У вас будут деньги к этому времени?
Его бледные глаза встретились с моими и пристально уставились на меня, но он так долго ничего не отвечал, что меня это начало раздражать.
– Вы понимаете, что мне надо знать это сейчас, – решительно сказала я. – Вам удалось договориться о деньгах?
Он вдруг поднялся и подошел к камину, но продолжал смотреть на меня. Я заметила, что зрачки его глаз, обычно скрытые веками, были бледно-серого цвета, окруженные черным ободком.
Он сказал, все так же тихо:
– Я же сказал, у меня есть деньги. Сколько понадобится?
Я все объяснила ему и не могла скрыть своего удовольствия от того, какую удачную сделку заключила с капитаном Пиком.
– Так что видите, – закончила я, – мне придется только содержать их, кормить и выделять деньги на мелкие расходы, которые потом будут вычтены из полного жалованья.
– Когда надо будет расплачиваться с ними?
– После продажи урожая.
Он минуту стоял на месте, затем подошел и постоял перед высоким окном, глядя на штормовую ночь. Затем вдруг, словно решившись на что-то, подошел к резному шкафчику, открыл один из ящиков и достал оттуда пачку банкнот. Какое-то время он стоял и смотрел на них, трогая их белыми пальцами нежно, почти влюбленно. Потом подошел ко мне.
– Мне удалось, – криво усмехнувшись, сказал он, – всеми правдами и неправдами добыть пять тысяч долларов. Вы сможете обойтись ими?
Подавив разочарование, поскольку этой суммы было явно недостаточно, я стала быстро подсчитывать в уме. Содержание новых работников. Их будет полсотни, которую надо кормить и одевать, надо купить быков, и плуги, и мотыги, и прочие инструменты для работы. И добавить к этому мелкие текущие расходы на домашнее хозяйство. В первое мгновение мысленно я отшатнулась, представив, какая непосильная задача встанет передо мной, и чуть было уже не проговорила, как мала эта сумма. Но в следующую секунду я поняла, что справлюсь – должна. Придется считать каждый кусок и глоток, заставлять работать каждый доллар за двоих, но награда стоит того, чтобы за нее побороться.
Пока я с бешеной скоростью обдумывала все это, неподвижная фигура стояла возле меня, ожидая ответа. Теперь я подняла глаза и встретилась с ним взглядом:
– Да, я смогу сделать это.
Не говоря больше ни слова, он протянул мне пачку зеленых бумажек. Когда я взяла их, то заметила, что он, как обычно подавив зевоту, сказал безразличным тоном, словно это не имело особого значения:
– Вам лучше завтра же положить их в Дэриенский банк. Ну, теперь все?
– Да, все.
Я направилась к дверям, но, вспомнив о Таун, вернулась:
– Нет, есть еще одна проблема.
Он уже снова сидел за карточным столом, и неоплаченные счета бесшумно скользили у него между пальцев.
– Что же?
– Это касается Таун.
Его пальцы, перебирающие чеки, вдруг замерли.
– Она отказывается работать, пока не получит указаний от вас. Вы, конечно, понимаете, что такое непослушание подрывает мой авторитет среди остальных. Вот я и хочу, чтобы вы велели ей подчиняться общим правилам.
Он медленно произнес:
– Таун оставьте в покое.
– Но почему она должна бездельничать, когда все работают? Она живет за ваш счет – она и ее дети.
– В Семи Очагах есть вещи, которых вам не изменить, Эстер.
– …и Таун одна из них?
– …Таун одна из них.
– Тогда скажите – почему.
Он приподнял веки и искоса взглянул на меня.
– Вам, должно быть, известно, что у меня есть младший брат. Он не живет здесь теперь, но когда-то жил. Он был молод почти не видел женщин. Ну а Таун как раз была здесь…
И тогда я поняла, поняла эти дерзкие взгляды Марго, поджатые губы Маум Люси, смешки Вина. Сент-Клер снова заговорил:
– Теперь вы знаете, почему Таун надо оставить в покое, и она, и ее щенки должны быть одеты и накормлены.
Я выдавила сквозь стиснутые зубы:
– Да, теперь я понимаю.
Я ушла и занялась своими делами, а холодный узел в груди давил мне на сердце как камень. Весь мир перевернулся и стал гадким и горьким, когда я узнала, что любовник Таун – отец ее двух смуглых малышей – обнимал, целовал меня, но настоящих чувств ко мне у него не было.
В пять часов я поднялась к себе умыться и переодеться в зеленое шелковое платье к ужину, но, проходя мимо двери Лорели, услышала безутешные рыдания. Мне показалось, что в них слышалось отчаяние. Но я отлично понимала, в чем дело. На протяжении всего этого темного долгого дня Марго носила сюда бренди, и обед Лорели вернулся нетронутым. Теперь я подумала, презрительно поморщившись, что у нее началась пьяная истерика.
Но рыдания продолжались, а я вдруг вспомнила, что сейчас мимо этой двери на ужин пойдет Руперт, и, решительно шагнув к двери, толкнула ее.
