Под окнами дома протекала река – мрачная, темная и романтическая.
У дальнего окна гостиной, на диване, среди разноцветных подушек, сидела Мадам. Она была одета в простое темное платье из плотного крепа, украшенное русской вышивкой на груди и по бокам. Ее гладкие светлые волосы были стянуты сзади синей лентой. Все в ней было особенным, оригинальным и в то же время скромным. Эта блондинка с маленьким ненакрашенным лицом познала жизнь и славу, но жизненный опыт оставил на ее лице не больше следа, чем оставляет на лилии упавшая на нее тень облака; которая тут же скользит дальше. Увидев звезду балета в этот вечер, можно было подумать, что она не более знаменита, чем ее юная ученица, и лишь немногим старше Риппл.
Когда девушка застенчиво вошла в комнату, Мадам вскочила с подушек, уронив при этом небольшую книжку.
Риппл подняла ее и передала хозяйке.
– О, это сонеты Шекспира! Вы их тоже читаете?
– Я их люблю, – сказала русская балерина. – А вы?
– Я всегда их любила.
– Почему же вы улыбаетесь?
– Я просто кое-что вспомнила, – слегка покраснев, объяснила Риппл. – Это произошло в то время, когда я была еще совсем девочкой. До встречи с вами. У меня был знакомый мальчик, и я обычно играла с ним. Мы оба увлекались тогда чтением. Я помню, как он сказал мне тогда: «О, Риппл, читала ли ты сонеты Шекспира? Я нахожу их замечательными». Я вдруг вспомнила об этом. Такая глупая мелочь иногда вспоминается…
II
Вскоре они сели за стол, на котором стояли свечи с футуристическими колпачками и цветная стеклянная посуда.
Мадам оказалась очаровательной хозяйкой. Она беседовала с молодой, еще робкой девушкой так просто и весело, как будто они вместе росли в России. Мадам откровенно и забавно поведала Риппл о своих первых шагах в балете. Она рассказала ей и о том знаменательном дне, когда восьмилетней девочкой предстала перед комиссией: в качестве одной из задач ей предложили пробежать по большой пустой комнате. В детстве у будущей знаменитой балерины одна нога была слабая и подворачивалась на бегу. И в тот день, в столь ответственный момент, она вся сосредоточилась на одной мысли: «Только бы у меня нога не подвернулась! Только бы не подвернулась нога!» А затем она пробежала безукоризненно и была принята в балетную школу.
– И в школе сразу же поняли, – спросила Риппл, – что из вас выйдет то, чем вы стали?
– Очевидно, нет, – просто сказала Мадам. – Хотя, конечно, я кончила с отличием, к которому все стремятся, – с белым платьем.
– Это означает высшее отличие?
– Да, были такие отличия: белое платье – отлично, розовое – хорошо и серое – удовлетворительно.
Риппл задумалась. Серое платье… Это был трагический замысел, ибо серый цвет, цвет безнадежности, символизировал судьбу тех балерин, которые никогда не поднимутся над средним уровнем, никогда не познают славы.
«Можно было бы написать книгу об этих балеринах, – подумала Риппл. – Нет! Не о таких пишут книги. Хотелось бы знать, не предстоит ли и мне стать одной из таких балерин в сером…»
Мадам, улыбаясь через стол, казалось, читала мысли Риппл. Подняв наполненный сидром бокал на длинной ножке, она очень любезно сказала: – За ваше белое платье, Риппл!
Если когда-нибудь Риппл станет очень старой женщиной, более старой, чем знаменитая танцовщица Камарго в те годы, когда она жила уединенно в Париже, ни с кем не видясь, кроме своего первого возлюбленного, то и тогда ей не забыть драгоценных сердечных слов, с которыми Мадам выпила за ее здоровье.
III
За кофе Мадам говорила: – Так вы тоже любите сонеты? Это еще одно, в чем мы с вами сходимся, Риппл. Ведь духовно и физически мы похожи друг на друга.
– Похожи, Мадам? – повторила Риппл, краснея от удовольствия.
Русская улыбнулась: – Я часто об этом думала. Мы можем быть похожи. Если вы скопируете меня, мое платье, некоторые мои манеры или если я куплю большие темные косы и оберну их тюрбаном вокруг головы вместо этой прически, и если бы я могла подрасти на один-два дюйма. О да! Мы можем быть похожи. Вам никогда не говорили об этом, Риппл Мередит? Никто не обращал на это ваше внимание?
– Да, однажды мне говорили об этом. Один мой знакомый сказал, что вы, Мадам, несколько похожи на меня издали. И как странно! Это сказал тот самый мальчик, который уверял, что сонеты Шекспира великолепны.
– Да? – сказала русская и быстро добавила: – Это не тот, такой высокий красивый молодой человек, которого вы представили мне как-то в театре во время нашей поездки? Ваш поклонник, капитан Барр?
– Нет. Это не он.
– Я знала.
– Каким образом знали, Мадам?
