– Здравствуйте, товарищ капитан. Не ожидал вас здесь встретить.
Услышав незнакомый язык, капитан за столом удивленно поднял голову, а Гонта (или не Гонта?) сказал по-арабски:
– М'бареф, – и по тому, как он это сказал, Кузниц сразу понял, что это Гонта – и голос был его, и даже украинский акцент, казалось, присутствовал.
«Ладно, – подумал он, – не буду настаивать. Неизвестно, как он оказался в Египетской армии (или контрразведка это? – форма у Гонты была не такая, как у капитана). Может, он свое прошлое скрывает. Мне-то какое дело?!» – и спросил по-английски, обращаясь уже к капитану:
– Почему вы задерживаете нашу группу? Визы у нас есть. В чем дело?
– Никто вас не задерживает без нужды, – ответил капитан на превосходном английском, – просто мы просим вас ответить на несколько вопросов. Причем, заметьте, только тех, кто владеет английским. Вопросы эти общего, так сказать, информационного характера.
И пошли эти общие вопросы:
– Что делала ваша группа в Израиле?
– Из кого состоит ваша группа?
– Какие планы у вашей группы в Египте?
И так далее по кругу до бесконечности.
Кузниц сел на предложенный капитаном стул у стола и начал отвечать. Вопросы были одни и те же, с небольшими изменениями. Он хорошо знал эту методику, понимал и ее цель – сбить с толку, запутать, заставить ответить иначе, но скрывать ему было нечего и он отвечал, отвечал лениво, не спеша, подробно. За все это время Гонта не вымолвил ни слова, он сначала молча стоял у стола капитана, ни разу не взглянув на Кузница, а потом пошел в дальний угол комнаты и сел. Когда он туда шел, Кузниц проследил за ним взглядом и отчетливо различил на форме цвета хаки знакомое круглое пятно. Сомнений не оставалось – это был Гонта, капитан военной разведки в Украинской армии, а потом Леопард, каким-то образом ставший теперь майором в Египте. Когда пошел второй час с тех пор, как Кузниц начал отвечать на вопросы, капитан Мухабхарата достал из ящика своего стола паспорта группы и стал делать в них отметки, и Кузниц понял, что его муки закончились. Так и оказалось.
– Пройдите пограничный контроль, – сказал капитан, протягивая ему паспорта.
«А это что было?» – подумал Кузниц, но ничего не сказал, взял паспорта и попрощался. Капитан ответил на английском, а Гонта опять по-арабски:
– Маасалями.
– Маасалями, – ответил ему Кузниц и вышел.
Компания в «отстойнике» уже была слегка навеселе, поэтому встретила Кузница радостными возгласами и предложениями выпить с ними «на посошок». Кузниц, изображая сурового начальника, предложение сурово отклонил. Его поддержал Масик-Моисей: «Як можна у таку шалену спеку?!», и вся компания направилась к пограничному контролю, волоча за собой вещи.
Контроль прошли быстро и без помех – пометки капитана сыграли свою роль, – и уже скоро все оказались на египетской земле, в городе Таба, который, в сущности, был продолжением Эйлата – разделял их всего лишь забор вдоль границы, но здесь все было настолько иное, что Кузниц даже остановился и, обернувшись, посмотрел на недалекие многоэтажные коробки израильских отелей, чтобы убедиться, что эта роскошь действительно существует совсем рядом.
Как оказалось, обернулся он очень вовремя – он увидел, что Масик отстал и плетется далеко позади, а рядом с ним идет не кто иной, как капитан Гонта, и они оживленно беседуют.
«Это что же получается?! – подумал он. – Со мной он не стал разговаривать, а с Масиком этим беседует. О чем? На каком языке?» Он вспомнил о своем задании – найти агента Союза правоверных в группе. В этом свете общение Масика с Гонтой выглядело более чем странно.
Он подождал, пока Масик попрощается с Гонтой – они обменялись рукопожатием, – и, подойдя к Масику, спросил:
– Знакомого встретили?
– Да нет, – улыбнулся Масик. – Какие тут могут быть у меня знакомые? Этот офицер сам ко мне подошел – он по-русски – говорит и даже по-украински. Посоветовал машину взять вон там, в «Хилтоне», – он показал на высокое здание гостиницы, стоявшее на холме недалеко от границы.
Объяснение Масика выглядело вполне правдоподобно.
«Отчего же тогда Гонта со мной не заговорил? – спросил себя Кузниц и сам же себе ответил: – Боялся, что я начну говорить с ним о прошлом. А Масик – Масик другое дело, он его не знает». Но подозрение все же осталось, и, как позже выяснилось, подозревал он Масика не зря. Но это выяснилось позже, а сейчас Антон Петрович уже успел нанять машину и компания звала их с Масиком, нетерпеливо размахивая руками.
