Я впервые в жизни видела их, и все, что я о них знала, было почерпнуто мною из бесценной книги миссис Стоу и из северной прессы. Однако такими я себе их и представляла. Это была убогая колония на краю плантации, состоявшая из примитивных хижин с одним или двумя помещениями, сложенных из земляного бетона, который Руперт называл „табби“, и с приплюснутыми к земле каменными печками. Все они пустовали, кроме одной, где жили Вин и еще два, как сказал Руперт, „черномазых“ – Сэй и Бой.
Недалеко я увидела еще один дом, он стоял поодаль, будто считал для себя недостойным слишком близкое соседство с убогими бараками, и был устроен значительно лучше. Руперт объяснил, что до войны это был домик надсмотрщика, а теперь в нем живет Таун. Когда мы подошли к нему, я увидела двух темнокожих малышей, играющих на крыльце, а в дверях стояла темнокожая женщина, пристально смотревшая на меня черными глазами.
Старая Мадам завтракала в столовой, когда мы вошли в дом, но была так поглощена едой, что не заметила нас. Сент-Клера и его жены не было видно – но еще не пробило девяти. Наверное, они поздно встают. Я слышала, что это принято у южан.
Руперт привел меня в классную комнату, пыльное, захламленное место в задней части дома, где стояли заброшенно стол и два стула. На них, так же как и на полу, толстым слоем лежала пыль. Даже бумаги на столе были запылены, а в углах пауки сплели огромные паутины.
Я не могла работать в такой грязи. Велев Руперту обождать, я отправилась на кухню за метлой, ведром воды и тряпками. Марго, когда я попросила все это, взглянула на меня с таким презрением, словно мое намерение делать такую работу сильно уронило меня в ее глазах. Тем не менее она снабдила меня всем этим, и, вооруженная таким образом, я вернулась в классную и с жаром принялась за уборку, предварительно подоткнув юбку за пояс, чтобы уберечь ее от пыли, поднявшейся столбом.
Руперт, облокотившись на стол, наблюдал, как я обернула тряпкой метлу и опустила ее в ведро с водой.
– Что это вы собираетесь делать?
– Я собираюсь вымыть пол этой мокрой тряпкой и протереть плинтуса.
В его глазах я увидела то же выражение, что и у Марго, как будто он глубоко запрезирал меня. А когда я предложила ему взять другую тряпку и протереть стол, он наотрез отказался:
– Пусть этим занимается Марго.
– Но Марго занята по дому другими делами. Но он был тверд.
– Это негритянская работа.
Я вежливо поздоровалась с ней и была бы не прочь остановиться и поболтать, она показалась мне интересной особой. А кожа ее отливала как новая медная монета, гибкое тело безупречно сложено, ее фигура в дверном проеме напоминала статуэтку какой-то обольстительницы, отлитую из меди.
Но хотя она и ответила на мое приветствие довольно учтиво, к беседе она не располагала, и я прошла дальше.
– А кто эта женщина? – спросила я Руперта.
– Это Таун.
– Она тоже работает в вашем доме?
– Таун вообще не работает, – ответил он, затем спокойно добавил: – Таун – сука.
Хотя я и не одобряла подобных выражений, но не смогла удержать улыбку. Наверное, этот своенравный наглец обижал ее детей и получил от нее хорошенько. Ее уверенная фигура лучше всяких слов говорила о том, что с ней шутки не пройдут. Но по дороге к дому я задумалась над его словами. Я знала, что дети только повторяют то, что слышат от взрослых, и, поднимаясь по ступенькам, ведущим в дом, я размышляла, кто же в Семи Очагах так обзывал Таун.
Но солнце было уже высоко, и пришло время заняться уроками. Я поймала себя на том, что ждала этих занятий с большим нетерпением. Руперт во время прогулки удостаивал меня такой информацией о птицах, животных и растениях, которая говорила не только о его наблюдательном уме, но и об отличной памяти. Несомненно, при должном обучении он бы развивался очень хорошо.
– Лучше я сама сделаю это, чем буду жить в грязи.
– Вот как? – Его удивление было неподдельным. – Значит, вы не леди?
– Не говори ерунды, Руперт. – Я говорила резко, так как меня задело его отношение.
– От этого у вас такие смешные руки, да? Я остановилась и посмотрела на свои руки.
– Разве они смешные?
– Да, у моего папы руки гораздо белее и мягче.
Я пригляделась к своим рукам и подумала, что он прав. Мои руки были знакомы с тяжелой работой. Но они были вполне изящной формы и по крайней мере не такие беспомощные, как ручки Старой Мадам. И я подумала, что, сколько себя помню, этими руками я зарабатывала себе на жизнь.
Я оперлась на ручку метлы и серьезно заговорила с Рупертом; меня возмутило, что этот юнец с таким презрением отзывается о честном труде.
– Разве ты не знаешь, Руперт, что человек, который трудится, достоин уважения? Что достойным считается тот, кто способен сам позаботиться о себе?
