Сейчас тоже в зале сидели одни турки. «Хотя, может быть, и курды», – мысленно поправил себя Кузниц.
За столиком напротив пили чай два старика, оживленно обсуждая новости – на столе у них лежала газета и на снимке можно было узнать вход в «Золотой век», – утренний теракт явно был сегодня новостью номер один. Ближе к выходу сидели девочки в синей форме из офиса «Turkish Airlines», а в дальнем от входа углу два молодых турка пили кофе и тихо разговаривали.
Одного из них он узнал – это был метрдотель из ресторана в гостинице. Он видел каждое утро, как тот прохаживался между столиками, подгонял официантов и иногда заговаривал с посетителями. Метрдотель этот Кузницу не нравился – слишком уж он был вежливым, до подобострастия с «настоящими» иностранцами, американцами или немцами. Второй был Кузницу не знаком – такой себе «толстый мальчик», похожий на араба-горожанина откуда-нибудь из Дамаска или Каира.
«Вот надо же! – думал Кузниц. – И те, и другие – восточные люди, а турка с арабом почти никогда не спутаешь». Тут принесли его заказ, и Кузниц об этой парочке забыл, а потом, когда, прихлебывая кофе, он опять посмотрел в ту сторону, метрдотель с «толстым мальчиком» уже ушли.
После обеда он еще немного погулял, купил банку орехов в меду – любимое Ингино лакомство – и пошел звонить. Инга была уже дома, но про теракт, слава богу, ничего не знала, и пришлось врать, что был теракт, но их в это время в гостинице не было – ездили покупать запчасти для машины Хосе – и что сейчас уже опасности никакой нет. Инга охала и ахала, приказала сидеть в гостинице и никуда не выходить, кроме как на работу. Кузниц поклялся, что выполнит ее приказание, и вышел из будки после разговора весь мокрый. После этого разговора вдруг вернулись все утренние страхи, и выход был только один – купить бутылку, что он и сделал – купил бутылку «Тичерз» и всякие фрукты-ягоды на закуску.
По дороге в гостиницу ему встретился тот толстый турок или араб, которого он видел в кафе вместе с метрдотелем «Золотого века». Он стоял возле гостиницы «Ниппон» и оживленно говорил по мобильному телефону и при ближайшем рассмотрении оказался совсем не мальчиком, а толстым дядькой средних лет и определенным арабом. Кузниц уловил обрывок фразы, но не совсем понял – он говорил на каком-то диалекте арабского – уловил только знакомое слово «масари», что значит на сирийском диалекте «деньги».
В холле гостиницы теперь толпились уезжающие израильтяне, и холл был завален их чемоданами. Кузниц немного поговорил с девицей, которая сбила его с ног утром. Девица, хлюпая носом, сказала, что у них четверо раненых и трое убитых и что они здесь не останутся ни минуты – за ними уже выслали израильский военно-транспортный самолет. Кузниц попрощался с ней и пошел к Ариелю. Ариель после ракии спал, и Кузницу с трудом удалось достучаться к нему.
– Уыпьем уиски! – сказал Кузниц, когда Ариель наконец его впустил, и поставил на стол бутылку и пакет с фруктами.
– «Тичерз»? – Ариель посмотрел на бутылку. – «Тичерз» есть гут. – И пошел мыть стаканы.
– Хосе пошел к себе в номер спать, – сообщил Ариель, выйдя из ванной. И они решили Хосе не звать, но как только налили по второй, Хосе появился сам и стал донимать их, произнося филиппики против пьянства и пьяниц. Наконец ему это надоело и он опять ушел к себе смотреть футбол по телевизору, а они прикончили бутылку, спели два раза «Последний троллейбус» и один раз, перевирая слова, про то, как скрылся в тумане Рыбачий, после чего разошлись, пообещав утром друг друга разбудить.
Как всегда после выпивки, Кузниц проснулся среди ночи и, зная по опыту, что заснуть опять сможет не скоро, взял из бара банку «Спрайта» и сел на балконе с сигаретой. Глядя на пустую темную улицу, он стал опять перебирать в›: памяти вчерашние события, вспоминая стрельбу, крики, кровь на полу, стоны раненых, которых они переносили на диваны в холле, завывание сирен, треск разрядов в рациях полицейских. Вспомнил опять, как Эджби говорил ему: «Террористам кто-то сообщил и, скорее всего, кто-то из гостиницы». И тут его осенило: «Так это метр сообщил!».
Эта мысль пришла неожиданно, как будто кто-то сказал ему в ухо: «Метр сообщил!». И сначала он ее отогнал, но мысль возвращалась и он стал размышлять:
«Ну хорошо, даже если это действительно метрдотель, все равно доказательств у меня нет – ну, неприятный он человек, перед американцами лебезит, ну и что? Это же не означает, что он связан с террористами. Ну говорил он о чем-то с арабом, мало ли о чем он мог говорить. Нет у меня доказательств.
