Он взглянул на нее, как бы говоря: «Клубника в семь шиллингов шесть пенсов ничего теперь для меня не значит». Вслух же он добавил: – Не каждый же день у нас праздник, как говорит твой отец!
Риппл подумала: «Я скажу Виктору, – да, мне надо сказать ему, чтобы он не повторял слова папы, если не хочет оттолкнуть меня от них обоих. Со мной всегда так бывает. Я сама виновата, но у меня ужасное чувство, что этот завтрак не доставит мне удовольствия».
– Подайте клубнику, – заказал Виктор Барр так решительно, что она не отважилась сказать то, что действительно думала:
– Я просто не люблю оранжерейную клубнику – не люблю ничего искусственного. Я люблю только фрукты, которые вырастают вовремя, так что их можно рвать самой.
– Теперь выпьем шампанского.
– Нет, благодарю, Виктор, я лучше не буду. – Она собиралась сказать: – Я не смогу после этого танцевать как следует. Так говорит Мадам. Она говорит, что любит шампанское, но оно вредит ее работе, и за завтраком она не пьет ничего, кроме стакана холодного лимонада.
Однако Виктор заказал официанту шампанское, и теперь вино пенилось в их бокалах.
– Мы должны выпить сегодня, – довольно заявил Виктор. Девушка сразу почувствовала что-то необычное в его манере держаться, чего она не могла точно определить. Был ли это вызов, бравада или угроза? Почти тотчас же он сказал: – Мы повенчаемся теперь же, Я уже решил. Все устроено. Тебе не надо ни о чем заботиться. Я уладил все относительно разрешения в церкви. Венчание назначено на субботу утром.
– На субботу утром? – Лицо девушки внезапно застыло над стоявшими на столе розовыми цветами.
– Совершенно невозможно, совершенно невозможно, – ответила она уже не робко. – В субботу – первое выступление Мадам. Утром я буду на репетиции.
– Ты не пойдешь на репетицию, – непоколебимый ответ прозвучал, как удар молота. – Это поразит тебя, моя дорогая девочка. Не будет больше у тебя репетиций, никогда.
– Никогда? – Риппл опустила вилку. – Что ты хочешь сказать, Виктор?
– Но ведь когда мы поженимся, со всем этим придется покончить.
– С моим выступлением в «Русалочке»?
– Да, несомненно, – убежденным тоном сказал Виктор Барр.
Мир рушился вокруг нее от его слов. Он имел в виду не только ее выступление в «Русалочке». По его мнению, надо покончить со всем. Он сказал: – Несомненно.
Это был громовой удар для Риппл, хотя в сущности так не должно было быть. Она мысленно обратилась к прошлому: мгновенно перед ней пронеслись месяцы их знакомства.
Все это время она понимала, что ему не нравится ее профессия, но не могла себе представить, что он попытается заставить ее порвать с балетом. Однажды Виктор сказал ей, что считает себя человеком широких взглядов; по его мнению, девушка может стать балериной и оставаться светской женщиной. Он говорил, что имеет в виду не только Риппл и знает других танцующих в балете девушек, которых мужчина охотно познакомил бы со своей матерью и сестрами. Думал ли Виктор так, когда говорил, или только старался убедить себя в этом?
Иногда девушке казалось, что он ей сочувствует. Когда она объясняла ему, что танцы для нее то же самое, что инженерное искусство для строителя мостов или картина для художника, Виктор соглашался:
– О да, дорогая, я знаю.
Но теперь? Теперь Риппл знала слишком хорошо, знала безошибочно: в глубине души Виктор, истинный Виктор, ненавидит то, чем она живет, ненавидит ее профессию. Он сказал, что со всеми ее делами надо покончить, и хочет этого.
После его слов наступило долгое неловкое молчание. Заглушая ресторанный шум, заиграл оркестр и раздались звуки самой веселой из мелодий – польки из «Летучей мыши». Никогда впоследствии Риппл не сможет услышать эту польку, не вспомнив неловкости того момента, когда она прозвучала в ресторане. Виктор, однако, был вполне доволен собой. Он вел себя как истый мужчина. Его любовь сметала все на своем пути, сбивала с ног его возлюбленную, вихрем уносила ее…
Отчетливо и весело разносилась мелодия по ресторану. Под ее отрывистые звуки Риппл Мередит ответила:
– Я не могу нарушить свое обязательство, Виктор. У меня контракт.
На это молодой человек ответил четырьмя словами, которыми поколения мужчин разрешали любую женскую проблему:
– Я заплачу за все.
– О, – протяжно и тихо вымолвила Риппл.
Эти четыре слова были последним ударом топора, который окончательно срубил некогда цветущее зеленое дерево. К ногам Риппл рухнуло это дерево – ее привязанность к Виктору. Может быть, тогда она не вполне все осознала, но рухнуло оно в тот самый момент.