– Разве? А негры на что? Моя бабушка за всю жизнь сама не надела чулок.
Мне показалось, что тут нечем хвалиться, но я не стала обсуждать это. Вместо этого я напомнила ему, что только трудом мы можем оправдать свою жизнь; что человек создан для того, чтобы совершенствоваться, и что только паразиты живут чужим трудом.
Он слушал внимательно, но мне не показалось, что я его убедила.
– Возможно, одни рождены, чтобы работать, как вы, – рассудил он, – а другие – чтобы не работать, как папа.
– Разве твой отец не трудится?
Его маленькая фигурка гордо выпрямилась.
– Папа – джентльмен.
– Но ведь не у каждого есть деньги, Руперт. Некоторые, как я, должны работать, чтобы прожить.
Он пожал плечами.
– Но у папы тоже нет денег. Это мамины деньги. И у нас иногда бывают такие скандалы – на прошлой неделе мама столько кричала…
Я не хотела обсуждать с ним это и переменила тему.
– Посмотри на комнату, Руперт. По-моему, теперь она выглядит гораздо лучше.
Он посмотрел на влажный чистый пол, приведенный в порядок стол с аккуратной стопкой бумаг.
– Да, – сказал он, – мне нравится. Я никогда не видел ее такой чистой.
Я услышала, что дверь отворилась, и, повернувшись, увидела Сент-Клера Ле Гранда. Руперт подбежал к нему.
– Посмотри, папа, – закричал он, – как тут чисто! Его отец лениво обвел глазами комнату, поигрывая своей белой рукой массивной цепочкой от часов, которая висела на его желтовато-коричневом жилете.
– Мы не привыкли к такой чистоте, мисс Сноу. – Он, как всегда, неохотно выговаривал слова, и было непонятно, доволен он или нет, и я ответила несколько язвительно:
– Я это заметила, сэр. Никогда еще не видела столько грязи. И столько прислуги из негров.
– Негры, мисс Сноу, самые никчемные создания.
– Жаль только, что нет никакого порядка, – начала я, но замолкла, испугавшись, что зашла слишком далеко.
Но он проигнорировал мои слова.
– Я уеду на день или два, – протянул он. – Занимайтесь с Рупертом, как сочтете нужным.
– И миссис Ле Гранд уезжает с вами?
Веки его встрепенулись, и я заметила, какими бесцветными и холодными стали его глаза.
– Миссис Ле Гранд? – переспросил он. Миссис Ле Гранд не слишком здорова, чтобы путешествовать.
Не проронив больше ни слова, он вышел, тихо закрыв дверь и оставив нас с Рупертом заниматься чтением, правописанием и арифметикой. Но во время чтения и сложения сумм я вспоминала высокую фигуру Сент-Клера Ле Гранда в дверях, скучающую и презрительную. И когда я случайно посмотрела вниз и обнаружила, что, когда разговаривала с ним, мой подол был подоткнут за пояс, а нижняя юбка выставлена напоказ, то залилась краской. Я упрекнула себя также за то, что обрадовалась мысли, что на мне была моя лучшая нижняя юбка, украшенная небольшой вышитой кружевной оборкой.
Глава III
Жизнь бессмысленна – или так только мне казалось всегда, – если в ней нет порядка и содержания, однако в Семи Очагах я не находила ни того ни другого. Дни катились один из другим, как серая лента, каждый из них оставался таким же бесцветным, каким был предыдущий и становился следующий. Нечем было вспомнить день вчерашний и нечего было ждать от завтрашнего.
Старая Мадам, закованная в шелк, сидела в своем кресле, бормоча о прошлом величии, если ей удавалось перехватить меня и завязать беседу. Она постоянно жевала какие-то кусочки, что приносила ей с кухни Марго. Когда она не ела, что случалось редко, то размахивала и жестикулировала своими праздными ручками, но никогда я не видела их занятыми каким-нибудь вышиванием, или штопкой, или еще какой-нибудь полезной работой. Да и во всем доме я не заметила особого трудолюбия. С утра Марго и Маум Люси болтали на заднем крыльце, их спины были сгорблены, но работа стояла, и я заметила, что Вин сразу после завтрака исчезал и появлялся только тогда, когда пора было подавать к столу. И некому было спросить их, почему они не заняты делом, и никто не бранил их за безделье.
Я поняла, и очень скоро, что жена Сент-Клера Ле Гранда нисколько не интересовалась делами такого рода. Она редко спускалась раньше полудня, а когда появлялась, еще в ночной сорочке под шалью, то сидела в гостиной, как бледный дух, уставившись в пространство, потом вставала и шла опять наверх. За ужином она обычно не появлялась совсем; а если и приходила, то глаза ее блестели и щеки горели, как оказалось, от выпитого бренди, и она сидела за столом, глупо хихикая, глядя в темные углы столовой, почти ничего не ела, и рука ее дрожала, когда она подносила к губам стакан с вином.