Я не ожидала увидеть того, что открылось мне, и, смущенная, остановилась на пороге. Лорели лежала на кровати – съежившаяся фигурка, – сотрясалась в рыданиях, как ребенок, который, устав от слез, уже не может больше плакать, но не может и успокоиться; а у камина, со своим обычным невозмутимым видом, стоял Сент-Клер.
Я быстро проговорила:
– Прошу прощения – я не хотела мешать. Просто я подумала, что миссис Ле Гранд плохо.
Я собиралась повернуться и уйти, но Лорели вдруг села на кровати и повернулась всем своим худеньким телом ко мне.
– Простите, простите, что потревожила вас, мисс Сноу.
– Могу я чем-нибудь помочь вам, миссис Ле Гранд?
Ее широко раскрытые глаза невидящим взором устремились к мужу, затем обратно ко мне.
– Нет-нет, – запиналась она, – только, – она наклонилась вперед, и ее голос упал до шепота, – только одного я хочу, чтобы меня оставили в покое…
Я взглянула на высокую бесстрастную фигуру у камина. Он смотрел на свою жену все так же презрительно, и, понимая, что в этой сцене для меня роли нет, я вышла и закрыла за собой дверь; но он вышел почти сразу же вслед за мной. Лицо его, когда он выходил из комнаты, было зрелищем не из приятных.
Тем не менее, когда Старая Мадам, Руперт и я сидели за ужином, я подумала, что нельзя судить Сент-Клера слишком строго. Возвращаться домой и видеть свою жену нетрезвой и растрепанной, к сценам, которые могут вывести из себя менее терпеливого джентльмена, – такого мужа можно даже пожалеть, ведь он не осуждает жену за такое поведение, хотя, решила я, Лорели уже поздно осуждать за что-либо.
Она вошла, когда Марго уже подавала десерт, была одета по-прежнему в халат, а ее прекрасные волосы были заколоты кое-как. Из-за Руперта мне было неловко, что она может что-то ненужное сказать или сделать. Но я напрасно тревожилась. Она сидела, уставившись с бессмысленной улыбкой на стены, то и дело усмехаясь себе, словно ей было известно нечто такое, от чего она веселилась, сидела и крошила хлеб в свою тарелку дрожащими пальцами.
Потом мы сидели в гостиной, и свечи быстро оплывали, а ветер сотрясал дом и бился в окна. Мы со Старой Мадам старались поддерживать беседу, чтобы отогнать тоску, нависшую над комнатой как печальная птица. Лорели потягивала бренди, что принесла ей Марго, ее руки дрожали, когда она подносила стакан к губам, и начинали дрожать еще сильнее, когда она замечала, что Старая Мадам смотрит на ее немигающими глазами.
Руперт, утомленный долгим скучным днем, почти дремал возле меня, и я встала и сказала, что ему пора спать. Он с готовностью поднялся на ноги и своей маленькой ручкой схватил меня за руку.
– Попрощайся с бабушкой.
– Спокойной ночи, бабушка.
– А теперь с мамой…
– Доброй ночи, мама.
Лорели криво улыбнулась и хотела поставить свой стакан на табурет, что стоял подле нее, но промахнулась, и стакан упал на пол к ее ногам. Она даже не заметила этого, а протянула дрожащие руки к Руперту:
– Иди сюда, родной.
Его маленькое тело напряглось, и я понимала его, потому что в глазах ее стоял пьяный туман, а с лица не сходила бессмысленная улыбка. Когда она пропела: "Ну подойди к маме, мой самый красивый мальчик", голос ее был хриплым: "Мой замечательный, славный мальчик!"
Руперт смотрел на нее презрительно.
– Ты же пьяная, мама, – сказал он холодно. Отпустив мою руку, он зашагал вон из комнаты, сердито расправив плечи.
Я поспешила за ним, но успела заметить ужас в широко открытых глазах Лорели. Обернувшись на лестнице, я увидела, как она съежилась в кресле и закрыла лицо руками. И еще я увидела, как впилась Старая Мадам своими глазками, как двумя серыми пиявками, в эту безутешную фигуру.
Пока Руперт раздевался, я отругала его. Но не слишком сурово, потому что это естественно, что разумному ребенку была неприятна такая сцена. И он еще был слишком мал, чтобы понять, какими неведомыми тропами приходится брести человеческим существам по жизни, слишком мал, чтобы постичь, в какую пучину может затянуть человека сила, что могущественнее его.
Пожелав ему спокойной ночи, я потушила лампу и вышла. Внизу послышался скрип колес кресла Старой Мадам. Лорели осталась в гостиной одна, когда я снова вошла туда. Она сидела, закрыв лицо руками, и, кажется, целую вечность я сидела и смотрела, как текут у нее по пальцам слезы.
Потом, не в силах это выносить, я вытерла ей руки своим платком. Она не замечала моего присутствия; а когда я отняла ее ладони от лица, то увидела, что глаза ее пусты, как у лунатика.
