и при этой мысли меня охватывали возмущение и страх, но от этого я еще сильнее сопротивлялась желанию оставить Семь Очагов. Это был дом, который я отвоевала для себя и своего ребенка. Я не покину его.
Шли дни, унося с собой свежие мартовские ветры, смягчавшие неумолимую жару, и я, работая столько же, сколько и раньше, не находила ответов на вопросы, которые бродили во мне как свежие дрожжи; даже тошнота, нападавшая теперь на меня по утрам, не могла удержать меня от работы, хотя часто я ощущала, что теряю контроль над собой и начинаю бранить и распекать негров в приступе отчаяния. Они становились угрюмыми и упрямыми, когда я вмешивалась в работу, которую, как мне казалось, они выполняли так бездумно, подгоняя и ругая их, потому что все во мне переворачивалось от слабости. Однажды вечером, когда я, с трудом заставив себя переодеться в батистовое платье в цветочек, спустилась к ужину и сидела над своей тарелкой, с отвращением вдыхая запах пищи, Руперт окинул меня внимательным взглядом. Он спросил:
– Почему ты такая бледная, Эстер? Ты сейчас опять упадешь в обморок?
– Нет, нет, Руперт, – поспешно выдавила я, – это свечи так бросают на меня тень.
Сент-Клер неторопливо повернулся в мою сторону:
– Когда это Эстер падала в обморок?
Руперт разговорился:
– В тот вечер, когда рис мешали с глиной. И Стелла еще сказала, что это Таун заколдует Эстер, как она заколдовала маму. Папа, значит мама умерла из-за Таун?
Над комнатой нависла тишина. Затем Старая Мадам наклонилась через стол и стукнула Руперта по пальцам своей вилкой.
– Замолчи, мальчишка, – скомандовала она. И потом с заискивающим сочувствием обратилась ко мне: – Вам нехорошо, мадемуазель?
– Со мной все в порядке, – коротко бросила я ей, так как заметила, что глава стола, Сент-Клер, все еще пристально смотрит на меня и – хотя это могло и показаться мне – на губах его ироническая усмешка; но он лишь пожал плечами и поднялся:
– Если вы и дальше будете столько работать… – бросил он через плечо, выплывая из столовой.
Но Старая Мадам была подозрительно заботливой:
– Мой сын прав, мадемуазель, вам нельзя перенапрягаться. Погода! Жара! Болотная лихорадка!
Наверное, надо сказать Марго, чтобы она повесила москитные сетки пораньше в этом году, говорила она. Вин сказал, что на острове Батлера один негр умер от (голос ее упал до испуганного шепота) желтой лихорадки… Видела ли я когда-нибудь дочь Пирса Батлера? Она с отцом пытается работать на своей плантации вместе со свободными неграми. Знаю ли я, что ее мать, та самая пресловутая Фанни Кембл – такая глупая чувствительная женщина, – но теперь ее дочь, говорят, она совсем другого сорта – голый практицизм…
Чтобы не слышать этого утомительного монолога, который не прекращался, когда мы вышли из-за стола и прошли в гостиную, я пораньше увела Руперта спать. Затем, придя в свою комнату, разделась, вымылась холодной водой и надела прозрачную ночную рубашку, которую Тиб положила мне на кровать. На расчесывание волос у меня уже не было сил, поэтому я просто вынула шпильки, которые держали узел, распустила волосы по плечам и поскорее упала в кровать. Когда я расслабилась на прохладных простынях, приступ тошноты стал утихать и потом исчез.
Почти неслышно вошла Тиб и остановилась, глядя на меня:
– Вас тошнит, миз Эстер?
– Просто устала, Тиб.
Она бесшумно прошла по комнате, затушив свечи, и, оставив одну на ночном столике, погрузила комнату в тень. Затем подошла ко мне с щеткой для волос в руках.
– Лежите 'десь так и о'дыхайте, миз Эстер. Я ра'чешу вам волосы.