IV
Вокруг нее слышался говор нарядной лондонской публики и пели скрипки. Виктор Барр продолжал, и его слова ударяли по корням срубленного дерева:
– Да разве ты не понимаешь, Риппл? Я могу заплатить за это теперь. Я освобожу тебя от контракта. В конце концов не могу же я допустить, чтобы моя жена зависела от этих неприятных людей, стоящих во главе театра, и подчинялась им. Я в состоянии заплатить неустойку. Пусть они пригласят другую балерину вместо тебя на роль сестры Русалки, для «Греческой вазы» и для всего остального. Ты не должна теперь от них зависеть.
– Ты думаешь, – сказала Риппл голосом, которого он не слышал раньше, – что я буду зависеть от тебя?
И тут заговорила настоящая Риппл, сильная, бодрая, молодая, которая тайно подрастала в девушке одновременно с тем, как расцветало ее тело, и раскрылась теперь, подобно распустившемуся на солнце листу папоротника.
– Почему, – спросила она, – ты называешь мою работу «зависимым существованием»? Почему ты говоришь, что ненавидишь ее? Иногда ты заставляешь меня думать, что тебе все время была ненавистна именно моя независимость…
– Что?
– Да, моя независимость от тебя. Неужели все мужчины таковы? – спросила Риппл, и гнев внезапно поднялся в ее душе. – Это точно так же, как с папой. С папой, когда он был поражен моей расточительностью – тем, как я трачу свое жалованье. Ты соглашался с ним. Ты говорил, что женщины не умеют распоряжаться деньгами, А твоя собственная мать расточительна, по ее же словам. Но ты не думаешь о том, сколько денег тратит твоя мать. Ты никогда не будешь об этом думать, потому что она обращается за ними к тебе. Она не зарабатывает их. Ты не станешь задумываться над тем, насколько расточительно я обращаюсь с твоими деньгами, когда мы будем женаты. Не правда ли?
– Дорогая моя… – изумленно сказал он. – Что ты хочешь этим сказать? Мне хотелось бы, чтобы у тебя было все…
– Чтобы я должна была просить у тебя.
– Риппл, разве ты не намерена просить у меня?
– Могла бы. Но я охотнее, гораздо охотнее буду зарабатывать сама. Ты не понимаешь? Я кое-чего добилась; как я могу от этого отказаться? Особенно теперь, когда я начала не просто зарабатывать деньги. О, я только теперь выдвигаюсь, становлюсь самостоятельной! Я знаю это. Я не только часть того, что принадлежит тебе, наподобие «Вишневого сада», картин, которые оставил твой дядя, и прочей собственности. Мне это было бы ненавистно!
Риппл вдруг замолчала, пораженная тем, что сказала. Она высказала даже больше, чем думала и чувствовала. Девушка взглянула в лицо Виктору.
Его красивое, когда-то обожаемое лицо было похоже на лицо ребенка, которому нанесла жестокий удар любимая рука. Риппл думала, что он возмутится, но Виктор не казался рассерженным. Он только ответил: – Я не знаю, зачем ты затронула все это теперь, Риппл. Не знаю, зачем ты так говоришь. – У него все еще был вид мальчика, которого ударили, и он не может понять, за что.
Сердце Риппл сжалось. О, как она была с ним жестока! Почему напала на Виктора? Он был таким радостным и доверчивым! Его переполняло ощущение свободы, желания увезти свою девочку, мысли о Париже, о Пиннер-Хилле, а она не подумав наговорила все, что накипело у нее на душе и так внезапно прорвалось. Жестокая!
Виктор сказал: – А я-то думал, что мечта сбывается для нас обоих. – Они сидели молча. Риппл слишком мучили угрызения совести, чтобы она могла отвечать. Она предпочла бы, чтобы он рассердился вместо того, чтобы говорить о сбывшейся мечте.
Какой все приняло неприятный оборот! О, как трудно жить, когда становишься взрослой! Как это не похоже на то, чего можно было бы ожидать. Они молоды, помолвлены, сидят в фешенебельном ресторане, – они, казалось, должны быть так счастливы. Оба романтически, с первого взгляда, влюбились друг в друга. Теперь они могут немедленно пожениться. Все должно было казаться прекрасным, похожим на осуществленную мечту. Почему же это не так? Именно таким все казалось Виктору – но только до того, как она заговорила. Значит, это ее, Риппл, вина. И все же она не могла признать виновной только себя. Было нечто, сильнее ее, с чем она не могла бороться.
Машинально Риппл взяла со стола свои длинные белые перчатки, свою вышитую зеленым бисером сумку. Не видя взглянула на маленькие ручные часы на кожаном ремешке, подарок Виктора, как раз в тот момент, когда полька оборвалась на задорной веселой ноте.
Тихим невыразительным голосом Риппл сказала: – Виктор, я должна уйти. У нас сегодня репетиция в два часа, а до нее нужно примерить костюм. Я опоздаю, если не пойду сейчас же. Мне очень жаль.
Виктор Барр тоже встал. Он был выше всех в ресторане сейчас, когда стоял вот так и смотрел на нее красивыми опечаленными глазами.
– Мы должны еще поговорить с тобой об этом, – сдержанно сказал он. – Когда я могу тебя увидеть?
