На самом деле я ничуть не стыжусь быть любовницей», – Люсия задумалась, чашка в ее руке дрогнула, и круглое, с крокодильим хвостом, кофейное пятно плюхнулось на белую кожу дивана.
Ей нравилось заниматься с Дэвидом любовью на широкой кровати, поставленной по диагонали на начищенном пестром паркете в пустынной спальне, но еще более – здесь, в кабинете, где диван приятно холодил ноги и спину и любые попытки переместиться сопровождались упругим скрипом его кожи. Над ними нависали полки с книгами, фотографиями лондонских окрестностей и забавными безделушками. Золоченые корешки были ее друзьями: они все видели, впитывали запахи, слышали разговоры, признания, дышали в унисон с влюбленными. Когда Дэвида отвлекали телефонные звонки (о эти помешанные на пунктуальности англичане!), она загадывала желание (всегда одно и то же: чтобы рай, однажды впустивший ее в свои врата, не исчез, не закрылся, не выбросил ее в прозаичное прошлое) и открывала страницы наугад. Особенно щедрым был маленький, темно-сиреневый том Малларме, любимого ею со школьных лет.
Однажды они забрели в комнату, выходящую окнами во внутренний двор. Она была прозрачной, стеклянной. У самых ног стояли изрезанные рамой стволы платана и пушистые верхушки каких-то цветущих кустов. На коврике-циновке в черно-белую клетку располагались только несколько стульев с такими же шахматными спинками, черные подушки, компакт-проигрыватель и стопка дисков. Дэвид выбрал Листа, и легкость, чувственность полилась на них, заставляя не думать ни о чем, а только парить, парить, обретая невесомость друг в друге, открывая себя другому и миру, как эта комната открывает себя саду.
Его пряди, длинные, щедро посеребренные, ложились внизу ее живота легким, щекочущим облаком, и невозможно было поверить, что это те самые волосы, закрывающие наполовину его лицо от зрителей, раскачивающиеся над клавиатурой, подпрыгивающие при финальном поклоне. Она робко трогала их, чтобы убедиться в их реальности, но скоро жадные губы начинали требовательно касаться тайн ее тела, и она забывала обо всем на свете, кроме жгучего наслаждения. Это была не робкая, ребяческая любовь Тони, это было ненасытное, властное обладание. Вся, каждой каплей своей крови, каждым биением своего сердца, каждой случайной мыслью она принадлежала только ему, Дэвиду.
Люсия никогда не предполагала, что может настолько расслабиться, позволить себе все и обрести покой, ступив на зыбкую льдину любви. Дэвид научил ее отключать все чувства, кроме осязания, сосредоточиваться на каждом новом ощущении, которое дарит тело, и тем самым, нелепой телесной работой, возноситься духом. Ее ничто не страшило, ничто не огорчало, она была уверена в себе и в целесообразности того, что происходит.
Когда Дэвид был рядом, она не боялась даже разлуки с ним, он давал ей силы, которых, казалось, хватит на всю жизнь, но стоило ей не видеть его несколько часов, и терпение оставляло ее, сказка рвалась в самых неожиданных местах и жизнь блекла: затяжной дождь вдруг начинал раздражать, близнецы так и вынуждали прикрикнуть на них, а отец… отец – самая сложная проблема, его жаждущий объяснения взгляд понуждал быстро закрыть дверь комнаты и притвориться спящей.
– Человек любящий, умеющий любить не может безнравственным, – сказала она как-то между прочим Дэвиду, интересуясь его реакцией.
– Любовь естественна, а нравственность нет, но и то и другое существует на равных правах, поэтому так много несчастных. Дай Бог нам не оказаться в их числе. – Он отвечал слишком, пожалуй, серьезно, но потом добавил: – Мы не окажемся. Это ясно как белый день. С нами все будет хорошо.
Ах, как жаль ей было, что рассказать о своем счастье некому, как не терпелось все подробности, за исключением самых-самых интимных, упомянуть в беседе за кофе и так заговориться, что потерять, в конце концов, счет выпитым чашкам. Кармела… где она сейчас, одна из немногих, кого интересуют не только собственные победы? А это была победа, сомнений не оставалось. Дэвид увлечен ею, его тянет к ней каждую минуту, он уже дважды дарил ей цветы. Вот они: горные фиалки (в память о первой ночи, наверное) и белые лилии – еще не завяли, еще стоят у ее изголовья в доме отца, интригуя Эйприл.
