И мне там, выражаясь современным жаргоном, «некомфортно».
Все могло быть иначе, если бы у меня были какие-нибудь основания думать, что нью-йоркское полицейское управление соображает хотя бы вполовину гавайского «пять-ноль». Стиву Макгаррету я вручил бы свою жизнь в любую минуту.
Все представление на нашем крыльце продолжалось чуть меньше часа. У нью-йоркской полиции немалая практика, и в такого рода деталях они мастера.
Когда они уехали, я позвонил Дадли. Наше исчезновение из «Готам-Клуба» его слегка обидело, но я обрисовал ему наши трудности.
– Нехорошим ветром повеяло, Гав. Тебе нужна защита! Завтра первым делом давай ко мне. У меня есть кое-что по ведомству личной безопасности, опытный образец. Одна штуковина.
– Опытный? Как-то не нравится мне это.
– Будешь испытателем.
Слово «испытатель», перекрученное южным акцентом, звучит ужасно зловеще. Так и видишь дымок, подымающийся вдали над горной пустыней, дрожащие от зноя силуэты санитарных машин, мчащих к тому месту, где ты на сверхзвуковой скорости врубился в землю.
– Как-то неохота.
– Ради Энджи, Гав!
– Послушай, я валюсь с ног. Может, завтра обсудим?
– Дадли все равно экипирует тебя, так или иначе!
– Ладно, ладно. Дадли, можно тебя кое о чем спросить? Вся эта канитель с цветным телевидением, воздействие на сознание.
На том конце провода возникло нехарактерное молчание.
– Дадли?
– Да?
– Что думаешь об этом цветном воздействии? Возможно такое?
– М-может быть. Откуда я знаю?
Вообще-то Дадли всегда готов высказать мнение – особенно в области технологий. Разумеется, кроме устройства его электронных примочек. Или любого из «неразглашаемых» агентств, на которые ему пришлось работать. Не коснулся ли я чего-то такого, о чем Дадли знает много, но «не может говорить»?
– Ясно. Ладно, давай завтра.
– Да, давай завтра, – без выражения сказал Дадли и повесил трубку.
Запищал домофон. Энджи замерла, не долив из кувшина горное шабли, и закусила губу.
– Подойти?
Я пошел к переговорному ящичку:
– Кто там?
– Ке-ге-бе, э?
– Отто?
– Ке-ге-бе, Гарф.
Я открыл нашему гному, и он ворвался в комнату. Он всегда пихал дверь плечом так, будто изнутри ее держит пара лихих казаков.
– Друг, что вы дела? Ке-ге-бе, они здесь, я зна, я вида. Отто взял Энджи за подбородок.
– Ты смотрица, а? Ян-жи, она хорош? Я не зна. Я очень страшно про моих друг, может быть «пизьдьетс».
Вам ни к чему знать в точности, что значит слово «пизьдьетс», – давайте просто скажем, что оно близко по смыслу менее вульгарному «капут».
– Пусти мой подбородок. – Энджи шлепнула Отто по руке. – Все нормально, Отто, успокойся.
– Не нормаль. Я зна. Я смотрица, я жынщину вида, красно платье, и она не смотрица, Гарф! – Он мрачно покачал головой. – Жынщина мертвая! Не хорош.
– Не смотрица, – согласился я, доставая из холодильника пиво. Энджи плюхнулась в мягкое кресло.
– Не смотрится, – согласилась она. – Что будем делать, Гарт? Они знают, где мы живем. И полиция не отстанет. Они выяснят про Марти. Видел улыбочку Цильцера?
Отто снова разволновался:
– Ке-ге-бе улыба? Ох! Ох, очень плохой, если Ке-ге-бе тебе улыба!
– Отто, уймись. – Я едва не заорал. – Давай сохранять спокойствие. Мы всегда можем позвонить им и спросить, кто была убитая, и сказать: «Кто? Да ведь мы ее знаем!» Ну и все такое. Я к тому, что мы ведь не смотрели на нее. Что это Марти, мы знаем только со слов Николаса. У нас все ровно.
Я на секунду задумался: а что, если Николас наврал? Но зачем? Вроде незачем.