Но, с другой стороны, – думал он, – если это он, то не должно это так ему с рук сойти – погибли невинные люди и могут другие погибнуть, если не арестовать террористов. Надо позвонить этому Эджби – пусть проверят метра».
Так он ничего и не решил, хотя долго мучился сомнениями и заснул лишь под утро.
Утро началось, как всегда начиналось рабочее стамбульское утро. Кузниц встал рано, натянул джинсы, которые, как это ни странно, выглядели вполне прилично, и пошел завтракать. За завтраком он все ждал, что появится метрдотель со своей приторной улыбочкой, но тот так и не появился. Вообще, народу в столовой было мало – видимо, почти все уже уехали. Он выпил три чашки кофе, ожидая, что наконец появится метрдотель, и чуть не выбился из привычного графика, но все же успел и принять душ, и переодеться в костюм. Поэтому, когда к нему постучал Хосе, он был уже готов и они спустились вместе к ожидавшему их в холле Ариелю.
В такси по дороге в Центр все молчали, только Ариель ворчал, что шофер нарочно повез их по обводной дороге, чтобы больше содрать. Шофер вяло оправдывался, говоря, что «трафик чок проблем», и Ариель вскоре от него отстал.
Они работали переводчиками-синхронистами на семинарах ООН в Стамбуле уже почти десять лет, и в Центре все было давно знакомым и привычным: и полутемные коридоры без окон, и особенно светлый по контрасту с коридорами конференц-зал, и выходящая широким окном в зал комната синхронистов, где на длинном столе лежали наушники и материалы конференции, и уже дымилась чашка чая, которую принес для Хосе кофейный мальчик – Сумэн, и сам Сумэн в белоснежной накрахмаленной куртке, и техники, возившиеся со своей аппаратурой, и приветливая улыбка, и цокающие каблучки менеджера Центра, очаровательной Вуслат, всем своим видом опровергающей традиционное представление о робкой и ограниченной женщине Востока.
Только всегда был внове и каждый раз поражал Кузница своей экзотической красотой вид на Босфор из комнаты, где участники пили кофе во время перерывов, – трудно было привыкнуть к этой живой открытке и к мысли, что это ты здесь, на берегу Босфора и не видишь уже в этом ничего особенного.
Семинар был легким для перевода – «Борьба с голодом», никаких новых терминов и сложных материй. И боролись с размахом – на семинаре было триста участников. Кузниц вызвался переводить первым. И никто из ребят не возражал – начинать всегда сложнее, а он любил начинать, любил это состояние неопределенности и легкой тревоги, когда не знаешь ни голосов, ни манеры выступающих, когда притихший зал ждет твоих первых слов и от них часто зависит успех перевода.
Начало в этот раз пошло хорошо, и, отбарабанив свои пятнадцать минут и передав микрофон Хосе, он взял у Сумэна чашку кофе и встал у открытого окна, выходившего на Босфор.
Экзотическая открытка жила своей обыденной жизнью: по сизо-голубой воде неспешно двигались белые паромы с красными трубами, переправлявшие людей на азиатский берег. Из труб валил черный дым – это вначале удивляло: откуда дым? Ведь все они на дизельных двигателях. Потом турки объяснили, что дым из кухни, где готовят еду, – турки что-нибудь жевали постоянно и даже сравнительно неширокий пролив не могли пересечь, не съев чего-нибудь. Слева над россыпью домов и минаретами возвышалась сторожевая башня Галата, построенная генуэзцами, недолго владевшими Константинополем; пахло морем, жареной рыбой, которую готовили на жаровнях на набережной под окном, и дымом из труб паромов, который заносил в окно легкий ветер.
«Надо позвонить, – вдруг решил он, хотя совсем о теракте, и Эджби, и метрдотеле не думал – просто вдруг пришло решение – Надо позвонить!». И он пошел на первый этаж, где находился платный автомат.
– Ты куда? – удивленно спросил Ариель, читавший утреннюю газету в ожидании своей очереди переводить.
– Прогуляюсь, – ответил он.
– Смотри, – Ариель посмотрел на часы, – через двадцать минут меня сменяешь.
Кузниц ничего не ответил и пошел к лифту.
Эджби откликнулся сразу, как будто ждал у телефона, но слушать сбивчивый рассказ не стал, сразу сказал, что об этом по телефону лучше не надо, и они договорились встретиться в перерыве у входа в Новую мечеть.
Когда объявили перерыв, Кузниц сказал, что пойдет на Египетский базар купить кое-какие сладости домой.
– Дурные вы с Ингой, – сказал Ариель, – зачем отсюда таскать, когда все это можно и у нас купить, и притом дешевле?
Кузниц промолчал – спор этот был давний и бессмысленный – и поспешил захватить лифт, пока не повалили из зала «семинаристы».
