– Доброе утро, Риппл, – произнес веселый голос. – Сегодня великий вечер, а? Ну, желаю счастья и удачи! Я решил перед отъездом заглянуть к вам и пожелать всего наилучшего.
– О, Стив, благодарю вас. Посидите минуту, можете? Не хотите ли кофе? Тут его много, позвольте вам налить! – крикнула Риппл, вскочив, чтобы принести еще чашку.
Юноша сел и снял перчатки, «Опять новые», – отметила про себя она. Это было его единственным щегольством – почти каждый день менять перчатки. Обычно мотоциклисты отличаются неряшливыми руками и ногтями, но Стив весьма заботился о своих. Его тонкие руки были всегда чистыми и ухоженными, ногти – безупречны и изящно закруглены на концах. Риппл разглядела руки молодого человека, в остальном одетого довольно небрежно, пока он сидел, пил с ней кофе, принимал от нее розовое яблоко и засовывал его в карман затвердевшей от жира куртки.
– Получили билет, который я вам послала? Вы будете сидеть в первых рядах, Стив!
– «Всегда впереди», дорогая моя, это девиз моей фирмы, – ответил Стив, – но я страшно огорчен. Боюсь, что этот вечер для меня пропадет. Нечего и говорить, как я хотел бы прийти. Очень хотел бы. Но едва ли это возможно. Вероятно, не смогу вовремя вернуться из Брукленда. Дело в том, что я должен поехать туда на замечательной новой машине, которую мне поручили испытать. Самая последняя модель. – Вслед за тем Стив разразился потоком специальных терминов, за которыми Риппл не в состоянии была уследить. Она уловила что-то смутное: «способность развивать тридцать пять лошадиных сил»…
– Затем там будут некоторые деловые люди из той же отрасли, с которыми я хочу переговорить о делах. Вы знаете, как они задерживают; потом мне надо отвести машину обратно в гараж. Это на Грэйт-Уиндмилл-стрит… Успею ли я вернуться домой, чтобы переодеться и попасть в театр к началу? Когда поднимется занавес, Риппл?
– Предполагается ровно в восемь часов вечера. На четверть часа запоздают.
– Вы говорили, что сначала будете танцевать в «Русалочке», а затем в «Греческой вазе».
– Как вы запомнили!
Он засмеялся. – Почему бы мне забыть? Я только думаю, что если не приду раньше начала второй половины программы, а это весьма возможно, то не увижу вашего выступления…
– Вы увидите Мадам в «Духе огня». Это поразительно, Стив.
– Хорошо, я постараюсь. Однако не покажется ли неприличным, если я буду пробираться в третий ряд партера, когда в сущности все уже закончится и останутся только аплодисменты, вызовы и подношения цветов? Кстати, там будут для вас цветы и от меня.
– Стив! Как это мило с вашей стороны! Но вы не должны были этого делать!
– Успокойтесь, дитя мое. «Благородной душе скромные подарки кажутся богатыми», – высокопарно процитировал Стив, допивая кофе. – Так что если у вас действительно благородная душа, то мое подношение покажется вам ужасно роскошным. Забыл сказать, чтобы вложили мою визитную карточку, но вы узнаете сами, так как подношение это очень оригинальное!.. Почему оригинальное? Увидите! Теперь я должен уходить.
Стив поставил чашку на стол и встал, натягивая свои безукоризненные перчатки, которые так явно не гармонировали со всем его костюмом. – Знаете, Риппл, – добавил он мечтательным голосом школьника, – болтают о том, чтобы «объехать кругом всю землю в сорок минут», но такие вещи возбуждают в нас стремление к действию, преодолению! Некоторые, видимо, думают, что золотой век и тому подобное – все это позади, но, клянусь, я не хотел бы поменяться местами ни с кем из современников Елизаветы! Разве можно считать древность романтичной! Жизнь никогда не была так увлекательна, так интересна, как теперь! Простите мне этот пылкий энтузиазм в такую рань. Если, как мы надеемся, новая машина не перевернется, то мне позавидуют древние финикийцы.
– Вы поедете на этой… на этой машине в Брукленд?
– Не бойтесь. Она слишком драгоценна. Я ничего на ней делать не буду, пока она не попадет в трек. Меня отвезет туда механик. Иду теперь за ним. Пожелайте мне счастья, Риппл. Желаю и вам. Спасибо! До скорого свидания!
Быстрые шаги вниз по лестнице. Хлопнула входная дверь. Стив исчез.
Риппл подумала: «Не могу себе представить, чтобы он кому-нибудь действовал на нервы. Или это потому, что он так мило ко мне относится, – как настоящий брат, только более предупредительный, конечно. Не влюблен ли он в кого-нибудь? Мне хочется, чтобы он вернулся вовремя, к спектаклю…»
IV
Генеральная репетиция проходила до завтрака. Как часто наблюдается в таких случаях, у каждого артиста труппы было отвратительное настроение. Все – от мелочей до главного – казалось неудачным – музыка, костюмы, декорации, освещение, режиссура. Неопытная Риппл не сомневалась, что катастрофа неизбежна. Из всех балерин одна только Мадам не падала духом и была как никогда бодра и энергична.