– Они собираются поговорить с Николасом. А что, если его версия…
– Мы стоим на его версии, забыла? Мы заверили их, что не подходили к телу, не сообщили никакой информации. К тому же это Николас, не мы, на самом деле видел, что это Марти. Мы ее не трогали.
– Хорош. Гарф нет жынщин трога мертвы, – пробормотал Отто, сидя по-турецки на полу.
– Но ты права, – продолжал я. – Наверное, нам нужно выложить все про эту Марти, всю историю, и пусть сами разбираются. Если смогут. Но нам надо держаться от всего этого подальше.
– Гарт, а что, если это предупреждение означает и то, что нам ничего нельзя говорить полиции?
– Ну, наверное, они послали бы более прозрачное послание, если…
Мой взгляд внезапно упал на мигающий красный глазок автоответчика. Я подошел и нажал кнопку воспроизведения. Динамик забурчал, как рассерженный тушканчик, дал гудок и заговорил. Сначала был шум, будто звонили из автомата – например, в баре. Через секунду приглушенный гнусавый голос медленно произнес:
– Крошка мисс Туффи. Сидела на пуфе. Мимо шел паук. Она позвонила копам. Паук ее укусил. Крошка мисс Туффи умерла. Пауку больше никого не надо кусать.
Вот так раз.
– Кто Туффи, Гарф, скажи?
– Женщина на крыльце, Отто. – Нас с Энджи на миг охватил ужас. – Думаю, это и есть ответ на твой вопрос, Энджи. И что теперь будем делать?
Телефон зазвонил, и я дал сработать автоответчику.
– Да. Я звоню мистеру Карсону? – Похоже на телефонный маркетинг. Но в два часа ночи? – Вам звонят из больницы Святого Михаила. К нам поступил ваш брат, Николас, и мы хотим поговорить с вами как можно скорее.
Глава 16
Приемный покой, как и в большинстве нью-йоркских больниц, где я бывал, заполняли люди с разнообразными неисправностями. Граждане с окровавленными полотенцами, намотанными на руку (оторваны пальцы?), другие блюют в тазики (отравление цианидами, как можно предположить), третьи пластом лежат навзничь и стонут (видимо, острый аппендицит). И как обычно, персонал, казалось, занимался «обработкой» только тех больных, чья кровь активно вытекала на ковровое покрытие. Я прошагал к стойке регистратуры. Возле стола припарковался какой-то несчастный сукин сын на инвалидной коляске – должно быть, он врезался лицом в ветровое стекло. Медсестры на посту не было, звонка, чтобы позвать на помощь, – тоже. Сюрприз, сюрприз.
– Не фотите угофтить фтаканчиком попаффэво в беду фаната генерала Буфера?
Я обернулся раз, потом другой – к распухшему лицу бедняги в инвалидной коляске. Поняв, кто это, я вздрогнул от неожиданности. Крупные руки еще более крупного санитара лежали на плечах Николаса, не давая моему брату соскочить с сиденья.
– Понимаю, врелиффе неприятное. Вабери меня отфуда, Гарт? Пуфть этот могучий Дво Янг офлабит хватку, и мы фмоемфя отфуда и вафкочим в «Каплю рофы».
– Ёшкин карась… – это все, что я смог выговорить.
Обыкновенно худое и резкое лицо Николаса раздулось, покраснело и покрылось ссадинами. Как будто к телу моего брата присобачили кукольную голову, которая передразнивала Николаса. Какой-то врач, мчась через приемный покой, оторвал глаза от планшетки, как-то успел заметить нас с Николасом и свернул к нам.
– Вы брат мистера Палинича?
– Да, я…
– Я доктор Шумэйт. Должен вам сказать, что ваш брат отказался от томографии. – Шариковая ручка нервно пощелкивала в руке доктора. – Есть большая вероятность, что у него ушиб или что-то более серьезное. Вполне возможна субдуральная гематома.
– Да, но как мой холефтерин, доктор? Мовэт, мне надо ефть поменьфе ливерной ковбафы, как вы ффитаете?