Мне казалось постыдным, что такая молодая и красивая женщина – а она еще сохраняла следы необычайной красоты – губит себя пристрастием к спиртному. Но никто не пытался ей помочь. Напротив, мне показалось, что они поощряли ее слабость. Я заметила, что Марго приносит ей в комнату бренди так же, как Вин носит его Сент-Клеру. А когда Сент-Клер отсутствовал, что бывало не редко, и Лорели обедала с нами, Старая Мадам следила, чтобы Марго не забывала наполнять ее стакан; и когда она наконец поднималась и, спотыкаясь, брела вверх по лестнице, глаза Старой Мадам следили за ней с тайным злорадством и даже с торжеством.
Но в этом доме с неубранными комнатами и отсутствием каждодневного труда мы с Рупертом неизменно следовали правилам, установленным мной, поскольку привычка к систематической работе и порядку была внушена мне с детства. И иногда мне казалось, что только этот ребенок и я заняты упорядоченной деятельностью, тогда как остальные были так пассивны, что, казалось, все вымерли. Я замечала такие вещи, что до крайности возмущали меня: кучи нестиранного белья на полу, вещи в шкафах валялись в беспорядке. На кухне было грязно и оставалось много лишней еды, целые окорока лежали, пока не испортятся, горы белого хлеба оставались и зеленели от плесени! И поскольку это задевало мою страсть к бережливости и чистоте, я как-то строго сказала Маум Люси:
– Что вы собираетесь с этим делать?
Ее морщинистое лицо приняло враждебное выражение.
– О чем вы, мэм?
– Вот этот окорок. Не собираетесь же вы его выбросить?
– А что с ним еще делать?
– Есть много способов использовать его по назначению. – Я вынула его из продуктов, приготовленных к выбросу. – Положите его в шкаф и накройте. – Я пошла за ней к шкафу и заглянула через ее плечо: – Какие грязные полки. Сначала надо их отмыть.
Она сердито проворчала что-то, когда я уходила, но на следующее утро я заметила, что на кухне стало гораздо чище, а полки в шкафу были отчищены добела.
На кухне я не остановилась. Довольно резко я обратила внимание Марго на клубки пыли, что скопились в углах комнат и под кроватями, на мебель, которую не протирали уже много дней, на шкафы и буфеты, которые необходимо было привести в порядок. И я назначила понедельник днем стирки и велела ей в этот день стирать в лоханях из кипариса, что стояли у мойки, и кипятить белье в железном котле на треногой подставке на заднем дворе. И хотя глаза ее загорелись от негодования, она выполнила мои указания.
На этом мое вмешательство в хозяйство не прекратилось. Строгими понуканиями я заставила Вина скосить в саду сорняки и очистить его от поросли. Сначала он принялся за работу неохотно, но потом увлекся приведением дорожек в порядок и прополкой клумб и временами даже напевал за этим занятием.
Все это было каплей в море, поскольку на каждом шагу я видела признаки запустения и небрежности. В домике с хлопкоочистительной машиной хранилась большая часть урожая, кучи хлопка лежали в грязи, и, обследовав их, я обнаружила, что они буквально кишели молью. Мне показалось непростительной такая беспечность того, кто заправлял делами в Семи Очагах. Однако Сент-Клера, казалось, это ничуть не волнует. Я подумала, что если руки работают только, когда им этого хочется, а чаще не хочется, то неудивительно, что хозяйство терпит убытки на каждом шагу – хлопок гниет в хлопкочистильне, рисовые поля стоят невозделанными, а в амбаре гуляет ветер.
Но, несмотря на эти дополнительные заботы, помимо занятий с Рупертом, дни мне казались скучными и однообразными, такими унылыми и монотонными, что я стала искать малейших предлогов, чтобы выбираться в Дэриен. Муслин для воротничка, новые чулки, шпильки, хотя я и не нуждалась в них немедленно, становились удобной причиной для того, чтобы я могла хотя бы ненадолго убежать из этого мрачного дома и от бесцельного прозябания в нем.
Каждый раз во время этих поездок я наведывалась к жене хозяина магазина, Флоре Мак-Крэкин. И хотя ее муж встречал меня весьма неприветливо, его маленькая хозяйка каждый раз оказывала мне такой сердечный прием, что было ясно, как ей не хватает компании. Вытерев руки о передник, она вела меня на свою опрятную кухоньку, где мы пили с ней крепкий чай со свежеиспеченным хлебом и золотистым маслом; и хотя вначале мы говорили только о погоде, нарядах и Союзе лояльных, который обрушился на Южные штаты и Дэриен, наша беседа неизменно возвращалась к Семи Очагам. Я обнаружила, что у Флоры Мак-Крэкин – как и у всего города – этот дом вызывает суеверный интерес, как у ребенка в сказках – замок великана-людоеда; и я, сжигаемая любопытством, осторожно выведала у Флоры Мак-Крэкин историю Семи Очагов.
Она была не очень хорошая рассказчица и не обладала даром красноречия;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39