Вонючие негры мне не по вкусу.
Лукреции Борджиа очень хотелось ответить, что она с самого утра не имела возможности помыться, обычно же от нее хорошо пахнет. Но сдержалась. Придется ей научиться держать свои чувства при себе, как ни привыкла она выкладывать миссис Маклин все, что у нее на уме.
Седовласый слуга накидал в одно из стойл свежей соломы, после чего Максвелл велел невольникам устраиваться на ночлег. Седовласый был послан к фургону за кандалами. Максвелл начал с Рико: он надел железный браслет юноше на руку и приковал его к столбу; цепь была достаточно длинна, чтобы свободно улечься. Следующей в гирлянде стала Лу-Мери, третьим – Кемп. Малышню Максвелл не тронул. Потом поманил к себе Лукрецию Борджиа и приковал ее руку к руке Мема.
– Я не хочу рисковать, Лукреция Борджиа. Разве плохо оказаться в одной связке с Мемом? Тебе понравится! У Мема давно не было сожительницы, так что он рвется в бой. – Хозяин уже не гневался на нее, а улыбался. Он указал паре на местечко с противоположной стороны стенки, отделявшей одно стойло от другого. – Устраивайтесь поудобнее. Скоро вас накормят ужином.
Максвелл и Хаммонд удалились. Лукреция Борджиа осталась в обществе детей и Мема.
Она была рада опуститься на чистую солому, хотя не отказалась бы умыться. По ее лицу струился пот, она чувствовала себя грязной и страдала от этого. С прикованной к Мему рукой она не могла даже снять фартук. Она уселась рядом с ним, поглядывая на него и восхищаясь его внешностью.
В сумерках двое слуг из Большого дома принесли котел с рагу, которое тут же разложили по тарелкам и раздали новым рабам. Оба были так разодеты, что Лукреция Борджиа приняла их наряд за последний крик моды: на них были черные кафтаны с длинными полами и черные панталоны до колен. Тугие икры были обтянуты белоснежными чулками, на башмаках позвякивали серебряные пряжки.
Еда была сносной, хотя она умела готовить не в пример лучше. Но она так проголодалась с тех пор, как наспех съела ранним утром холодную кукурузную лепешку, запив ее кофе, что набросилась на еду, хватая ее пальцами; когда все было съедено, она не постеснялась вылизать тарелку языком – не пропадать же соусу! Тем временем окончательно стемнело.
Она привалилась к Мемнону, наслаждаясь близостью его теплого, сильного тела. Он обнял ее свободной рукой, и ей стало хорошо и спокойно.
– Мы с тобой поладим, Лукреция Борджиа. – Его голос был низким, проникновенным, объятие все больше переходило в ласку. – Я давно хочу постоянную женщину. Иначе мне приходится рыскать по хижинам. Если масса Уоррен об этом узнает, мне не миновать порки. Он очень разборчивый по части того, кто с кем спит. А я так соскучился по любви!
Она прижалась к нему сильнее. Незнакомые мужчины всегда оказывали на нее завораживающее действие, Мемнон же был вдобавок очень привлекателен.
– Я с радостью, Мем. Я люблю настоящих мужчин. Плюгавые мне ни к чему.
Он вытянул ноги.
– Насчет меня можешь не сомневаться, Лукреция Борджиа: уж меня плюгавым никак не назовешь. Я силен, как жеребец. Ручаюсь, ты такого еще не видывала. – И он положил на себя ее ладонь.
На счету у Лукреции Борджиа числились Большой Джем, Джубо и кое-кто еще, однако такого оснащения, как у Мемнона, она ни у кого не встречала. Оно превосходило все ее ожидания. Она вцепилась в могучий столб, грозивший продрать тонкую ткань штанов.
– Вот это да! – Она не собиралась его отпускать. – Теперь я вижу, что мне понравится на плантации Фалконхерст.
Он привлек ее к себе и поцеловал в губы. Кончик его языка нашарил ее язык. Поцелуй получился нескончаемым. Он не спеша приподнял ее фартук, черную ситцевую юбку и нижнюю юбку из мешковины. Его пальцы приступили к изучению ее анатомии.
Лукреция Борджиа задрала платье до самой шеи. Его губы оторвались от ее рта и охотно принялись за ее затвердевшие соски.
– О, ты знаешь, как сделать женщине приятно, – простонала она, принимая в себя его пальцы один за другим. – Мне еще никогда не было так хорошо. Представляю, что последует дальше…
– Это только начало, – прошептал он, помогая ей расстегивать пуговицы у него на штанах. – Главное впереди.
Она расчехлила его орудие и принялась играть со стволом. Когда прелюдия распалила обоих так, что дальше сдерживаться было уже невозможно, он неторопливо перевернул ее на спину и сунул колено ей между ног, разводя их в стороны.
– В Фалконхерсте без одежды будет гораздо лучше. В кандалах не разденешься. Так что сегодня не суди меня слишком строго.
