Он великолепен».
Но все-таки не этот молодой человек завладел всеми помыслами Риппл и пробудил в ней возвышенные чувства. Это сделал месье Н., ее учитель.
V
Некоторые девушки сознавались, что страшно его боятся. Многие предпочитали постоянно опаздывающего смуглого, слегка улыбающегося пианиста (в кончиках его пальцев жила музыка, и было что-то особенно притягательное в его изумительных ресницах). Но для Риппл все люди тускнели, исчезали, переставали существовать с того момента, как по выложенной плитами садовой дорожке раздавались быстрые шаги месье Н., направлявшегося в танцевальный зал. Любимая работа и учитель слились воедино в душе девушки: она любила свою мечту, он был частью этой мечты.
Вот образ, который запечатлелся в чуткой душе Риппл: гармонично сложенный, моложавый артист в вязаной куртке, свободных коротких штанах и в туфлях на резиновой подошве; он стоит спиной к зеркалам, которые отражают каждое его движение, каждый короткий жест его палочки для занятий. Внимательное лицо месье Н. обращено к ученицам. Ничего общего с обычным представлением об известном артисте, как о человеке с великолепными вкрадчивыми манерами, прекрасно одетом; чувственно-красивом, самовлюбленном.
Лицо этого русского танцора, худощавое, бледное, резко очерченное, тонкое и красивое, не походило на лицо того или иного театрального кумира. Это было лицо аскета, фанатика. В его глубоких холодных серых глазах светился огонь энтузиазма. Он жил красотой – красотой, которую понимал как сочетание железной дисциплины с подлинной одухотворенностью. Учитель Риппл утверждал, что не может быть красоты в танце, если она не покоится на безупречном физическом развитии, на такой тренированности мышц, которая позволяет танцовщице или танцору бесконечно долго сохранять любую принятую позу. На этом принципе зиждется уверенная и непоколебимая слава русской балетной школы; так создавался «Танец огня» и все другие поэмы в жестах – вся радость балетных зрелищ.
Взгляды месье Н. были восприняты Риппл, стали частью ее души. Она зажглась огнем его энтузиазма. Увлеченная высокими творческими идеями учителя, ученица постоянно стремилась к новым достижениям. Далеко не всегда первое увлечение так благотворно влияет на развитие духовного мира человека. Риппл снова повезло, ибо в жизнь ее вошел незаурядный человек.
Она едва замечала в нем мужчину, несмотря на его тонкую, одухотворенную красоту. Риппл все еще не могла оторвать глаз от его движений, поворота головы, от чистых линий его немного впалых щек, от его серьезного глубокого взгляда, от изгиба его руки, когда он брал лейку и, размахивая ею, поливал пол студии, чтобы он не был таким скользким. Она впитывала в себя каждый звук его голоса, когда он переходил от замечаний на плавном английском языке («Нет, нет, нет нет. Это еще не так. Еще раз. Это еще не так») к живому непонятному ей русскому диалогу с пианистом или к техническим указаниям по-французски.
Восторженно воспринимала Риппл редкую похвалу учителя (внушительным тоном произносимые слова: «Хорошо. Очень хорошо»). В самом деле, его слова глубоко волновали ее. Под его влиянием ее внутреннее «я», с каждым днем совершенствуясь, смягчалось и углублялось. Никогда еще юная влюбленная девушка не была так страстно увлечена своими душевными переживаниями, как эта шестнадцатилетняя ученица, готовая на героический подвиг ради русского артиста, человека, на много лет старше ее.
«Он изумителен, – тысячу раз повторяла себе Риппл. – Он не думает ни о себе, ни о нас. Думает только о том, как все это должно быть исполнено. Он прав, и он всегда изумителен».
VI
Наступил день, когда Риппл захотелось высказать эту мысль вслух:
– Он изумителен! – Теперь она уже громко говорила о своем восхищении, что было раньше немыслимо для такой сдержанной юной девушки. Теперь она говорила:
– Он самый удивительный из людей, каких я когда-либо встречала, – Риппл заявила это в уборной, где вместе с одной из своих подруг меняла туфли. Это была танцовщица с. голубым бантом в волосах. Она была старшей в классе и практически уже заканчивала балетную школу. И все же, урвав время между покупками, девушка постоянно возвращалась в школу брать уроки, совершенствоваться и отделывать некоторые детали, в которых чувствовала себя неуверенно. Чем больше учится балерина, тем яснее она сознает, как многого ей еще недостает и как мало у нее времени, которое она могла бы посвятить учению. Представьте себе только: быть балериной!
Девушка с голубой лентой в волосах отнеслась к словам Риппл не так, как та ожидала:
– Влюбилась в месье Н.? (Русского танцовщика всегда называли его собственным именем, а не уменьшительным, без фамильярности, без критики. Это тоже была дань его авторитету).
– Бедное дитя! Влюбиться в месье Н.? О, я бы не могла!