– В глубине души я чувствую, – говорила она постановщику, – что это будет удивительная премьера, необычайный успех…
Балетмейстер хватался за волосы. – Не говорите так, не говорите так! – умолял он. – Разве вы забыли поговорку: «Рано пташечка запела, как бы кошечка не съела»?
После репетиции труппу отпустили отдыхать до вечера. Каждый использовал свободное время по-своему. Риппл же провела день премьеры совершенно необычно. Она чувствовала себя очень утомленной и упавшей духом, и у нее появилось желание остаться одной. Однажды она уже испытала тягу к одиночеству. Это было после первого ее выступления в «Колизеуме». Тогда она ускользнула от всех, поспешно направилась на одну из боковых улиц, в маленький, засиженный мухами ресторанчик, и сидела там задумчивая и одинокая. Она почувствовала тогда, что если не сможет остаться одна, то не выдержит и расплачется.
Теперь ей казалось, что либо она уединится от всех, либо сойдет с ума. Но уединиться – для нее не означало лежать на диване в своей комнате в Блумсбери, смотреть на изогнувшихся, крадущихся по фризу пантер, на блеск звезд разрисованного потолка, на изменчивое освещение. Разве можно быть одной в комнате, в доме? Она будет слышать, как ходит ее хозяйка; придет горничная-француженка делать уборку. Может зайти кто-нибудь из танцовщиц; слышны будут на лестнице громкие шаги какого-нибудь приятеля Стива. Если они даже не придут и не будут с ней разговаривать, то все равно там будут люди, все время люди! Риппл хотела остаться одна.
Она должна, раз уж у нее есть несколько свободных часов, уехать за город. За город? Как будто можно было действительно прокатиться за город на несколько часов. Те места, которые она называла загородными, находились от Лондона на расстоянии не менее суток пути.
Уроженка гор, Риппл тосковала по родным лесам, где у быстрого, журчащего и кристально светлого ручья растет ярко-зеленый папоротник. Однако побывать там нечего было и надеяться – слишком далеко. Риппл не могла упасть на зеленую, мягкую уэльскую траву, и все, что ей оставалось, – это отправиться в окрестности Лондона как можно дальше – насколько позволяли время и деньги.
В сумочке Риппл было пять фунтов. Она берегла их для новых туфель из змеиной кожи, которые присмотрела в витрине модного обувного магазина. Ну и пусть! Как ни любила Риппл новую обувь, в тот день отказаться от туфель ей было легче, чем от поездки в одиночестве на природу. Перед дверью ее дома, в прозрачной тени высохших от зноя деревьев, медленно проезжало такси. У водителя было красное добродушное лицо; он просиял, когда его остановила стройная девушка. На ней было темно-синее платье, маленькая серая шляпка, серые туфли и серые шелковые чулки.
– У меня пять фунтов, – сказала она. – Можете ли вы за эту цену повезти меня куда-нибудь за город?
– Конечно, к вашим услугам, мисс, – широко улыбаясь, сказал водитель. – За два фунта десять шиллингов вы можете неплохо прокатиться туда и затем обратно. Куда желаете поехать?
– Куда-нибудь за город.
– Отлично, мисс. По направлению к Риппли?
– Все равно, лишь бы подальше за город, где будут дороги, деревья и поля.
– Отлично. Я только посмотрю, достаточно ли у меня бензина. Будет неприятно, если я увезу вас за город, мисс, а потом не хватит бензина доставить обратно домой, и мы там застрянем.
– Конечно, – ответила Риппл на это странное предположение, – мне будет очень неприятно, если я застряну за городом и не смогу вернуться в город, особенно сегодня. У меня здесь очень важное дело, и если я не вернусь в город вовремя, то не знаю, что может случиться.
– Отлично, мисс, положитесь на меня. Бензина достаточно. Вы мне скажите только, когда вы хотите вернуться в город для вашего важного дела, и я постараюсь, чтобы вы не запоздали.
«Я знаю, что этот человек думает, – размышляла Риппл, садясь в такси. – Он воображает, что я должна вовремя вернуться в Лондон, чтобы встретиться с каким-нибудь молодым человеком. Именно так он думает. Все шоферы подумали бы так, впрочем, и все мужчины. По их мнению, девушка может считать «важным» только свидание с молодым человеком. Даже в наше время, даже теперь!»
V
Такси уносило ее из Лондона, через реку, мимо отвратительных домов и жалких окраинных улиц, в окрестности столицы. Во время поездки Риппл, все еще подавленная, ни на что не обращала внимания.
Она рассеянно смотрела на те места, которые они проезжали, и не заметила, как улицы, магазины, объявления на лавчонках, разлетающиеся клочки бумаги, запах горячей мостовой и бензина сменились широкими дорогами, изгородями и свежим воздухом. Ее взгляд не остановился даже на молодой зеленой ржи с мелькающими тут и там маками – картине, которая в былые дни привела бы в восторг девочку Риппл.