Для начала она немного постонала – не столько от боли, сколько от удовольствия. Он погружался в нее все глубже, удивляя с каждой секундой все сильнее. Она скрестила ноги у него на пояснице и вобрала его в себя. Он оперся на прямые руки и заработал. Действовал он с расстановкой, мерными толчками. Всякий раз, чувствуя, что вот-вот достигнет кульминации, он замирал, давал себе отдых, а потом снова принимался за дело. Она уже давно содрогалась от приступов неописуемого восторга. Наконец и он издал утробный вопль, задергался, а потом замер в ее объятиях. Когда он скатился с нее, она уже жалела, что наслаждению пришел конец. Он пыхтел в соломе, не в силах отдышаться. Она прижалась к нему, чувствуя небывалое удовлетворение.
Большой Джем был таким умелым любовником, что она считала: лучше просто не бывает. Однако Большой Джем думал только о себе, поэтому его любовь больше походила на короткий штурм. Джубо в отличие от него примешивал к соитию любовь, и она отвечала ему взаимностью; и все же никогда прежде мужчины не доставляли ей такого наслаждения, какое только что она получила благодаря Мемнону. И теперь находилась в таком изнеможении, что с трудом шевельнула рукой, чтобы благодарно погладить его по щеке.
Придя в себя, она обнаружила, что в сарае раздается хрип не одного только Мема. Похожие звуки доносились и из соседнего стойла.
Она села, всматриваясь в темноту. Тяжелое дыхание принадлежало Рико и Кемпу.
– Чем это вы там занимаетесь? – окликнула она их. – Если вы пристаете к Лу-Мери, то вам не миновать порки. Она еще девушка, и мистеру Максвеллу это прекрасно известно.
– Мы ее не трогаем, Лукреция Борджиа. Мы не делаем глупостей.
– Тогда чего вы там сопите?
До нее донеслось хихиканье Лу-Мери.
– Это все Рико, Лукреция Борджиа. Он заставил меня его ласкать. Его и Кемпа.
Не будь она прикована к Мему, она бы, пренебрегая усталостью, задала трепку всей троице. Мемнон принудил ее снова сесть.
– Оставь их, Лукреция Борджиа. Чего от них ждать, если мы их не постеснялись? Не беспокойся. Рико ее не тронет: он до этого еще не дорос. Просто они с Кемпом заставили её немного их пощекотать. И потом, что еще остается ниггеру? Ему тоже хочется побыть счастливым. Пускай учатся! Когда они подрастут, их в Фалконхерсте одно это занятие и ждет. Масса Уоррен по этой части мастак: для чего же еще он их купил?
– Но они еще слишком молоды!
– Ниггер не бывает слишком молодым. – Мемнон уложил ее рядом с собой и обнял. – Давай-ка спать. Завтра нас ждет дальняя дорога. Отсюда до Фалконхерста еще целый день пути.
Глава XV
Мемнон сказал правду: от плантации Куртни-Хаммонда до Фалконхерста оказался полный день езды. Максвелл разбудил своих рабов еще до рассвета, чтобы тронуться как можно раньше; у них не оказалось времени умыться и привести себя в порядок: слуги уже принесли кофе, яичницу, лепешки. Максвелл посоветовал рабам поесть поплотнее, поскольку обед будет скудным, а к месту они прибудут только вечером. На этот раз им выдали оловянные ложки, и Лукреция Борджиа с воодушевлением набросилась на еду. Доев все до последней крошки, она стряхнула соломинки с платья, укоризненно поглядела на свой несвежий фартук и пожалела, что не может поправить платок на голове: этому препятствовали кандалы. Максвелл расковал рабов только перед посадкой в фургон.
Сперва поездка доставляла Лукреции Борджиа удовольствие. Ее обдувал прохладный ветерок, перед взором развертывалась картина пробуждения природы. Из труб, торчащих над невольничьими хижинами, поднимался дымок, в воздухе стоял приятный запах горящей древесины и поджариваемого бекона. Однако совсем скоро солнце стало припекать нестерпимо, и Лукреции Борджиа отчаянно захотелось умыться. Максвелл тоже изнывал от жары, и исходящий от него запах так же терзал обоняние Лукреции Борджиа, как ее запах – его, только он не имел об этом ни малейшего понятия.
Дети в фургоне снова проявляли беспокойство, и Лукреции Борджиа потребовалось неоднократно стращать их, а потом и пускать в ход кулаки, чтобы предотвратить слезы. Даже выносливый Рико проявлял признаки усталости; Лукреция Борджиа не могла его за это винить, ибо и сама была уже на пределе сил. Как ей хотелось снова оказаться в Элм Гроув, зажить прежней, привычной жизнью! Она уже ненавидела это нескончаемое путешествие, в особенности раскаленное светило.