Ени Джами – Новая мечеть, огромная серая глыба с двумя минаретами, была не такой уж новой – она была построена в начале двадцатого века, но на фоне древних стамбульских храмов выглядела и считалась новой. Из-за того, что она была новой и не считалась памятником, толпы туристов ее не осаждали, а сейчас, в полуденную жару, возле нее были только кормившие голубей живописные стамбульские старики. И, как столб на равнине, возвышался на верхних ее ступеньках Эджби – все это выглядело, как картинка из журнала мужской моды: сногсшибательно элегантный манекенщик демонстрирует модный костюм на фоне восточной экзотики.
Когда Кузниц подошел к нему, Эджби отбивался от двух стамбульских прощелыг, пытавшихся всучить ему поддельные духи. Кузниц поздоровался, и они пошли на набережную в одно из расположенных там летних кафе. Прощелыги некоторое время шли за ними, но потом отстали, прицепившись к пожилой немецкой паре.
В кафе Эджби довольно рассеянно выслушал рассказ о подозрениях Кузница и, никак не выразив своего отношения к этому рассказу, стал расспрашивать Кузница о работе и товарищах, интересуясь, кто какие языки знает, как давно работает синхронистом, а потом немного рассказал о себе. Сказал, что мать у него англичанка, а отец турок, и предложил впредь звать его просто Абдул. «Когда же это «from now on», – подумал Кузниц, – он что, рассчитывает на длительное сотрудничество? Нет, так не пойдет!» – и сообщил ему об этом.
– You never know, – сказал Абдул Эджби и стал прощаться. Кузниц допил кофе и, разочарованный прохладным отношением «борца с терроризмом» к его рассказу, вернулся в Центр и успел еще бесплатно пообедать вместе с «семинаристами».
«Хрен их поймают!» – вспомнил он опять слова Ариеля и опять мысленно с ним согласился.
Через два дня семинар закончился и они собрались домой. От Эджби не было никаких известий, а метрдотель куда-то исчез из отеля. В день отъезда Кузниц мысленно уже был дома и совсем забыл обо всей этой истории, как вдруг в кафе в аэропорту, где он пил кофе и сторожил вещи Ариеля и Хосе, отправившихся за покупками в «duty free», к нему неожиданно подсел незнакомый турок и на безукоризненном английском сказал:
– Г-н Эджби передает вам благодарность от имени Службы. Террористов арестовали. Он просил передать, что скоро с вами свяжется.
Пока Кузниц думал, что сказать, турок попрощался и исчез.
«Секретный сотрудник, «сексот», – противное какое слово, – размышлял он, когда самолет заходил на посадку. – Уж «шпион» и то лучше. Но, слава богу, ко мне это вроде не относится. Ну сообщил о своих подозрениях – выполнил, так сказать, свой долг цивилизованного человека, но я же не собираюсь на них работать». Но неприятный осадок все же остался.
Потом самолет сел, была обычная и обычно неприятная процедура на таможне, которая вытеснила все мысли, а потом был дом и друзья, и следующие поездки в Стамбул, и не в Стамбул, и Кузниц обо всем забыл и никогда не вспоминал бы больше, если бы не началась война и не возник снова в его жизни борец с международным терроризмом Эйб Эджби.
3. Карасс
– «Все критяне лжецы», – сказал критянин, – Константинов выпил рюмку и, картинно занеся вилку над тарелкой, несколько секунд размышлял, чем бы закусить, хотя выбор был невелик – между соленым огурцом и соленым же грибочком, наконец огурец победил и исчез во рту Константинова. Фраза была вызвана к жизни репликой Кузница:
– Накрылся Стамбул, теперь на Крит будем ездить.
Такой он был, Константинов. Вольф Шварц спросил: «Крит – это Кипр?». Ефим воскликнул: «О, Крит!». Вадим Дорошенко сказал: «Надо же… А горячее будет?». Дамы не сказали ничего, а Константинов: «Все критяне лжецы», – сказал критянин». И теперь ждал реакции. Реакция последовала незамедлительно.
– Это силлогизм, Вова? – спросила Константинова.
– Ложный, – после приличествующей паузы, ответил Константинов.
Этого уже не мог выдержать Шварц:
– Ну, док, ты даешь! Какой же это силлогизм. Это же очевидный оксюморон!
– Что за зверь? – спросил Ефим. Ему ответил Дорошенко:
– Оксюморон – не знаю, а силлогизм – это про медведку. Мол, медведка – насекомое и имеет хитиновый покров, – и опять спросил о горячем.
– Будет, будет, – ответил ему Шварц и спросил Константинова:
– Скажешь, не оксюморон?
– Скажу, – ответил Константинов, – ты в словаре посмотри.
Все с интересом следили, как Шварц, поставив одну на другую две табуретки, лез за словарем на верхнюю полку доходящего до потолка книжного стеллажа.
Кузниц поймал сочувственный взгляд Инги и подмигнул ей.
«Карасе, – почти с нежностью думал он, – сколько уже лет». Все остальное, что его окружало в жизни: и армейские сослуживцы, и друзья-переводчики, с которыми он уже лет десять ездит синхронить в разные страны, и преподаватели на кафедре в университете – все это гранфаллоны, а здесь карасе, и никакому объяснению это не поддается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27