– Мистер Палинич, это не шутки. – Врач, увещевая, погрозил ручкой Николасу и снова повернулся ко мне. – Если вы… Прошу прощенья! – Застав санитара врасплох, Николас прянул с кресла и, рыча, схватил зубами перо доктора Шумэйта. – Мистер Палинич! Прошу вас! – Доктор пытался вырвать ручку у Николаса. – Это ребячество, мистер Палинич!
Взгляд, которым эскулап окинул приемный покой и захихикавших больных, говорил, что доктора больше интересует его имидж, а не возвращение авторучки.
– Николас, может, все-таки пройти томографию, а?
Больные, в ком осталась хотя бы унция юмора, ржали уже так, что врач покраснел, выпустил ручку и ринулся из приемного покоя.
– Сестра! – долетел из-за дверей его визг.
Николас выплюнул ручку на пол.
– Пофли отфуда, Гарт. Мне нувна твоя помофь. – Он посмотрел на санитара. – Мовеф идти, фынок. Дервать меня против воли – недаконное лифэние фвободы, префтупление, караюфеефя до трех лет в тюрьме фтата. Могу подвать копов, ефли хофефь. Около больнипфы обявательно пафетфя парочка.
– Я отвезу его домой, – заверил я.
Джо закатил глаза и отступил назад. Я помог Николасу подняться на ноги.
– Ходить я могу, Гарт, это на липфэ у меня фпляфали мамбу.
– Прошу прощения! – В комнату ворвалась медсестра, нервно оправляя на груди форму. – Ему нельзя уходить!
Мне тут же пришло на ум слово, близкое к одному из красочных русских выражений нашего Отто. Но несколько лет назад я научился считать до трех, перед тем, как отвечать. А еще лучше – до пяти.
– Нельзя уходить, пока его не выписали! – верещала сестра.
– Я как раз согласен, что ему надо остаться, но он хочет уехать. – Она видела, как я медленно свирепею. – В общем, мы выписываемся. Прямо сейчас.
Перед больницей стояло такси, и мы оторвали водилу от отдыха с «Клево-Формой». Я запихал Николаса на заднее сиденье и назвал водителю свой адрес.
– Вабей на этот адреф, феф. В фентр, угол Уотер-фтрит и Дувр-фтрит, рядом ф мофтом. – Николас вытянул ладонь к моему лицу. – Я внаю, Эндвы хочетфа меня повыхавывать. Выкинь ив головы. Они внают, где вы вывете, но не внают, где выву я.
– Кто? И что у тебя с лицом?
– Нафы друвья ретрифты – вот фто у меня с липфом. Нафтояфие профи, внаеф, надо привнать. Били ладонями, ф перпфятках. Вубы вфе пфелы. Губы радбиты изнутри, об вубы. Ноф опять фломан, но пфёрта ли в нем. Не лифыли врения, не фломали трахею. В офновном ффадины, фыфки. Пфереф пару дней я буду крафавтфик ф рекламы «Тэрритона», делов-то. – И как бы в подтверждение он приоткрыл один заплывший глаз. Белок пронизывали красные сосуды.
– Я понимаю, доктор мудак…
– Покавы, кто нет, – пробурчал Николас.
– …но тебе надо кому-нибудь показаться с головой. Может быть кровоизлияние.
Его вывернутые губы выплюнули смешок:
– Фряд ли. Меня ва руки приподнимали от вемли, фтобы голова не билафь. Фэя только на нефколько дней онемеет. А головные боли? У меня и так фамые вуткие в мире. Тайленол и кодеин? Плапфэбо. Феф? Тормовни у того магавинтфика. Да, тут. Гарт, не хотфефь купить младфему брату немного фкотфа, будь другом.
– Ты хорошо подумал?
– Ты фто, не внал, фто вифки – антикоагулянт, док Карфон? Раввывает крофь, равбивает тромбы, которые, как ты боиффя, обравуюпфа у меня в мовгу. Купи «Макаллан», ага? Какой фмыфл в полумерах?
Мы остановились, и я безбожно переплатил за односолодовый виски. Поехали дальше.
– Узнаешь их? – спросил я, когда мы поехали дальше.