Я закрыла глаза, пока она расчесывала мои волосы, успокоенная ритмичными движениями ее тоненькой руки, вспоминая, как когда-то Лорели лежала на этой кровати, а я расчесывала ее волосы. Той ночью они, как золотое покрывало, лежали на подушке – а наутро, мокрые, прилипли к ее тонкому лицу.
Тиб сказала негромко:
– У вас'же чудесенные волосы, миз Эстер, а раз так – зачем вышло, что вы их носите так просто сделанными?
Ее "зачем вышло" словно повернуло время вспять, я увидела себя в сиротском приюте, в пустынной маленькой часовне серым ранним утром…Я увидела классную даму (дородную чернобровую женщину с усиками над верхней губой), услышала ее суровый голос, который грозно предупреждал, что красота – это грех, а украшать свою внешность – значит служить сатане… Ее глаза, как черные льдинки, переходили с одной из нас на другую, и мы дрожали в своих самодельных платьицах и тяжелых башмаках, с затянутыми на затылке косами. Сейчас при этих воспоминаниях я вздохнула. Ее поучения упали на благодатную почву: никогда я не могла, вплетая ленту в волосы, избавиться от чувства вины; однако, лежа здесь и наслаждаясь покоем и расслабившись, я думала: показались бы Руа мои распушенные волосы "чудесными"?
Вскоре я сказала:
– Хватит, Тиб. Тебе пора спать.
Она бесшумно вышла из комнаты, и я лежала, глядя на тени, которые пламя свечи рисовало на потолке, нежась в тишине и сонно думая; "Сегодня я буду спать хорошо".
Но мысль эта была преждевременной. Я вдруг села прямо, и слабость тут же навалилась на меня. Я услышала, как дверь в башне открылась и потом закрылась, и почти тут же отворилась дверь моей спальни, чтобы впустить Сент-Клера в его ночном халате. С порога он окинул меня прищуренным, испытующим взглядом:
– Значит, вы больны?
Я потянулась за халатом, который лежал в ногах кровати, и натянула его на плечи:
– Я совершенно здорова.
Он подошел к кровати, протянул белую руку.
– Почему вы никогда не позволяли мне увидеть ваши волосы такими? – спросил он, но спокойствие в его голосе не обмануло меня. Неожиданно он погрузил свою руку в мои волосы, которые были рассыпаны по плечам.
Я торопливо подхватила их обеими руками и разделила, чтобы причесать.
– У меня болела голова. – Я посмотрела в неподвижное лицо с вызовом: – И я устала.
Он смотрел на меня сверху вниз и сначала ничего не сказал. Затем, однако, он произнес тихим грудным голосом, который всегда означал, что он злится:
– Интересно, сколько, по-вашему, я буду с этим мириться?
– Мириться с чем? – решительно спросила я.
– С тем, что со мной обращаются, как с испорченным мальчишкой, когда я прихожу к вам.
Я продолжала смотреть на него.
– В конце концов, – продолжал он, – вы моя жена. Я имею определенные права и рассчитываю, что вы любезно предоставите мне возможность пользоваться ими.
Я заколола волосы и, сунув руки в. рукава халата, встала:
– Даже если я и ваша жена, – сказала я небрежно, – ваша преданнейшая жена, ведь могут быть моменты, когда ваши "приходы", как вы это называете, не очень уместны. – Я старалась говорить поприветливее. – Вы хотели со мной поговорить о чем-то? – спросила я.
– Да.
Я указала ему на стул напротив:
– Тогда располагайтесь. – Он, как всегда, неторопливо повернулся к стулу и сел.
– Мы должны выяснить наши денежные дела. Я не могу больше жить как последний попрошайка.
Я спокойно посмотрела в его по-птичьи неподвижные глаза:
– Ну и…
– Давайте выясним все раз и навсегда. – Голос его не изменился, словно это была обычная вежливая беседа. – Если вы думаете, что я собираюсь выпрашивать у вас деньги, выбросьте это из головы.
