Самые сложные пассажи давались ему легко, без усилий.
Видеть Дэвида, слышать его игру она была готова вечно. Гордость и радость сопричастности переполняли ее. Два часа прошли незаметно. Оркестранты еще оставались на своих местах, когда Дэвид, шепнув что-то дирижеру, скрылся за кулисами, и вскоре очарованная слушательница и зрительница почувствовала руку на своем плече: он звал за собой, к выходу.
Ей хотелось описать свое восхищение, засыпать Дэвида комплиментами, но подобрать нужные слова было непросто. Люсия все же попыталась выразить восторг, как только они закрыли за собой дверь зала. Маковски, ступая на цыпочках и приложив указательный палец ко рту, запретил ей пустословить, увлек разгоряченную поклонницу в сторону от лестницы, взял за руки, любуясь ее темными, влюбленными глазами. Она не выдержала и бросилась ему на шею. Было трудно поверить, что это тот самый человек целует ее макушку, виски, оголившиеся руки. Стоило кому-то приоткрыть дверь, покинуть на минуту репетиционный зал – и их тайна была бы раскрыта. Проказница и боялась, и хотела этого. Страх уступал место желанию кричать на весь мир о своей любви, огромной, необыкновенной и – во что трудно было поверить даже сейчас – взаимной.
Опасность разоблачения настигла их с другой стороны: приподняв голову с плеча Дэвида, Люсия заметила пенсне и бакенбарды, промелькнувшие за пальмовым деревом на верхней площадке лестницы. Удовольствия это ей почему-то не доставило, и она поспешила выйти с Маковски на улицу. Портье в холле не было. Видение заставило девушку вспомнить, что их отношения с Дэвидом придется скрывать. Но когда он рядом, ни о каких преградах на пути к счастью думать невозможно…
– Я вынужден оставить тебя, но обещаю, что ненадолго, – произнес он в этот самый неподходящий момент, и она с трудом сдержала желание остановить Дэвида, стиснуть его в объятиях, украсть у всех.
– Еще самую малость, я прошу тебя, пройдемся хотя бы вон до того поворота, – попросила она, совсем по-детски глядя на него сбоку.
Он опустил голову, потер лоб и двинулся, небрежно и медленно передвигая ноги, в освещенные электрической радугой сумерки. Пройдя несколько метров не поднимая глаз, Дэвид поймал ее за руку.
– Я мало говорю о своих чувствах, я вообще сегодня мало говорю. Это, конечно, несправедливо по отношению к тебе – оставлять в невесомости. Девушки предпочитают твердую почву под ногами.
– Мне не нужна почва, мне нужен ты, мне все равно, как ты ко мне относишься, но можно я буду видеть тебя хоть иногда?
Он только крепче сжал ее хрупкую руку. Ответ последовал не сразу, но было заметно, что Дэвид взволнован:
– Мы будем встречаться, моя девочка, я никуда не исчезну. Тебя пугает разлука? Разлук не стоит бояться, даже длительных. Все мы у Бога на виду. Увидимся, если тому должно быть.
– Я не смогу ждать.
– А я и не заставлю тебя… – Маковски, будто почувствовав, что после этой фразы тревога оставила Люсию и робкая улыбка тронула уголки ее рта, поднял глаза. – Я приглашаю тебя послезавтра посетить мой дом. Придут гости. Я буду играть. Самая обыкновенная вечеринка, но в твоих силах сделать ее для меня необыкновенной.
– Как? Домой? – поразилась она. Ей вспомнились измученные глаза Лиз и неодобрительные взгляды яхтсменов. – А это удобно?
Он рассмеялся:
– Почему же нет? Мы уже довольно близко знакомы. К тому же там будет немало интересных людей. Мне будет приятно видеть тебя в своем доме.
– Я хотела спросить… Твоя жена. Как она отнесется к моему появлению?
– Так вот причина твоих сомнений! Не волнуйся, она будет рада встрече. Это не должно тебя беспокоить, если ты доверяешь мне. – Дэвид по-отечески обнял озадаченную девушку. – Послезавтра. Челси. Малбери-Уолк, пятнадцать. Восемь вечера. Запомнишь? – Он повторил координаты, загибая пальцы на ее ладони, поцеловал руку, остановил такси и, усадив Люсию на переднее сиденье, назвал адрес Филиппа. Машина тронулась. Дэвид исчез в сумеречной толпе.
* * *
– Люсия, звонила Соледад. Зайди к Филиппу. Он у себя, расскажет подробнее, – холодновато сообщила ей Эйприл.
Ее спокойный тон и без того часто раздражал Люсию. Она знала, что за ним ничего обидного не кроется, просто мать близнецов – очень уравновешенный человек, ее трудно задеть за живое. Но порой ее хладнокровность действительно переходит всякие границы! Так и сейчас. Скандала не избежать – Соледад не могла не рассказать о Маковски, а для Эйприл – все тихо и мирно. Вот бы и мне в ответственные моменты такую флегматичность, подумала Люсия, стуча в дверь отцовского кабинета. Филипп сидел сгорбившись, зарывшись в бумагах и, казалось, совсем не думал устраивать допрос.