– Моэбыть… – Это, как я знал из прежнего опыта, означало, что ответа не будет. – Феф? Внаеф автомойку вон там, налево? Поехали пферев мойку, давай? За мой ффёт.
– С головой точно что-то не так. Автомойка? – сказал я.
– Ради бога, Гарт, я бы не фтал тебя утфить, как пфифтить бивонью фкуру, ефли бы ты не… Да, шеф вон туда.
Через пару минут мы заехали на автомойку, мыльные ручейки побежали по стеклам со всех сторон. Шофер, казалось, не усматривал в этом ничего необычного; думаю, иные таксисты видели все на свете.
– Вот. – Николас вынул из рваного пиджака какую-то колбасу, оплетенную мазохистскими кожаными ремешками.
– Что это? Дубинка?
– Вовьми. У меня им влепить не выфло. Мовэт, у тебя полутфится.
Я оттолкнул дубинку:
– Где это было, Николас? Около моего дома?
– Не. Я поехал обратно в тфентр на еффе одну туфовку ретрифтов.
Николас отпил из бутылки и содрогнулся. Стена колышущихся войлочных полосок наползла на ветровое стекло и осьминогом взобралась на крышу машины.
– Фтоп тебя, больно! Твари! Я внаю одну девфёнку, офипфыантка и певипфа. Я фпрофил о ней в баре. Мне передали вапифку – мол, пройди ва кулифы. Я профол в гримерку, как напифано, а там пфетверо: фмокинги, фтривки ёвыком, и клетфятые куфаки, как у грёбаной «Пфетвёрки парней», только у этих литфа вамотаны бинтами.
– Как у мумий?
Искусственный дождь со всех сторон взбивал мыльную пену, впереди размытой картинкой быстро приближался строй огромных розовых малярных валиков.
– Да, Гарт, как у мумий. Обыпфная практика в некоторых кругах. Вытефняет ревиновые мафки Никфонов и Плуто. И боковой обвор фыре. Потом они потаффили меня обратно на улипфу, в фургон, поехали – и понефлафь. Выкинули меня у въевда в тоннель Линкольна, тупые чмофники.
Он коротко хохотнул, откинувшись назад, влил в себя еще виски, после чего злобно выругался в несколько разрозненных фраз. Розовые валики забарабанили по капоту, крыльям, крыше и дверям. Опять пошел дождь.
– Не могу поверить, как ты можешь радоваться, что…
– Камеры, Гарт! Там повфюду камеры – наблюдать ваторы в Линкольн-тоннеле. Я внаю людей, которые внают людей. Мовет, удафтфя давэ выпфэпить номер мафыны ф видео. Валь, было темно.
– Я думал, эти типы ездят на угнанных.
Николас разочарованно поглядел на меня кровавым глазом:
– Иввините, мифтер Блофыный рынок, но фто вы вообфе внаете об этих типах? – Я пожал плечами. – Ладно, у меня к тебе вопрофик, брат. Ф какого рода типами ты внаком, фтобы нофили фмокинг ф клетфятым пояфом на ивбиения?
– Хорошо, Николас, хорошо.
На мойке включили аэродинамическую трубу, и капли побежали по стеклам во всех направлениях.
– Внаеф, бандюги – они не угоняют мафыны, фтобы фвозить кого-то на прогулку. Они берут фемейный федан. У них ефть гонор – это тебе не фельфкие клоуны, которые грабят киофки, знаеф, эти типы. Ты фпрафываеф? Мумии в клетфятых пояфах были довольно уверены в себе. У них ефть гонор.
– Но как… Ладно, ну его.
– Валяй, говори.
Я посмотрел на него пристально. От всех этих событий – начиная с убийства Марта и до отбуцканного Николаса – мне сделалось дурно. В кишках похолодело. Но метаться мой ум заставил именно эмоциональный и интеллектуальный стресс от такого наглого насилия и запугивания. Я в опасности. Энджи в опасности. Они знают, где я живу. И даже полиция – угроза для нас. Ситуация, в принципе, незнакомая и совершенно отвратительная, и мой немедленный детский рефлекс был – остановить ее, как пластинку на проигрывателе. Или даже открутить ее к началу и вовсе не включать эту кошмарную песню.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27