Маленький автобус («Minivan», – сказал Ариель, пробуя новое слово) бодро повез их по узким и грязным улочкам Табы, и вскоре они уже выехали за город на широкое шоссе, которое было проложено израильтянами в короткий период их пребывания на Синайском полуострове. Все устроились с комфортом в салоне, только Масику с Кузницем пришлось сесть в кабину, причем Масик учтиво пропустил Кузница вперед и сел у окна, а Кузницу пришлось сидеть рядом с шофером, от которого исходил сложный запах шашлыка и пота, напомнивший ему доморощенного демона Владилена в, так сказать, редуцированном безалкогольном варианте. В колено ему упирался рычаг переключения скоростей, и задремавший вдруг Масик на каждом повороте наваливался на него всем телом, вздрагивал и бормотал на чистом русском языке:
– Вот, блин, сморило, – правда, тут же спохватывался и вольно переводил самого себя на украинский. – Закемарив, вибачаюсь.
Но даже эти неудобства не могли испортить впечатления от окружающих дорогу пейзажей, настолько эти пейзажи были необычными, не похожими ни на какие другие, хотя повидал на своем недолгом веку лейтенант-переводчик Кузниц разных пейзажей немало. Точнее всего впечатление от окружающего передавало банальное выражение «лунный пейзаж». И пейзаж был действительно лунный – ни дерева, ни травинки, всюду, куда достигал взгляд, простиралась усыпанная рыжей щебенкой изрытая кратерами и оврагами пустыня, полого поднимавшаяся к недалеким, таким же рыжим с желтовато-синими тенями горам. Они ехали уже почти два часа, а пейзаж за окном машины не менялся – по-прежнему в жарких лучах африканского солнца лежала по сторонам рыжая пустыня и дрожали в горячем мареве лунные горы.
Но прошло еще полчаса, и окружающий ландшафт стал меняться – появились возделанные поля, деревни из глинобитных домов и маленькие города, отличавшиеся от деревень только кафе и бензоколонкой на площади. Изменилось вдруг и поведение Масика – он уже больше не дремал, а полулежал на дверце и тихо постанывал; то и дело он просил шофера остановиться, отбегал в сторону и, возвратившись, говорил сквозь зубы:
– Живіт, зараза!
Прошло еще какое-то время, и ему стало совсем плохо – он уже лежал на коленях у Кузница, держась за живот, и громко вскрикивал при каждом толчке машины.
«Плохо дело, – думал Кузниц, – похоже, у него аппендицит, а может, и что похуже. Надо в больницу».
– Надо Масика в больницу отправить, – крикнул он компании, сидевшей в салоне. Те притихли, прервали свое любимое занятие – оставалась у них еще бутылка какого-то зелья и они как раз собрались разлить его по бумажным стаканчикам, – и Иван Петрович, выражая мнение коллектива, сказал:
– Конечно, надо в больницу, а то помрет еще. Потом посольство о нем позаботится. До Каира уже недалеко.
«Эх, – подумал Кузниц, который сам был не без греха, – до чего же плохо у нас относятся к трезвенникам», – и спросил шофера:
– Знаете, где тут ближайшая больница? Надо нашего товарища врачу показать.
Шофер поцокал языком и сказал, что через полчаса после туннеля под Суэцким каналом будет город Исмаилия и там есть американский госпиталь.
В госпиталь Масика повели всей компанией под руководством Хосе. Все выражали сочувствие, а особенно суетился Ариель, который и так был добрым парнем, но под влиянием выпитого становился истинным филантропом и не только был готов отдать, но и часто отдавал последнюю рубашку. Кузницу Хосе приказал оставаться в машине.
– На всякий случай, – сказал он, – ты арабский знаешь, а то может уехать бедуин наш и нас бросить – Антон ведь ему уже заплатил.
При чем тут знание арабского – Кузниц не понял, но решил с Хосе не спорить, тем более что в госпитале вполне могли обойтись и без него.
Перекинувшись парой слов с шофером по поводу того, сколько им еще осталось ехать («Пару часов, если на то будет воля аллаха», – сказал шофер), Кузниц покурил возле машины, а потом сел в тени на скамейку перед госпиталям и стал ждать.
Ждать пришлось недолго – скоро компания вернулась, и вернулась без Масика – его по настоянию врачей положили в больницу на обследование.
– Оно так и лучше для всех, – сказал простой человек Иван Петрович, – полежит, операцию сделают, если надо.
Почему это будет лучше для всех, осталось невыясненным, но в целом компания Ивана Петровича поддержала, и было разлито то самое зелье, которое собирались распить раньше, но не распили из-за чрезвычайных обстоятельств. После этого поехали дальше.
Без Масика под боком Кузниц удобно устроился на переднем сиденье и скоро задремал, убаюканный мерным движением. Несколько раз он просыпался, видел перед собой все те же унылые поля, или все те же унылые деревни, или маленькие городки. Аллах изъявил свою волю, и через два часа они действительно въехали в Каир и ехали по его окраинам.