– Наконец ты дома! – Он выбрался из вороха нотных тетрадей, потрепанных книг, свежих газет и предложил дочери стул: – Как прошел день?
– Спасибо. Хорошо.
– Мама звонила. Может, это не тема для обсуждения, но мне хотелось бы помочь тебе, у тебя, оказывается, не все просто.
Люсия зарделась. Она не могла запретить отцу говорить, у них никогда не было секретов друг от друга, но и позволить ему осудить свою любовь вслух было непросто.
– Не хочешь – не будем, – сказал Филипп, быстро взглянув на дочь. – Но ты выглядишь усталой, ты бледнее обычного, пропадаешь на целый день. Если бы я мог тебе чем-нибудь помочь…
– Папа, у меня все хорошо. Поверь мне, пожалуйста.
– Но у твоего друга Антонио не все хорошо, а он, насколько я могу знать, не совсем посторонний человек для тебя.
– Антонио?
– Соледад сказала мне, что он просил ее помочь вернуть тебя.
– Кого просил? Маму?
– Да. Она, конечно, вспылила. Позвонила мне, чтобы высказать возмущение. Я не знаю, каковы ваши отношения с Антонио и почему ты приехала в Лондон одна, но, на мой взгляд, не стоит быть с людьми слишком резкой.
Готовность говорить об Антонио сколь угодно откровенно сделала Люсию ласковой и общительной: кто мог подумать, что у Соледад хватит такта не раскрыть главного! Филипп успокоился и признался, что рад расстройству женитьбы: она совсем еще ребенок, ей нужно время, чтобы окрепнуть.
Закрыв за собой дверь, Люсия повалилась на кровать. Привыкнуть к потоку новых впечатлений, да еще таких выдающихся, непросто. Физическая усталость почти не чувствовалась, но эмоциональное напряжение, особенно обострившееся при разговоре с отцом, не позволяло ни двигаться, ни обдумывать прожитое, ни строить планы. Даже злость на Тони, едва вспыхнув, погасла. Он вписал последние строки в порочащее его досье. Какое счастье, что близнецов уложили в постель час тому назад! Можно, не ожидая с их стороны знаков внимания, уснуть прямо в одежде и только ближе к утру, вздрогнув от снящихся кошмаров, почувствовать, что джинсы сковывают тело и от часов на руке образовалась ребристая вмятина.
Весь следующий день Люсия старалась не думать над приглашением Дэвида и делала все возможное, чтобы домочадцы видели ее точь-в-точь такой же, какой она была прежде: она играла с детьми и собакой, помогала Эйприл навести порядок в цветнике и болтала без умолку. Это стало лекарством не столько для встревоженного отца, сколько для нее самой. Войти в дом Дэвида, смотреть в глаза Лиз, словно ничего не произошло, – это тяжелое испытание, которое она обязана вынести. Такова его воля, и если ему угодно, она научится врать, прятаться, лицемерить. Других определений для предстоящего визита подобрать она не могла. Видеть Дэвида, помнить его прикосновения, его запах, вкус его кожи и не сметь признаться в этом, равнодушно смотреть, как он появляется в обществе жены, как гости приветствуют их обоих, хозяев-супругов, – сможет ли она справиться с таким безжалостным заданием?! А, не важно, будь что будет, решила Люсия в конце концов, понимая, что настало время, когда не следует пренебрегать ни одной открывшейся взору тропинкой, что кто-то неведомый следит за ее шагами и, надо думать, выстроит для нее мосты.
Утром следующего дня она отправилась на поиски подходящего платья. Какого труда стоило уговорить Эйприл остаться дома! Чем бы Люсия объяснила необходимость покупать вечернее платье? Пришлось пообещать ей, что этот поход по магазинам будет не последним, в следующий раз – только вдвоем. Ноги от дождя совсем промокли и глаза устали наблюдать краски витрин, когда нашлось наконец что-то более-менее подходящее. Сунув зонт под мышку и убрав влажные пряди с лица, Люсия приложила к себе ярко-красное платье с роскошным вырезом и длинной, широкой внизу юбкой. Соледад бы точно не устояла. Не слишком ли вызывающе? Впрочем, бросить вызов этим светским ханжам не помешало бы. Выбор вполне соответствовал ее воинственному настроению. Она захватила для демонстрации Эйприл пару футболок и направилась к кассе.
Главное – остаться незамеченной. Проверив, надежно ли повернута ручка, Люсия надела платье, покружилась: огненный колокол заполнил все пространство маленькой комнаты. Подкрасив глаза и губы, наложив тонкий слой темно-бежевых румян, придирчиво осмотрела свое отражение в зеркале, подняла волосы вверх: надо будет зайти в парикмахерскую. Хорошо, что идет дождь: можно, спрятавшись в плащ, проскочить ко входной двери.