– Теперь я должна идти.
– Сегодня вечером?
– Нет, сегодня нельзя. Очень жаль, я обещала… то есть Мадам пригласила меня на ужин. Я не могу ей отказать. Завтра?
– Я не смогу увидеться с тобой завтра. В пятницу мне нужно быть в правлении моей фирмы, окончательно сдать дела заместителю. Я устроил все к субботе, Риппл. – Тон его снова изменился. – Подумай, дорогая, лучше было бы обвенчаться в субботу.
– В субботу невозможно, – в отчаянии сказала Риппл. У нее снова появилось ощущение, как будто Виктор заставляет ее идти куда-то, где стены и потолок тотчас же навсегда сомкнутся над ней. – Это невозможно! Если ты еще раз заговоришь о субботе, – тихо и горячо сказала она, – то потеряешь меня навсегда. Я это чувствую!
Он увидел, что она действительно это чувствует.
Неожиданно он уступил. Выражение его лица стало холодным и сдержанным; он не изменил своего решения – самому Виктору Барру это было совершенно ясно. На сей раз он уступит, но только в последний раз. Он тоже предъявит ультиматум. Сегодня он больше ничего не скажет. Пусть она танцует в субботу. Он разрешит ей еще раз быть нимфой в «Греческой вазе», сестрой Русалки. Еще раз, только ради открытия сезона. А затем довольно, Риппл, довольно! Окончательно и бесповоротно. Высокий, прямой и красивый, он проводил Риппл до выхода из ресторана на Пикадилли.
Он усадил ее в такси.
– Я, конечно, буду в театре в субботу вечером. Затем зайду за тобой и провожу домой.
– Отлично, до субботы.
Такси тронулось, Еле заметное, нерешительное движение ее руки в белой перчатке, и Риппл уехала, оставив его с непокрытой головой на тротуаре.
V
На этой дневной репетиции Риппл танцевала с увлечением, отдаваясь танцу душой и телом. Даже постановщик балета «Русалочка», балетмейстер, был ею доволен – даже он, так же непрестанно ругавший всех, как неутомимо поет жаворонок, поднимаясь к небу. Он злобно ворчал, что Риппл, единственная из всех английских и русских балерин, с которыми он работал последние десять лет, действительно подает надежды.
– Но не обольщайтесь чересчур моей похвалой, это слишком сильно сказано, – поспешил он добавить ядовито. – Никогда передо мной не было такой безнадежной задачи, как теперь, когда я пытаюсь поставить этот балет. Это сизифов труд. Балет должен создать эпоху в балетном искусстве, настолько он оригинален и нетрадиционен, настолько полно используются в нем все наши достижения, освещение, костюмы. Мой идеал! Но как добиться желаемого? Я хочу создать спектакль, который бывает раз в сто лет. И это оказывается невозможным. Племя балерин вымерло. Кончено! В моем распоряжении только вы… – он метнул дикий взгляд на Мадам, которая стояла, прислонившись к декорации своим небольшим упругим телом. В тот вечер оно должно было отливать различными цветами, от пенисто-белого до водянисто-зеленого грима русалки. Днем же на ней был самый старый ее джемпер и темно-синяя вязаная юбка. – А кроме того, чем я располагаю? Какой материал для моего шедевра? Живые восковые фигуры из музея мадам Тюссо! Ну а теперь еще раз, еще раз! Вы входите во дворец морского царя. Не забывайте, что он населен грациозными и стремительными русалками, а не мальчишками на ходулях! Внимание! Слушайте!..
Покорно прислушиваясь к приказаниям этого хорошо знакомого голоса, громко разносившегося по всему театру, Риппл испытывала странное ощущение: будто она освободилась из плена и снова слушает пение птиц на свободе, куда ее выпустили, по крайней мере, временно.
ГЛАВА III
ВОПРОС СФИНКСУ

I
Этот ужин у Мадам имел чрезвычайно важное значение для Риппл, разделив ее жизнь на два периода, и она впоследствии не раз о нем вспоминала.
Сначала молодая балерина была взволнована той честью, которую Мадам оказала ей своим приглашением. Прежние их беседы были всегда очень краткими и происходили в присутствии других лиц: месье Н., или придирчивого балетмейстера, либо других балерин. И Риппл при желании могла бы вспомнить каждый их разговор и каждую реплику Мадам. То были слова дружеского ободрения, указания и приветствия, обращенные к ней и тем, кого Риппл представляла своей руководительнице – родителям и жениху девушки. Риппл всегда оставалась только ученицей, для которой благожелательный взгляд Мадам был уже милостью.
Теперь она находилась в качестве гостьи в небольшом, похожем на игрушечный домик, светлом и убранном с артистическим вкусом доме балерины. Дорогая мебель, парчовые шторы – все здесь было ультрасовременным, и тетушка Бэтлшип нашла бы обстановку дома уродливой и нелепой. Единственной картиной в гостиной была большая гравюра, изображавшая танцовщицу Тальони.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34