Я тихо стала уговаривать ее подняться к себе, помогла подняться по лестнице и проводила в неубранную спальню. Набрав в таз воды, я умыла ее, нашла свежую ночную сорочку в комоде и надела на нее. Когда я завязала на ее шее голубую ленточку и уложила в постель, то принесла щетку и стала расчесывать ее светло-каштановые волосы, которые рассыпались по подушке золотым покрывалом. Затем я, стараясь не шуметь, прибрала в комнате и, наконец, открыла окно, чтобы ночная прохлада выветрила застоявшийся запах винных паров.
Облокотившись на подоконник, я стала смотреть на ночное небо. Гроза утихла на время, но тяжелые облака обещали пролиться еще более сильным дождем, а ветер все еще терзал деревья и вспенивал воды Пролива. Потом я увидела, как сверху сорвалась темная тень, бесшумно упала на неосторожную жертву и взмыла вверх с бессильно болтающейся тушкой в когтях.
Я опустила окно и вернулась к Лорели. Она лежала с закрытыми глазами, и на лице ее наконец появилось покойное выражение. Я притушила лампу возле кровати и направилась к выходу. Когда я уже была у двери, она окликнула меня:
– Мисс Сноу.
– Да, миссис Ле Гранд?
– Вы были так добры ко мне.
– Попытайтесь заснуть.
– Хорошо – спасибо вам.
Я колебалась. При слабом освещении лицо ее казалось таким юным. С этой густой волной волос и голубой ленточкой на шее она была похожа на маленькую девочку. Мне стало так жалко ее.
– Может быть, мне еще посидеть с вами, миссис Ле Гранд?
– Нет, ничего, со мной будет все в порядке.
Я оставила ее в этой мрачной комнате, понимая, что ни я, никто другой не сможет утешить ее и отогнать злых духов, что набрасываются на безутешных такими долгими ночами. Раздеваясь в своей темной сырой комнате, я почувствовала себя виноватой в том, что, уделяя столько внимания дому, не нашла времени позаботиться о его хозяйке.
Мне плохо спалось этой ночью. Сквозь сон до меня доносился зловещий свист ветра, и на рассвете я услышала, что опять начался дождь. И даже во сне меня мучила непонятная тоска, от чего я беспокойно ворочалась и металась; и когда я проснулась, хотя было еще и темно, но часы уже пробили шесть.
Дрожа от холода, я зажгла лампу и оделась в темноте, мечтая поскорее оказаться на теплой кухне Маум Люси. Но когда я уже вкалывала последнюю шпильку в свой узел волос на шее, то подошла к окну и увидела, что натворил шторм. Цветы и кусты лежали распростертыми на земле, прибитые ливнем. Огромные сучья деревьев болтались беспомощно, словно они окончательно сдались стихии, а воды канала вышли из берегов и заливали землю, на которую не имели никакого права.
И тут я заметила на пристани Сент-Клера и Вина. Сент-Клер был в длинном плаще, с непокрытой головой, несмотря на ливень. Оба они стояли на коленях прямо на мокрых досках причала. Мне не было видно за их склонившимися над чем-то спинами, чем они там занимались. Но меня удивило, отчего они оказались в такой ранний час и в такую погоду на улице.
А когда я спустилась вниз, то поняла, что произошло что-то необычайное. Старая Мадам, уже одетая, сидела в гостиной у потрескивающего камина, хотя она никогда не вставала раньше девяти. В глубине зала Марго и Маум Люси шептались о чем-то с испуганным видом, и я остановилась, чтобы указать им, что пора заняться завтраком. Потом я прошла к Старой Мадам.
– Доброе утро, мадам.
– Доброе утро, мадемуазель. – Она замахала ручками. – Какой ужас, мадемуазель.
– Что случилось?
– А вы ничего не знаете?
– Я только что спустилась.
– Сегодня ночью утопилась моя невестка.
Не веря своим ушам, я уставилась на нее.
– Утопилась? – бессмысленно повторила я, оглушенная шоком.
– Ее тело только что нашли, его вынесло на трясину.
Я стояла и смотрела ей в лицо, но не видела ее. Я видела протертый ковер, тлеющие угольки, выскакивающие из огня.
– Не верю, – крикнула я, – я уложила ее вчера в постель. Она была такой спокойной и рассудительной, какой я никогда ее не видела.
Старая Мадам посмотрела мне в глаза каменным взглядом.
– Но это случилось, мадемуазель, – без всякого выражения произнесла она.
Повернувшись, я выбежала от нее и через зал бросилась к парадной двери. Теперь я поняла, почему Сент-Клер стоял на коленях на причале, над чем он склонился. Я ринулась по мокрой дорожке, не обращая внимания на то, что дождь бьет мне в лицо и насквозь промочил платье. Наконец я подбежала к причалу и подошла к Сент-Клеру.
И тогда я увидела ее. Она лежала на мокрых сосновых досках в своем алом плаще, волосы ее намокли и спутались. И я увидела, что она была в той самой сорочке, в которую я одела ее вчера, с голубой ленточкой на шее.
Если Сент-Клер и знал, что я стою рядом, то не подал вида, он продолжал растирать ее ладони, как будто не было ясно, что ее уже не вернуть. Вин поднял глаза и тут же опустил, а я стояла и смотрела на это бесполезное растирание рук.
Это было невозможно вынести:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39