– А я не могла не влюбиться, – шепотом призналась Риппл, удивляясь самой себе. Она никогда не думала, что сможет вымолвить это. Ее заботливая нежная мать дома никогда не услышала бы такого признания, но здесь она вдруг почувствовала потребность поделиться своей тайной, Она доверила ее этой отзывчивой чужой девушке, на пять лет старше ее, и та сказала:
– По-моему, хорошо, что не все мы выбрали одного и того же человека.
– Тут нельзя выбирать, – объяснила Риппл, поспешно завязывая крест-накрест ленты на ноге, – Все происходит само собой. Никто не может помешать этому. Впрочем, он ничего не знает. Конечно, оттого, что он никогда не узнает, это становится еще приятнее, еще дороже, – страстно добавила она.
– О! – сказала девушка. – Не хочешь ли еще шоколадную конфетку, Риппл? Возьми!
VII
Время шло. День ото дня занятия в студии становились все ближе, все увлекательнее для Риппл. Работа всегда идет успешно, когда любовь сопутствует ей, а не вытесняет ее. С каждым днем ученица все более восторженно и влюбленно смотрела на месье Н.
Однако он был не единственным преподавателем в школе, Иногда по утрам в студию приходила женщина, стройная блондинка, которая прежде всего обращала на себя внимание своим полным огня и жизни лицом. Ее насмешливый профиль, высокий лоб и тяжелый узел белокурых волос на затылке как нельзя лучше соответствовали представлению об общественной деятельнице, лидере женского движения. Однако эта женщина была энергичной и усердной помощницей месье Н.
Если он строго придерживался дисциплины, то она была требовательна и придирчива. Там, где он, как хлыстом, наказывал за ошибки упреками, она прибегала к острым уколам насмешки и передразнивания.
– Пандора! Почему ты делаешь так? (Передразнивание), Посмотрите, как вы все сделали этот поворот: лениво-лениво, кое-как. (Передразнивание). О, Кини! Что, у тебя фарфоровая маска на лице? Нет? А мне так показалось: я думала, ты боишься изменить выражение лица, чтобы оно не разбилось! Тамара! Почему ты ходишь по комнате, как старуха, ты ведь самая молодая в школе. Попробуй ходить, как балерина. – Это слово она произносила с таким же почтением, с каким гувернантки в дни молодости тетушки Бэтлшип убеждали девочек ходить, как леди. – Ну поднимите ноги от пола! Не делайте, не делайте так. (Передразнивание). Сколько раз вам говорить? Тяните, тяните, тяните ногу! Не выбрасывайте. (Передразнивание). Никогда, никогда, никогда не болтайте ногами. Этого никогда не делают. Слышите?
«Хотела бы я, чтобы папа ее услышал, – злорадно подумала Риппл, послушно поднимая ногу. – Папа, который думает, что балерины на сцене только и делают, что болтают ногами».
Увидев впервые помощницу месье Н., Риппл была прежде всего поражена ее одеждой для преподавания в студии. Она приходила в странном наряде: сверху розовый вязаный жакет, выцветший и вылинявший; под ним – платье экстравагантного покроя, очень короткое, очень узкое, из-под которого виднелись шерстяные короткие штаны, какие носят танцоры. На ней были две пары чулок, обычно черных шелковых; затем надетые поверх них вязаные мужские чулки, толсто скатанные вокруг щиколоток («Это для того, – сказала Риппл ее подруга, – чтобы щиколотки оставались тонкими и красивыми. Вряд ли она нуждается в этом, у нее и без того они стройные и тоньше, чем у многих из нас кисти рук»). Когда она проделывала несколько па, чтобы показать ученицам, как их надо исполнять, забывалось, как и во что она одета. Несмотря на свой костюм, худощавость и бледность, она сияла красотой, истинной красотой; в эти минуты от нее исходило очарование одухотворенности – очарование танца.
– Ты знаешь, она была прима-балериной, – рассказывали Риппл. – Она и теперь дивно хороша.
– Разве она больше не выступает? – О нет, – теперь, конечно, нет.
– Почему? Что случилось?
– Ты не знаешь, Риппл? Она сломала себе лодыжку. Теперь в любую минуту она может упасть. Ей уже нельзя выступать. Разве это не ужасно? Ей пришлось бросить сцену.
– О! – прошептала Риппл, с сочувствием и особым интересом глядя на это красивое, полное жизни лицо, на быстрое, подвижное тело.
Гордость и привилегию балерины составляет то, что все необходимое для успеха есть в ней самой. Художник должен покупать кисти, скрипач всецело зависит от своего инструмента, но танцовщица или танцовщик с помощью только собственного тела, рук и ног создают свои шедевры. Однако любой пустяк может прервать работу балерины (представьте себе только: быть балериной!) Художник или музыкант, испортив свои инструменты, недолго думая, купит себе новые. Беда же, случившаяся с танцовщиком, становится непоправимой и может обернуться настоящей трагедией.