Русская улыбнулась. Ее личико, которое могло превращаться в лицо кукольной танцовщицы, вакханки, кокетки восемнадцатого столетия или маленькой русалки с распущенными, мягкими и зелеными, как тростник, волосами, стало теперь похожим на лицо какого-то крошечного сфинкса.
– Я знала. Но теперь, Риппл, скажите мне, не за этого ли красивого капитана вы решили выйти замуж?
– Да, решила… – Выразительное лицо Риппл снова омрачилось. Внезапно она воскликнула: – Знаете? Он хочет, чтобы мы поженились сейчас же! Даже до первого представления «Русалочки». Хочет, чтобы я порвала контракт!
– О, но это невозможно, Риппл! – сказала Мадам и с наивным изумлением взглянула на нее. – Он требует от вас такого?
Неожиданно для себя самой Риппл стала поверять пережитое за последнюю неделю своей покровительнице, которая с сочувствием ее слушала. Она рассказала ей о «Вишневом саде», о Викторе, о миссис Барр, о том, как Виктор сказал, имея в виду ее артистическую карьеру: – «Но если я дам тебе взамен нечто лучшее?»
Мадам внимательно слушала, склонив набок свою маленькую головку. Она ничего не говорила, пока Риппл рассказывала, однако девушка почувствовала больше симпатии в простом движении гибких маленьких рук Мадам, – когда та отодвинула в сторону вазу с лилиями, стоявшую на столе, чтобы лучше видеть лицо своей гостьи, – чем в самой экспансивной слушательнице, которая все время упрашивала бы ее: «О, продолжайте, дорогая, расскажите мне…»
Риппл сказала даже: – Этого достаточно, чтобы возненавидеть мысль «об отблесках огня на потолке»!
Мадам спокойно спросила: – А мысль о лужайке за домом, «на которой могли бы резвиться дети», как он говорит? Вам это тоже ненавистно? Вы ненавидите то, что под этим подразумевается?
– Нет! – живо ответила Риппл. – Нет. Я не ненавижу – как можно это ненавидеть? Все дети очень милые. Даже Ультимус, мой младший брат, который был таким надоедливым. Он был все равно очень славный. Кружево маминой блузки отпечатывалось на его раскрасневшейся щечке, когда он засыпал… Обычно он просыпался с улыбкой… Знаете, он всегда ко мне просился. Тянулся ко мне своими смешными ручонками…
– О, – прошептала Мадам, следя за ее мечтательным лицом. – Очень жаль.
– Чего жаль?
– Что этот молодой человек не сумел подойти к вам как следует. – Она взглянула на тонкий томик сонетов и тихо процитировала: «Ты – благородное искусство, и потому нужно уметь овладеть тобой». Ваш жених не сумел этого сделать… Если бы он был человеком другого типа, мог ли бы он добиться успеха? В этом умении – все для мужчины. Зачем ваш капитан взялся за дело так грубо и неуклюже? Он не сумел одержать над вами верх.
– Что вы хотите этим сказать? Ведь вы, именно вы, слишком современная женщина, чтобы говорить такие вещи, – изумленно запротестовала Риппл и покраснела. – Вы слишком независимы, избалованы успехом, слишком культурны и слишком… слишком феминистка, чтобы считать, что мужчина должен одерживать верх над женщиной…
– В этом большое счастье, – неожиданно произнесла Мадам. – Больше счастья, когда он одерживает верх.
– Для него да, конечно…
– Для него и для нее. Для него, для нее, для обоих, для всех. Когда-то мужчина легко подчинял себе женщину. Теперь это стало труднее, но он все равно должен добиваться. Если не может больше достичь этого кулаком, то пусть научится иному способу. Ему придется, или он пропадет, – тихо сказала Мадам. – Лучше, когда он добивается своего, Риппл.
Риппл почувствовала, что разговор, принявший столь неожиданный оборот после откровенной беседы, может и дальше быть таким же необычным. Нагнувшись над столом с ярко-синей, красной, оранжевой, янтарной стеклянной посудой, она сказала: – Мадам, позвольте задать вам вопрос. Что бы вы сделали на моем месте? Если бы вам пришлось выбирать между замужеством и сценой, что бы вы выбрали? Не чувствовали бы вы, что умрете, если придется оставить все, чем дорожите? Я не имею в виду вас с вашим завоеванным уже белым платьем, Я говорю; будь вы на моем месте. Если бы вы были только начинающей балериной. Вышли бы вы замуж и оставили бы сцену? – Затаив дыхание она ждала ответа.
– Риппл, не спрашивайте меня, – серьезно сказала русская балерина, этот маленький сфинкс, – спросите себя. Представьте себе все в образах, в картинах, если хотите. Представьте себе, что вы живете жизнью артистки, выступающей на сцене. Вы знаете эту жизнь и можете себе ее представить: каждый год одно и то же!
– Да.
– Затем представьте, что вы замужем. Муж, домашний очаг, дети протягивают к вам ручонки. Каждый год одно и то же. Эту жизнь вы тоже можете себе представить.