Дорога вилась по одной из наиболее процветающих местностей во всей Алабаме. Изредка по пути попадались господские усадьбы, возведенные на некотором удалении от дороги, – из розового кирпича или белых досок, с изящными колоннадами. Впрочем, некоторые находились в плачевном состоянии, несмотря на то что на окрестных их полях гнули спины полчища рабов. Гораздо чаще, чем бастионы с колоннами, путникам попадались мелкие фермы, принадлежащие белым фермерам, едва сводящим концы с концами: убогие лачуги, роющиеся в грязи свиньи, куры перед дверью, неопрятная фермерша, развешивающая застиранное белье на крыльце, сам фермер с обгоревшей шеей, расчищающий новый участок под посевы. Иногда поблизости маячил помощник-негр, но чаще обходились без него, и фермер трудился либо один, либо вместе с сыновьями.
По пути им встретились два элегантных экипажа и одна открытая коляска, в которой ехала белая дама, спасавшая лицо от солнца крохотным черным зонтиком. Белые всадники, даже не будучи знакомы с Максвеллом, приветствовали его поклонами и провожали завистливыми взглядами фургон с темнокожей молодью, на Лукрецию же Борджиа, восседающую рядом с хозяином, пялились с откровенным восхищением. Остальные путешественники были в большинстве своем неграми: эти перемещались на замученных слепнями мулах с веревочной подпругой, курсируя между близлежащими плантациями. Они тоже кланялись Максвеллу и одобрительно рассматривали его спутницу.
На козлах царило молчание. Положение мистера Максвелла не позволяло ему вести пространные беседы с невольницей, хотя та могла бы засыпать его вопросами. Недаром он предупреждал ее, чтобы она умерила любопытство. Будь ее воля, она бы подробно расспросила нового хозяина о Фалконхерсте и о том, каким образом там выращивают чернокожих: ей очень хотелось поподробнее познакомиться с этим видом деятельности; однако Максвелл устал, пропылился, вспотел, и она знала, что разговора с ним не получится.
В полдень они остановились в дубовой роще. Земля под деревьями была устлана ковром из опавших листьев и желудей; здесь было гораздо прохладнее. Лукреция Борджиа развернула сверток с едой, собранной им в дорогу Хаммондами. Один пакет, завернутый в узорную салфетку, предназначался для Максвелла: в нем оказались холодный цыпленок, пшеничный хлеб и бутылка вина, которое Хаммонд не больно уважал; остальным пришлось довольствоваться кукурузными лепешками и яйцами вкрутую. Рядом протекал ручей, и Лукреция Борджиа воспользовалась возможностью вымыть лицо и руки. Максвелл позволил Мему допить за него вино, а тот поделился парой глотков с Лукрецией Борджиа. В бутылке оказалась терпкая, крепкая мадера; благодаря вину и чувству чистоты она ощутила себя посвежевшей.
Немного передохнув, они опять тронулись в путь. Прошло совсем немного времени, и снова начало казаться, что скрип колес будет вечно звучать у нее в ушах.
Перед закатом Максвелл нарушил молчание. – Совсем скоро будет Бенсон, – сказал он как бы про себя и добавил специально для Лукреции Борджиа: – Это ближайший к Фалконхерсту городок. Там есть магазин, таверна, банк, несколько домишек. Оттуда до нас всего мили четыре. Городишко совсем неприметный, но жить рядом с ним все-таки удобнее, чем где-то в глуши.
Лукреция Борджиа ответила нечто невразумительное. Она слабо разбиралась в городах, так как всего-то и бывала, что в Эмфории да в Марисбурге с миссис Маклин; селения, которые они проезжали в этом путешествии, совершенно ее не вдохновили. Город вообще для нее пустое место; она привыкла к жизни на плантации, только такое существование могло ее радовать. Нет ничего лучше, чем крутиться на плантации весь день, не зная отдыха.
Вскоре Максвелл свернул с главной дороги на проселок, заросший травой. Указывая на появившееся в отдалении строение, он облегченно вздохнул и молвил:
– Вот мы и дома, Лукреция Борджиа. – Затем оглянулся и крикнул: – Приехали, Мем! Наконец-то ты можешь размяться. Как только приедем, сделай мне горячий пунш и займись делами. Ух как пересохло в глотке! Ничего, от твоего пунша мне мигом полегчает. – Лукреции Борджиа он объяснил: – Я предпочитаю горячие напитки. Погорячее и послаще – так полезнее для здоровья. Такие вкусы были у моего папаши, вот я их и перенял.
По сравнению с плантацией Хаммондов Фалконхерст, несмотря на свое звонкое имя, не производил сильного впечатления. Даже сравнение с Элм Гроув не свидетельствовало в его пользу. Здесь не было длинной аллеи, ведущей к Большому дому, – усадьба стояла почти у самой дороги. Раньше стены дома были выкрашены белой краской, но теперь она облупилась. Этот видавший виды особняк, сколоченный из досок, был довольно средних размеров, двухэтажный, с высокой крышей, крытой кедровой дранкой, вверху виднелись несимметрично расположенные мансардные окошки. Навес над верандой поддерживали подпорки в виде тесаных бревен и совсем не претендовали на архитектурную изысканность. Вдоль всего фасада тянулась длинная веранда, с нее внутрь дома вели несколько дверей. На веранде стояли кресла с плетеными сиденьями и бочки для сбора дождевой воды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43