Когда раздался первый удар, Кузниц уже не спал. Удар был сзади, и в салоне кто-то вскрикнул от испуга. Кузниц обернулся и увидел, что их догоняет огромный квадратный автобус. Таких старых, кажется, итальянских, автобусов много было на дорогах африканских и арабских стран, они часто были единственным средством транспорта, соединявшим отдаленные города и поселки в этих странах. На крыше у них была площадка, обычно заполненная самой разной поклажей, скрепленной веревками, и нередко среди поклажи были козы и овцы со связанными ногами, но этот автобус был пуст, только за передним стеклом виднелось сердитое усатое лицо водителя.
Автобус явно догонял их и готовился к следующему тарану. Шофер рядом с Кузницем вцепился в баранку и крутил головой, стараясь одновременно следить за дорогой и за взбесившимся автобусом.
– Йа алла! – бормотал он. – Йа алла! Маджнун!
А автобус, почти поравнявшись с ними, ударил их машину в бок всей своей массой и выбросил ее на тротуар.
В салоне кричали все.
– Что этот идиот делает?! – кричал Ариель, которого второй удар сбросил на пол.
– Стой! Стой! – кричали неизвестно кому Антон и Иван Петровичи. Бледный Хосе вцепился в спинку переднего сиденья, а Миша из Торговой палаты сполз на пол и лежал там, схватившись за ножки сиденья.
На Кузница нашло оцепенение. Он знал за собой это свойство – впадать в ступор, когда угрожает опасность и ты не можешь ничего сделать, с ним это случалось и раньше, во время бомбежки или когда однажды отказал двигатель в самолете и они садились в пустыне. В таком состоянии он воспринимал происходящее как будто со стороны, как будто это происходило не с ним, а он – сторонний наблюдатель, причем все события вокруг него тогда странным образом замедлялись: он наблюдал, как медленно падает бомба, как медленно переворачивается самолет, хотя на самом деле это происходило страшно быстро. И еще – в таком состоянии он глох и все вокруг происходило в нереальной абсолютной тишине.
Как в замедленной съемке, медленно и тихо наезжал на них сейчас в третий раз огромный автобус. Кузниц видел его погнутый блестящий бампер, грязное ветровое стекло, разрисованное в верхней части изречениями из Корана, и за стеклом оскаленную морду леопарда. Потом раздался страшный удар, и он потерял сознание.
12. Читательская конференция
– Послушай, почему ты назвал последнюю главу «Подкова»? – спросил Константинов. – Ведь никакой подковы у тебя там нет!
– Потому и назвал, – Кузниц хихикнул, – что нет никакой подковы. Я у кого-то читал, а вот у кого, убей – не помню, что произведения нужно называть словами, которых нет в тексте. Там еще пример такой был, что если в рассказе ни слова об огурцах, то этот рассказ обязательно надо назвать «Огурцы». – Он помолчал немного и продолжил: – Впрочем, хотел я вставить в эту главу одну историю с подковой.
Они с Константиновым курили на площадке у Шварца, у которого собрался карасе. Поводом для сбора на этот раз была не окрошка, хотя окрошка присутствовала, и очень вкусная, приготовленная не по особому рецепту, как обычно, а традиционно, поводом для сбора опять стал роман Кузница, который он недавно закончил и решил представить на второе чтение. Правда, инициатива была не его, а Шварца, рассказ которого о коте перебил впечатление от первого чтения и он чувствовал некоторые угрызения. Сейчас чтение уже закончилось и начался, как сказал хозяин, «антракт с буфетом», и Кузниц с Константиновым вышли покурить.
– Была у меня раньше в этой главе одна история про подкову, – повторил Кузниц, – я, когда был в Египте как-то в командировке, в Луксоре подкову нашел на дороге, и это оказалось добрым знаком – там, понимаешь, террористы тогда целый автобус туристов расстреляли около ворот Карнакского храма, а я из этого храма минут за десять до этого вышел. Ну, я и решил, что мне подкова помогла. Я ее домой забрал, и висела она у меня долго на балконе, пока Инга не выкинула, когда окна меняли. И повесил я ее, между прочим, в точном соответствии с правилами английских трактирщиков.
– Что же это за правила? – без особого интереса спросил Константинов.
Кузниц отсутствие интереса почувствовал, но все же ответил:
– Подкову следует вешать кверху дугой, чтобы, во-первых, удача из дома не улетела, а во-вторых, чтобы дьявол в дом не проник.
– А… – сказал Константинов. – А где ты эти правила взял?
– Прочел в одной книжке – там выдержка приводилась из «Pub Keepers' Rules».
– А… – повторил Константинов и спросил по-прежнему без особого интереса: – Почему же ты тогда эту историю про подкову выбросил?
– Не показалась она мне как-то, – ответил Кузниц, и они вернулись в квартиру Шварца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27