– Да…
– Постарайтесь все это себе представить и обдумать. Затем решайте. Это ваша драма, а не моя. Ни одна женщина не может советовать другой. В области чувств больше, чем в любой другой, каждая женщина должна жить собственной жизнью, а не искать примера в чужой. Не спрашивайте меня, как вы должны поступить! – Затем, быстро взглянув на Риппл, Мадам живо добавила: – Но раз уж вы меня спрашиваете, что я думаю, то вот что я вам скажу: вы должны идти навстречу своему счастью. Вы девушка одаренная и способная. Да, вы способная и одаренная девушка. Вы должны идти навстречу своему счастью, если это счастье идет к вам.
ГЛАВА IV
ДЕНЬ КОЛЕБАНИЙ

I
После этого ужина вдвоем наступили трудные дни перед открытием сезона, которое должно было стать для Риппл знаменательным событием. Разве не впервые в жизни ее имя появилось на афишах Лондонского театра? Правда, напечатано оно было маленькими буквами («Риппл») вместе с именами Сильвии и Дороти, которые танцевали вместе с ней в «Греческой вазе». Но разве это не было только началом?
С каждым часом девушка все больше волновалась. Перед балериной Риппл стояла задача не только хорошо исполнить свою роль в день премьеры. Ей необходимо было еще и уладить свои любовные дела. Нет, речь шла не просто о любовных отношениях, но обо всей ее жизни, замужестве и тех переменах, которые с ним связаны. После представления Риппл должна будет увидеться с Виктором. Она уже знала, что именно тогда придется окончательно переговорить с ним и принять определенное решение.
II
Отец и мать Риппл не предполагали быть в театре на ее выступлении. Они находились в Ливерпуле с Ультимусом. Как раз в это время у мальчика случился приступ аппендицита и предстояла операция. Ее семья была при нем. Из всех пяти братьев Риппл один только Джеральд, восемнадцатилетний красавец-студент, должен был присутствовать на первом настоящем дебюте своей сестры. Джеральд заявил, что к первому представлению «Русалочки» постарается вырваться из Оксфорда. Он и еще несколько его университетских друзей сложились, чтобы купить ложу.
«Конечно, будет Виктор, – думала Риппл, – но он не родственник. Странно думать, что человек, за которого я собираюсь выйти замуж, не имеет никакого отношения к моей семье. Даже если бы он был моим мужем, то все-таки в одном отношении он не может быть мне так близок, как родной брат. Я имею в виду годы совместной жизни, в которой он никогда не принимал участия. Детские воспоминания и мелкие события, шутки и поговорки, которые лишены всякого смысла вне семейного крута. Разные общие переживания связывают меня с братьями. С возлюбленным все обстоит иначе, на его долю выпадают другие отношения, но только не эти».
В ее памяти всплыли забытые годы жизни в Уэльсе вместе с мальчиками. Тогда все мелочи не казались такими значительными. Странно, что Риппл, как раз в то время, когда у нее появилось столько новых интересов, упорно возвращалась к старым временам и цеплялась за воспоминания о них – о доме на холме, о старой детской, о чае в школе с приготовленными дома бутербродами, густо намазанными маслом и вареньем, о том, как мальчики собирались обратно в школу. Она вспомнила, как однажды, в первый вечер пасхальных каникул, в передней появился Джеральд, выросший из своего пальто, и поздоровался с матерью ломающимся, сначала пронзительным, а затем внезапно охрипшим голосом.
Миссис Мередит вскрикнула: – Дорогой мой мальчик, у тебя болит горло! – Джеральд молодым баритоном запротестовал: – Нет, я не болен, мама. Я всегда так теперь говорю.
При этом смешном и случайном воспоминании глаза Риппл наполнились слезами. Без всякой на то причины, без причины! Она находила странное облегчение в том, что Джеральд будет присутствовать на спектакле. Девятнадцатилетняя девушка думала: «Чем старше становишься, тем больше значит родная плоть и кровь. В сравнении с Джеральдом, даже Виктор – кто он мне? Чужой. Конечно, я никогда не скажу ему об этом. Но как я рада, что Джеральд, мой брат, будет здесь в субботу».
III
Наступила суббота, и с утра день был похож скорее на апрельский, чем на июньский; яркое солнце по временам закрывали тучи, и собирался дождь.
Риппл проснулась в тревоге.
Она испытывала хорошо знакомое ощущение, что в тот момент, когда она откроет глаза, что-то должно случиться. Что же именно? Она окинула взглядом желтые стены своей комнаты и фриз с черными пантерами, Глаза ее остановились на стоявшем на камине единственном украшении, которое она привезла из дому: это была старинная чаша из резного стекла, наполненная морскими раковинами, которые Риппл собирала на взморье в Уэльсе.
«А, – вспомнила она, – сегодня первое представление «Русалочки»!». За завтраком Риппл услышала знакомый стук в дверь. Она открыла. Показалась рука в перчатке и голова без шапки с поднятыми вверх, как венец, очками над лицом, тронутым легким загаром.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34