Когда она впервые поднялась в роскошные покои Дэвида, вспомнила ощущение его плоти, занесенное тогда песком переживаний, а теперь – такое знакомое, когда, утомленная пиршеством любви, задумалась о том, как пройдет следующий день, неделя, каникулы, жизнь, ее не покидала боязнь, паническая боязнь утраты. Дэвид не давал ей обещаний, не говорил, когда они встретятся в следующий раз. Она всегда чувствовала, что он вот-вот позвонит, почти не выходила из дома, чтобы не пропустить его звонок, и, по счастливому стечению обстоятельств, ни отца, ни Эйприл рядом не оказывалось, она брала трубку сама, и прилив счастья при звуке знакомого, сводящего с ума своей глубиной, своей проникновенностью голоса застилал ее душу. Когда их встречи стали регулярными, сомнения ушли в прошлое. Этот человек создан для нее, они так чувствовали друг друга, были таким же единым целым, как у цветка – лепестки и сердцевина, у плода – косточка и мякоть. Всевышний не мог, не имел права оторвать их друг от друга. И… сколько бы ни было у него до этого женщин, не может, чтобы со всеми он обретал такую гармонию. В это невозможно поверить, это трудно даже предположить! «Роман века», – вспомнила Люсия выражение Соледад. Нет, у меня настоящий роман, и мне наплевать на век, время, пространство, прошлое и будущее, я – настоящая женщина, и у меня роман с самым лучшим, самым красивым, самым сексуальным и самым талантливым мужчиной на свете!
* * *
Проснувшись, Люсия открыла глаза и повернула голову – в постели Дэвида не было. Откуда-то снизу через открытую дверь спальни до нее доносились звуки шопеновского вальса, шаги и звон посуды. Девушка прислушалась. Похоже, Дэвид прослушивает запись кого-то из своих учеников и готовит завтрак. А значит, все замечательно! Она вскочила с кровати и обнаженная побежала в ванную.
Приняв душ и расчесав свои длинные светлые волосы, Люсия вернулась в спальню и, улыбнувшись, достала из сумки пакет, в котором лежал прозрачный кремовый пеньюар. Она недавно купила его в Лондоне и хотела предстать в нем перед Дэвидом. Но вчера напор его страсти лишил ее такой возможности.
Ничего, зато сегодня она поразит его в самое сердце! Люсия вынула пеньюар из шуршащего пакета, надела его и несколько раз крутанулась перед зеркалом. Чудесно! Под легким одеянием, отделанным тончайшим кружевом и едва доходившим до середины бедер, на ней не было ничего, кроме полупрозрачных трусиков. Рассыпавшиеся по плечам волосы, слегка припухшие от поцелуев губы, сияющие темные глаза – все вместе выглядело неотразимо.
Высоко подняв голову, она с царственным видом вышла на площадку лестницы и медленно начала спускаться вниз.
– Доброе утро, мистер Маковски, – величественно-небрежным голосом произнесла она.
Дэвид, колдовавший возле кофеварки, вздрогнул от неожиданности и повернулся к ней. Его глаза заискрились смехом.
– Благодарю вас, мисс Эставес, – он охотно принял ее игру, – за то, что вы наконец-то изволили проснуться. Но, боюсь, что так высоко задирая свой прелестный носик, вы рискуете оступиться и упасть с лестницы.
Люсия остановилась на ступеньке.
– Как можете вы, мистер Маковски, так непочтительно разговаривать со мной? – Она театральным жестом прижала руки к груди и возмущенно округлила глаза. – Да знаете ли вы, кто я такая?
– О, простите мое невежество, прекрасная мисс, и скорей расскажите о себе все! Меня интересуют любые, даже самые мельчайшие подробности вашей, без сомнения выдающейся, жизни.
– Во-первых, мистер, – девушка замерла на ступеньке, давая возможность оценить эффектность ее позы и туалета, – я красавица.
– Возможно, – кивнул Маковски, внимательно рассматривая ее.
– Во-вторых, – она перепрыгнула через ступеньку и приняла вид важной ученой дамы, поправляющей на носу очки, – я будущий великий психолог.
– Ну, с этим нельзя не согласиться. – Дэвид засмеялся.
Люсия перепрыгнула еще через одну ступеньку, выгнула свое гибкое тело и, сцепив руки за спиной, одарила его ледяным взглядом.
– В-третьих, я известная манекенщица. – После следующего прыжка она несколько раз топнула босой ногой по ступеньке и вскинула руки вверх, замерев в позе фламенко и изобразив в глазах весь гнев, на который только была способна. – Не забывайте также, что я дочь знаменитой Ла Валенсианы.
На глазах Дэвида от смеха появились слезы.
– А знает ли знаменитая Ла Валенсиана, чем в данный момент занимается ее очаровательная дочь? – спросил он.
– Прошу вас перестать смеяться, мистер! Ведь я еще не успела сообщить вам, что я – возлюбленная знаменитого Дэвида Маковски. – И девушка совершила еще один прыжок, но, поскользнувшись, потеряла равновесие и чуть не упала – Дэвид подхватил ее у самого подножия лестницы.
– Ну вот, я же предупреждал, – сказал он и, наклонившись к ней, мягко коснулся ее губ своими.
Поцелуй прервал звук кофеварки-эспрессо, извещавший, что кофе готов. Дэвид снова рассмеялся.
– Почему ты все время смеешься, Дэйв?
– Мне очень хорошо с тобой, девочка. Но предупреждаю тебя еще раз: садясь за стол в таком виде, ты рискуешь остаться без завтрака. – И он посмотрел ей прямо в глаза, отчего все ее тело сладко заныло.