– Я и не думала об этом.
– Думали или нет, не имеет никакого значения. Но вам, должно быть, известно, что мне нужны деньги, и немедленно. И хочу вам напомнить, что не так давно я занял деньги, большую часть из которых истратили вы.
– Я истратила их для восстановления вашего имущества.
Он отмахнулся от этой незначительной детали:
– Я с дьявольским трудом достал эти деньги. И обещал вернуть их немедленно.
Мгновенно я поняла, что это подтверждает обвинение Хиббарда, ведь что еще могло ему дать возможность выплатить эти деньги, как не смерть Лорели? Но вслед за этим меня осенила другая мысль: "Ни за что я не должна показать ему, что знаю об этом. Если я хотела обыграть этого человека – а я должна была это сделать, – то мое преимущество в мнимом неведении".
Все же я не удержалась, чтобы не подстегнуть его:
– Как же вы могли обещать такое? – простодушным, как у Руперта, голосом спросила я, – если знали, что это невозможно?
Он смотрел на меня, лицо по-прежнему бесстрастно, но он лишь протянул надменно, словно говорил с прислугой:
– У меня должны быть деньги – и немедленно. Понятно вам или нет? Мне немедленно нужны деньги.
– Конечно, понятно, но что же вы хотите от меня? Ведь у меня денег нет.
– Вы распоряжаетесь значительной суммой.
Теперь мое удивление было искренним:
– Но она принадлежит Руперту.
– Если вы такая умная, то придумайте что-нибудь. Я подавила желание сказать ему, что с чужими деньгами ничего не "придумываю", и была возмущена тем, что он считает и меня такой же бессовестной, как он сам; но я не показала своего негодования; вместо этого, сделав вид, что не поняла его истинных намерений, задумчиво спросила:
– Вы имеете в виду, что хотели бы, чтобы я оформила вам заем из состояния вашего сына?
Это было совсем не то, чего он хотел, и в глазах его вспыхнуло возмущение, прежде чем он успел скрыть его под тяжелыми веками. Но меня его разочарование не тронуло; потому что, пока я говорила это, я поняла, каким образом смогу обойти этого человека – способ этот был таким простым, что я удивилась, как это раньше не подумала о нем. И вот, прежде чем заговорить снова – а он неподвижно и молча сидел в ожидании моего ответа, – я тщательно обдумывала, как вынудить его принять мой план.
– Пожалуйста, – сказала я примирительным, почти заботливым тоном, будто тоже огорчена его затруднениями, – не думайте, что меня не волнуют ваши финансовые трудности. Я видела эти пачки счетов…
– К сожалению, вашим сочувствием их не оплатишь.
– Нет, но в конце концов – почему бы вам не занять денег из состояния вашего сына?
– С этим сторожевым псом Перселлом? – Тон его был откровенно презрителен.
– Я думаю, он согласится на тех условиях, что мне сейчас пришли в голову.
– И что это за условия?
– Что вы возьмете ссуду под залог Семи Очагов.
– А вам не пришло сейчас в голову, что под Семь Очагов я могу занять деньги где угодно.
В этом я сомневаюсь. Я знала, что многие плантации пустовали из-за отсутствия средств на их освоение. К тому же я вспомнила о намеках Хиббарда на недоверие и плохую репутацию Сент-Клера. Но я спросила невинно, будто ничего этого не знала:
– А зачем вам идти куда-то еще? Почему бы не заключить сделку в интересах состояния вашего сына? Если хотите, я съезжу в Саванну и изложу это предложение Перселлу.
Не успела я договорить, как он вскочил со стула и направился к выходу.
– Уладьте это дело – и как можно скорее. – Он сказал это обычным равнодушным голосом, словно его это уже не интересовало.