Она вся была поглощена мыслями о Викторе и о своей карьере, о карьере и о Викторе. Предположим, она выйдет замуж за Виктора и оставит всякую мысль о сцене. Мадам сказала ей, чтобы она постаралась представить себе все в образах и картинах.
Риппл вообразила, как она живет жизнью матери Виктора. Вот она в красивом платье и в шляпе с большими полями гуляет в саду среди роз или между цветниками в Пиннер-Хилле. Сидит в прекрасно обставленной комнате и разливает чай или за роскошным дамским письменным столом пишет письма, делает обильные заказы в лондонские магазины и ведет разные счета. Она знала, как безгранично щедр будет Виктор по отношению к ней теперь, получив наследство дяди.
Туфли из змеиной кожи. Еще бы! Лучшие магазины присылали бы ей свои новинки на выбор. Виктору доставляло бы большое удовольствие видеть, как она их носит. Она даже представила себе, как Виктор примеряет одни туфли за другими, и все самые дорогие, на ее маленькую безупречную ногу. Совершенно ясно увидела она в своем воображении блестящую черноволосую голову Виктора, склонившуюся над ее маленькими ножками в серых шелковых чулках. Он уже целовал их раньше. Это было однажды у них дома, после прогулки вдвоем. Вернувшись, они пили чай одни в охотничьей комнате, так как опоздали и мальчики уже покончили с чаепитием.
Риппл сняла тогда свои грязные туфли и протянула ноги к камину. Виктор взял в свои руки ее маленькую ногу и стал гладить ее и ласкать.
– О, дорогая моя, твои бедные ножки, они холодны как лед. Дай я их согрею. – И он встал для этого на колени.
Риппл вспомнилась цитата из ее детского чтения:
Мужчины служат женщинам, преклонив колена.
Когда они поднимаются во весь рост,
Они уходят прочь.
Есть ли в этом какой-то смысл и если есть, то, наверное, не очень лестный для мужчин? Почему они не могут хорошо относиться к женщине, не стоя перед ней на коленях? Почему они не могут стоять во весь рост, рядом с женщиной, смотреть ей в глаза и все же хорошо к ней относиться? Иногда у Риппл было одно мнение по этому поводу, иногда – другое.
В первые дни своей влюбленности в Виктора Барра она сказала ему: – Мне кажется, вы ставите меня на пьедестал.
Виктор горячо ответил: – Я думаю, еще бы! Я ставлю мою девочку на очень высокий пьедестал. Ей бы не понравилось, если бы я этого не делал. – Риппл задумалась над его словами теперь, быстро мчась в такси по незнакомым дорогам. Она думала: «Очень мило со стороны мужчин, что они ставят нас на пьедестал, но на этом пьедестале нет наших имен. Они пишут на пьедестале: «Моей девочке», «Моей дорогой матери», «Безупречной женщине». И в эти слова вкладывают собственное представление о нас. Нет, это не нас они ставят на пьедестал, – возмущенно думала она. – Я не представляю себе, чтобы Виктор, поставив меня на пьедестал, сделал бы на нем надпись: «Балерине Риппл», а ведь это, в конце концов, и есть настоящая я».
Такси выехало на узкую проселочную дорогу, под зеленеющий шатер июньских цветущих лип. Золотисто-зеленые кисти, еще влажные от дождя, покачивались в ароматном воздухе, который взволновал Риппл.
– «Вкрадчивый запах! – подумала она. – Вкрадчивый – правильное определение. Он тревожит и волнует». – Риппл глубоко вдохнула сильный и нежный аромат, и когда они поехали дальше, продолжала размышлять о своем: «Виктор был таким же, как этот аромат. Почему же теперь он не тот? Я думаю, потому, что он так относится к моей работе и ко мне. Ненавидит моих подруг. Ненавидит женщин-знаменитостей, например, Мадам. Он только хочет жениться на мне и увезти меня как дикарь. Говорят, девушкам это нравится. Говорят, что женщины обожают мужчину-властелина, что все нормальные женщины любят подчиняться. Тогда во мне, вероятно, есть что-то ненормальное, – с грустью говорила себе балерина Риппл, – ибо я не такая; да, я не такая. Однако мне так хочется быть любимой! И иметь детей!»
Она почувствовала, что очень хочет также чаю. В каком-то придорожном ресторанчике под названием то ли «Лев», то ли «Якорь» Риппл пила чай с черным хлебом, маслом и медом; ей предложили там и те толстые ломти шафранно-желтого кекса с глазированными вишнями, которые можно найти во всех ресторанах Англии и к которым, по-видимому, никто не притрагивается. После чая внимание девушки привлекла другая сторона занимавшего ее вопроса. Сцена – без Виктора. Что ждет ее там? «Одиночество, – подумала она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34