочку ему, и фактически умолял ни за какие деньги не продавать Букерману.
– Где ты раздобыл все эти сведения? – спросил я.
– Секрет. – Николас поднял палец. – Скажем, у меня есть осведомитель в Церкви Джайва.
– У тебя есть осведомитель? Тогда за каким бесом ты зовешь на помощь меня?
– С осведомителями беда в том, что нельзя знать, когда их разоблачат. И еще у меня есть такое чувство, что Пискун еще всплывет, и каким-то образом в этот момент ты опять будешь рядом.
– Николас, но ведь все это с виду абсолютный дурдом, разве нет? – Я вскочил, раздраженно всплеснув руками. – У меня мозги кипят в черепе. Вот скажи мне: зачем Лумису понадобилась кукольная белка?
– У меня есть версии на этот счет, но я не собираюсь рассказывать, какие. В любом случае Лумис предупредил Марти, что Букерман пойдет на все, чтобы завладеть Пискуном, но та засмеяла его – она помнила Букермана занудой-ипохондриком. И что ж – Пискуна украли, но Марти ничего не сказала копам про Букермана.
– Почему? – спросил я.
– Есть версии и на этот счет.
– Как то? – я настаивал.
Николас подумал секунду, пожал плечами:
– Я думаю, она собиралась его шантажировать. Этим и занималась в Нью-Йорке. Очевидно, послала ему замаскированную угрозу через его компанию здоровой пищи.
Я моргнул:
– Генерал Бухер в Нью-Йорке?
– Может быть. Я поморгал еще:
– Бухер у ретристов?
– Ну, скажем так: Скуппи Милнер – его племянник и единственный наследник растущего состояния Букермана.
– Правда? Тогда что нужно всем этим людям на самом деле? То есть, если Букерман – или Скуппи – психопат, это одно дело. Но тут уже банды мумий в клетчатых кушаках избивают людей, завелось целое религиозное движение – и все, чтобы захватить Пискуна? Идиотизм!
Николас раскрыл заплывший глаз:
– Похоже, ты знаешь про все это больше, чем говоришь, братец.
Я усмехнулся:
– Конечно. И я тебе все расскажу, когда ты мне скажешь, какое отношение к этому имеет твой клиент. С моей точки зрения, в этой колоде ты джокер.
Его глаз закрылся:
– Не могу.
Я стал обуваться.
– Я не могу тебе доверять, если ты не доверяешь мне. По-моему, это порочный подход.
– Клиент платит мне за анонимность. Мой долг ее сохранить. Как ты станешь доверять мне, если я все разболтаю?
– Да, но твой клиент, наверное, знает, зачем этим ретристам нужен Пискун.
Я надел свой старинный пиджак.
– Як тому, что с Пискуном что-то не так – есть что-то помимо того факта, что он был героем местной детской передачи. Кончай, Николас, он не стоит ста тысяч.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27