Я подождала, пока он дойдет до двери, и тогда заговорила:
– Минуту, пожалуйста, – сказала я спокойно.
Он обернулся, не отпуская дверной ручки, и молча взглянул на меня.
– Не знаю, заинтересует ли вас это хоть сколько-нибудь, – я понимала, что голос мой звучал жестко и решительно, но я ни за что не могла вложить в него теплоту или чувство, – только вам все равно придется узнать: я жду ребенка.
Его бледные глаза смотрели на меня оттуда, и ненавистная мне улыбка появилась на лице.
– Ребенка?
– Да.
Он секунду стоял молча, затем протянул:
– Почему вы думаете, что меня это не интересует? "Потому что вас не интересует ничего, кроме вас самого", – хотелось мне крикнуть, но я не сказала этого, и, прежде чем смогла придумать менее раздражительный ответ, он снова заговорил, поворачивая ручку двери:
– Наоборот, мне очень даже интересно. Разозленная его монотонным голосом, я саркастически усмехнулась:
– Трудно в это поверить.
Он открыл дверь, но продолжал стоять на пороге, глядя на меня через плечо.
– Но мне действительно интересно, – повторил он, – очень интересно узнать, мой это ребенок или – Руа.
Глава XIX
Наверное, более робкую женщину ужаснул бы такой намек Сент-Клера (несомненно, угрожающий), но меня он не испугал. Он только укрепил мою решимость вырваться оттуда, где этот человек мог как-то повлиять на меня и на жизнь, которую я решила построить, и я тут же стала думать, как можно было бы добиться согласия Стивена Перселла на заключение сделки о ссуде. Поразмыслив, я решила, что мой план, который поможет обезопасить будущее мое и моего ребенка, ускорится, если вместо моей поездки в Саванну Стивен Перселл сам приедет в Семь Очагов. Здесь он сам увидит результаты моего труда и управления делами. Я отправила в Саванну соответствующее письмо, приглашая его в гости в Семь Очагов в любое удобное для него время; и тут же получила ответ, в котором он сообщил, что прибудет в четверг.
Перед его приездом в Семи Очагах закипела работа, итак как, решив показать ему плантацию в самом лучшем виде, я заставила Марго и Вина немедленно навести в доме блеск от подвала до чердака, Сея и Боя – приводить в порядок сад и дорожки, и, пока Тиб чистила серебро и мебель, я успевала всюду.
Наконец дом был готов к приезду Стивена Перселла. Панталоны и курточка Руперта выстираны и наглажены! Марго наряжена в свежее льняное платье! Старая Мадам выбита от пыли и вычищена, чтобы как можно больше походить на гранд-даму, которую она из себя строила! И вот наступил четверг, и Вин с утра отправился на свежевыкрашенной лодке в Дэриен, встречать гостя.
Теплым апрельским днем, струящим свежесть с чистейшего неба, Стивен Перселл, внушительный в своих ослепительно белых манжетах и галстуке, ступил на пристань Семи Очагов, и я, наблюдавшая за каналом из западных окон, вышла его встречать. Извинившись за отсутствие Сент-Клера (я сказала, что его вызвали по делам в Саванну, но на самом деле он специально убрался еще накануне вечером, чтобы не встречаться с "этим старым чудаком Перселлом"), я провела его в дом.
Когда, пообедав, мы сели в дрожки, которые подогнал к дому Шем, и отправились объезжать плантацию, я была в приподнятом настроении. Никогда еще здесь не было так красиво. Темные ветви деревьев были покрыты нежнейшим налетом пробивающихся зеленых листочков, повсюду благоухал жасмин, заросли дикой сливы расцвели и снежными сугробами светились на фоне зеленого кустарника, а ароматы цветущего лавра и мирта были перемешены свежим ветерком, который доносился с реки, где осторожно колыхалась болотная гладь, переливаясь из красно-коричневого в зеленый цвет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39