– Так, может, мы позавтракаем потом? – Люсия перешла на шепот.
– Видишь ли, девочка, – мягко сказал Дэвид. – В двенадцать я должен встретиться с Полом. Я обещал кое-что прослушать перед его концертом.
– А нельзя это отложить?
– К сожалению, нет. Пол должен успеть еще поработать, иначе наша встреча бесполезна.
Люсия посмотрела на старинные часы с маятником, и они тут же пробили четверть одиннадцатого.
– Но, Дэйв, до двенадцати еще так много времени… В конце концов, Пол может и подождать.
Обратный путь наверх Люсия проделала на руках Дэвида.
* * *
– Люсия! Тебе письмо, держи. И, кстати, не могла бы ты предупреждать нас с Филиппом, когда намерена вернуться? – Эйприл всем своим видом старалась показать недовольство. Люсия извинилась, как нашкодивший ребенок, и, схватив большой мятый конверт, убежала в свою комнату. Напускная строгость Эйприл, смакуемая ею все утро, как роль на экзаменационном спектакле, осталась незамеченной, и это начинало ее злить. Эйприл никогда не была в Испании, но в глубине души считала испанцев распущенным и беспринципным народом. Конечно, Люсия в ее глазах до сегодняшнего дня была исключением, ведь в ней текла и кровь ее мужа, да и не похожа она на этих крикунов, но редкие звонки Соледад будили в ней, в общем-то терпимой и демократичной, чуть ли не животное чувство… Она боялась назвать это ревностью и оправдывала разностью воспитания, разностью культур.
Конверт лежал чистой стороной вверх, и его пристыженный адресат не сразу позволил себе взглянуть на строчки обратного адреса. «Только бы не Тони», – думала она, запирая дверь с внутренней стороны. На конверте ровным красивым почерком было выведено: «Кармела Моралес». Ура! Кармела словно почувствовала, как не хватает сейчас подруге ее легкого отношения к жизни, ее энергии. Люсия вынула солидную стопку листов и поняла, что ей гарантировано приятное времяпрепровождение. Она забралась в угол кровати, поджала коленки к подбородку и погрузилась в приключения своей дерзкой и решительной подружки.
«Привет! Как твоя божья овечка Тони? Я звонила твоей маме, но она не захотела со мной об этом разговаривать. Сказала, что ты в Англии, а Тони неизвестно где. Неужели у тебя хватило духу разрушить идиллию? Судя по тому, как Соледад мне это сказала, – хватило. Тогда поздравляю. Не позволяй себе скиснуть…»
Люсия давно не вспоминала о Тони, так странно, что все это относится к ней, ставшей другой, совсем другой. Тони – это из какой-то прошлой жизни. Пробежав глазами все, что касалось ее прошлого, она добралась до главного – похождений ее любимицы-авантюристки. Но перед ней не предстала сразу же вереница лиц и событий. Странно, Кармела словно повзрослела и стала более степенной.
«О себе постараюсь изложить все по порядку, хотя не терпится сказать главное: я вчера влюбилась! Но сначала я сделала стрижку у Эухенио. Это маг, волшебник, если бы ты меня видела без скучного каре! Я теперь как фотомодель. Говорю без похвальбы, не приукрашивая. А я уже хотела покраситься в зеленый, под цвет глаз. Или завести удава. Или удрать куда-нибудь. Потому что мне так все надоело! Работа, учеба, болтовня с друзьями все об одном и том же. Но потом мне рассказали об Эухенио, который недавно в Мадриде, и попасть к нему почти нереально…»
Подойдя к зеркалу, Люсия потрогала свои длинные светлые локоны, приподняла их на висках, убрала за плечи. Нет, она никогда бы не решилась с ними расстаться. Это как часть себя. Все равно что отрезать руку или ногу. Всякий раз, отправляясь освежить прическу, она с жалостью смотрела на срезанные, разбросанные по накидке, упавшие на пол кончики волос. Ей было странно, что они такие блестящие и светлые, она воспринимала себя как менее светловолосую.
Найдя оставленные строчки, девушка продолжила чтение со снисходительной улыбкой. Кармела серьезно относилась к таким вещам, как стрижка, косметика, туалеты, и могла часами рассказывать о своей охоте за «дамскими новинками». Когда же возникнет возлюбленный? Или это сам Эухенио? Посмеявшись, Люсия скользнула глазами на следующий абзац.
Кармела не часто говорила о работе, и, боясь разочароваться, Люсия старалась не читать ее статей. В ее представлении, человек должен был отдаваться полностью своему делу. Поэтому она сомневалась в профессионализме Кармелы и стыдилась своих поверхностных знаний в психологии, успокаивая себя тем, что еще наверстает упущенное за оставшиеся годы учебы. Однако, увидев однажды интервью своей подруги с кем-то из начинающих модельеров, она удивилась: у Кармелы живой, захватывающий стиль, она умело строила цепочку вопросов и обладала способностью разговорить интервьюируемого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39