* * *
– Вы станете королевой бала! – пообещала добродушная негритянка, завивая маленькие прядки у нее на висках.
Люсия еще некоторое время листала последние журналы мод, решив опоздать и увидеть всех приглашенных сразу, заметила несколько погрешностей со светом на последних страницах и наконец решила, что пора.
Чете Маковски принадлежали два первых этажа старого добротного дома на Малбери-Уолк. Это красно-кирпичное, увитое плющом здание снаружи не казалось большим и стояло в глубине, выбиваясь из общей линии улицы. К парадному входу вела мощенная камнем тропинка, по обеим сторонам которой располагались ухоженные клумбы, а в центре – маленький, звонкий фонтанчик. Несколько окон ярко освещены, свет падал и в шелестящую воду.
Люсия, стараясь держаться уверенно, нажала кнопку звонка. Ей открыла седая, коротко стриженная женщина с умными глазами. По-видимому, прислуга. Из тех немногословных хранительниц уюта, что становятся полноправными членами семьи. Девушка представилась, безжалостно теребя сумочку, то и дело посматривая на лестницу, за которой начинался застланный роскошным ковром коридор. Ее надежды оправдались: летящей походкой ей навстречу устремился Дэвид. Классический костюм и бабочка делали его неотразимым.
– Тереза, не беспокойся. Я сам встречу гостью. Позвольте вам помочь, – обратился он уже к Люсии, предлагая снять плащ.
Она проследовала за ним, засматриваясь на картины и статуэтки, – последние, судя по всему, эпохи Ренессанса. Дэвид придерживал ее за талию, едва касаясь кончиками пальцев. Впереди слышалась музыка, негромкая, медленная. Минуя несколько пустынных комнат, выдержанных в единой красно-серой гамме, они вошли в просторную залу с зажженным камином, двумя круглыми черными столиками для спиртного и закусок, роскошным роялем у дальнего окна. Гостей оказалось меньше, чем Люсия ожидала увидеть: три пары о чем-то негромко беседовали, из открытых дверей напротив раздавались еще несколько голосов и грохот бильярдных шаров. Дэвид и Люсия вошли на последних тактах старинной мелодии, девушке незнакомой.
Волнение подкатило к горлу, стоило ей переступить порог гостиной. Она не сразу рассмотрела присутствующих. Вопреки скромному, хотя и дорогому, убранству помещений и сдержанно классическим туалетам дам, все слилось для нее в торжественном блеске, словно ее поместили в рождественский елочный шар. Однако она успела заметить: никого из уже знакомой израильской компании среди гостей не было. В грациозной, степенной леди с туго собранными на затылке волосами Люсия не сразу узнала Лиз. Ей очень шло узкое, темно-серое платье и высокие каблуки. Она вела оживленную беседу с немного смешным молодым человеком в маленьких круглых очочках. «Он как будто все время чему-то удивлен: брови почти не опускает», – подумала Люсия и, глядя на него, неожиданно успокоилась и улыбнулась.
– Рад вам представить, – произнес Дэвид, – Люсия Эставес, дочь моего старого знакомого и коллеги.
Слова Дэвида как нельзя лучше оправдывали ее присутствие на вечере, но он говорил так, словно Люсия и вправду только дочь знакомого, и это немного обидело ее. В его фразе чувствовалось отречение: «Нет, я не имею к ней никакого отношения», – и эта хладнокровная ложь не могла не быть раскрыта в силу своей нарочитости, чрезмерности.
С ней знакомились – она сухо отвечала, говорила о Мадриде, об университете и почти не задавала вопросов. Джон Фрай, врач, и его пышногрудая хохотунья жена понравились ей больше остальных. Лекарские сластолюбие и практицизм, которые так тщательно скрывал Тони, в этом стареющем плейбое с длинным любопытным носом и въедливыми глазами были выставлены напоказ, и оттого хотелось предполагать за внешним сибаритством наличие сколько-нибудь тонкой души. Виктория, его увесистая половина, казалось, до краев переполнена оптимизмом и щедро плещет им на окружающих. Она, как многие тучные женщины, была ничуть не тяжеловесна. Добродушие так и струилось из ее уст, уступая иногда место безобидному женскому ехидству. С ними было просто, Люсия даже рассказала, что была на выставке Питера Кристофера, не упомянув с кем. Со второй супружеской парой – соседями Маковски Ником и Джулией – идти на контакт совсем не хотелось, да они и сами не очень-то стремились к этому. Люсия решила, что не понравилась им с первого же взгляда. Ник, как она поняла из слов Дэвида, был музыкальным продюсером и, надо полагать, знал себе цену. Хотя, имея такое хитрое выражение лица и крохотную щетку под носом, будешь заносчивым вне зависимости от карьеры и кошелька. И что в нем нашла Джулия? Впрочем, они одинаково холодны, только она – снежная королева, а он – чудовище у ее ворот.
Из бильярдной выпорхнули две интересные девушки и молодой человек. Люсия успела насторожиться, прежде чем Дэвид поспешил ей на помощь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39