Размышляя об этом, Риппл не могла не отдавать должное мужеству своей наставницы, сумевшей преодолеть личное несчастье и найти себя в работе педагога, воспитывающего будущих балерин. Опасаясь колких насмешек, девушка на ее занятиях была особенно внимательной и собранной.
Старания Риппл не остались незамеченными. Учительница, в свою очередь, обратила внимание на аккуратную и способную ученицу. Возможно, именно ее рекомендация оказалась решающей, когда понадобилось отобрать нескольких воспитанниц школы для участия в театральном выступлении.
ГЛАВА V
ПЕРВОЕ ПОЯВЛЕНИЕ НА СЦЕНЕ

I
Это был настоящий балетный спектакль с участием таких звезд мирового балета, как сама Мадам и месье Н. В кордебалет было решено ввести четырех лучших учениц балетной школы, среди которых оказаласьи Риппл. Ее наставник, месье Н., охотно поддержал свою помощницу, предложившую Риппл для участия в массовых сценах. Его опытный глаз давно уже заметил особое изящество и непринужденную грацию девушки. Правда, балет был включен в качестве одного из номеров в программу большого сборного концерта, который должен был проходить в огромном зрительном зале театра «Колизеум». Но в те времена у Мадам еще не было собственного театра в Лондоне, и ее труппе приходилось выступать на разных сценах.
II
До спектакля оставалось всего две недели, и все это время было заполнено усиленными репетициями. Риппл не помнила себя от радости: ее ждал дебют на настоящей сцене! Она написала домой восторженное послание и пригласила родных на спектакль в «Колизеуме». Мать ответила ей очень нежным письмом, в котором извещала, что они с отцом непременно постараются приехать в Лондон, чтобы поддержать Риппл и порадоваться вместе с ней ее успеху.
Задолго до начала концерта балетная труппа Мадам была уже в театре. Охваченные необычным волнением, новые артистки кордебалета не смотрели другие номера, готовясь к своему выступлению. Риппл и ее подруги внимательно прислушивались к голосу хорошенького бойкого мальчика, ученика одного из столичных театральных училищ, исполнявшего в тот вечер обязанности конферансье. Он громко выкрикивал имена тех артистов, которым предстоял выход. Голос этого мальчика, вызывавшего актеров, уже стал ближе и роднее Риппл, чем голос ее двенадцатилетнего брата Рекса.
– Кордебалет, кордебалет! – кричал он. – Ваша очередь! Кордебалет, пожалуйста!
– Еще уйма времени, Томми! Хотя наши уже все почти готовы! – запротестовала танцовщица Нэнси в ярко-зеленом трико, которая тоже должна была выступать вместе с Риппл. – Номер восьмой, японские жонглеры, только что закончился; затем десять минут антракта – будет играть оркестр, и только потом номер девятый – мы. Счастливый номер. Ты рада этому, Риппл? Почему ты так волнуешься и спешишь?
– Я хочу заглянуть в зрительный зал, пока мы не заняли свои места на сцене.
– Друзья в первом ряду? – улыбнулась Нэнси.
– Да, моя семья. Мама, папа и еще кое-кто собирались присутствовать здесь сегодня вечером, – едва переводя дух, ответила Риппл. – Они все приехали на этот спектакль из провинции, Им очень редко приходится бывать в Лондоне. Места у них в первом ряду, мама говорила, посредине, Я еще их не видела. Мне непременно хочется взглянуть! – Тогда пойдем.
Красная, как мак, юбка и изумрудно-зеленое трико вместе нырнули в пространство между кулисами – туда, где стучали молотки, стояли высокие зубчатые перегородки, раздавались хриплые голоса. Из-за одной перегородки слышался диалог между двумя невидимыми театральными рабочими:
– Эй, Билл!
– Ну?
– Ты не слыхал о Левисе?
– А что?
– Говорят, он нашел у Карпантье такое, что не очень-то честно было держать!
– Левис? Что же он нашел?
– Да уж кое-что нашел!
– Ну говори, в чем дело?
– Да, во время последней борьбы! Хочешь знать, что он нашел у Карпантье? У того было пять гвоздей в перчатке.
– У Карпантье?
– Да. Пять гвоздей в перчатке.
Наступила пауза, за которой последовало объяснение:
– Пять ногтей.
Раздался хриплый одобрительный смех.
Риппл улыбнулась, проходя мимо. Этот анекдот она уже слышала несколько раз в последние каникулы от Джеральда, Минимуса, Ультимуса, Бенджамина и Рекса. Она знала, что услышит еще не раз если не об этом боксере и его противнике, то о двух других, если не от своих братьев, то в театре. Где мужчины, там, как видно, одни и те же остроты.
По сцене, которую теперь быстро превращали в цветущую деревню, расхаживали испачканные театральные рабочие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34