В одной из его дверей было устроено нечто вроде раздаточного окна с широкой полкой, и находившийся внутри Леопард подавал через это окно пайки. Над окном, на прибитой к двери картонке, была корявая надпись на государственном языке «Rationed Food Take Away», которую с некоторой натяжкой можно было перевести как «Пункт выдачи продуктов по талонам».
Гонта стоял на улице возле окна, принимал талоны и выдавал пайки. Он вежливо и терпеливо отвечал на вопросы старушки в лыжной шапочке о качестве чипсов, но при этом отсутствующим взглядом смотрел куда-то вдаль, поверх ее шапочки, и мыслями, вероятно, был далеко от нынешнего своего, хотя и необходимого, но скромного занятия.
– Ну, лейтенант, как здоровье? – небрежно поинтересовался он, когда старушка наконец оставила его в покое и отошла в сторону, явно довольная вниманием власти к своей персоне. – Не сильно рана беспокоит?
– Да вот ходить тяжело, – ответил Кузниц, – но врачи уверяют, что пройдет, говорят, надо расхаживаться. – Он усмехнулся и добавил: – Между прочим, это вашими заботами я почти инвалидом стал, это ведь кто-то из ваших меня подстрелил.
– Да знаю я, знаю. Не хотел Леопард тебя подстрелить, – поморщился Гонта, выкладывая на прилавок пакеты с чипсами, – за другого принял. Тут эти из Службы безпеки тогда вокруг нас крутились, вынюхивали, чуть не помешали свершиться справедливому делу. Но, – экс-капитан сделал внушительную паузу, – но нет такой силы, которая могла бы помешать Леопарду, когда он выходит на тропу охоты! – закончил он торжественно и повторил уже нормальным тоном: – А тебя Леопард не хотел подстрелить.
Все это было так нелепо: и ранение его глупое, и все эти Леопарды, что Кузниц даже развеселился, хотя веселого было мало. «Выходит, правильно я считал, что перепутали меня с кем-то», – подумал он, усмехнулся и сказал:
– И на том спасибо.
– Благодарить тут не за что, – серьезно ответил Гонта, взяв у Кузница талон, – но пострадал ты безвинно, и Леопарды это знают и могут учесть – мы тут собираемся пенсии ветеранам назначить и тебя не забудем, хотя ты и не ветеран.
«Только пенсии мне от этих бандитов не хватало», – подумал Кузниц, ничего не ответил и стал молча укладывать пакеты в рюкзак. Спорить с Леопардами не рекомендовалось, это горожане уже успели усвоить: на прилавке, рядом с пакетами чипсов лежал зловещего вида короткий автомат.
– Thanks for serving – уложив пакеты в рюкзак, сказал он по-английски – все-таки государственный язык – и забросил рюкзак на плечо.
– Не обижайся, лейтенант, – Гонта протянул руку, – никто тут не виноват, несчастный случай, вроде как под машину попал.
– Ладно, – Кузниц пожал протянутую руку, – теперь уж ничего не поделаешь.
Он успел уже отойти на несколько шагов, как вдруг Гонта окликнул его:
– Лейтенант! Кузниц обернулся.
– Слышишь, лейтенант, – как-то неуверенно спросил Гонта, – ты, наверное, про нас черт знает что думаешь?
Кузниц промолчал и только пожал плечами.
– Знаешь что, давай, приходи завтра вечером в Украинский дом, у нас там собрание будет. Б семь часов приходи. Часовым скажешь, что тебя Леопард Гонта пригласил. Да смотри, скажи: Леопард Гонта, а то могут не так понять. Приходи – услышишь, что мы делать собираемся, иначе будешь про нас думать. Придешь?
В Украинский дом при прежней власти было переименовано помпезное здание бывшего музея Ленина, находившееся в центре, на правом берегу реки.
– Не знаю, – ответил Кузниц, – ходить далеко мне пока тяжело.
– А ты на автобусе подъедь, мы как раз завтра весь транспорт пускаем. И деньги опять будут в обращении – можешь и на такси приехать. – Лицо Гонты расплылось в широкой ухмылке, чувствовалось, что он очень гордится достижениями Леопардов.
– Посмотрим, – Кузниц неопределенно махнул рукой и заторопился прочь – даже этого короткого общения с Леопардами ему было более чем достаточно.
Никакую власть Кузниц особенно не жаловал, но эта вызывала у него какое-то особое, чуть ли не физическое отвращение – своей многозначительной, полуграмотной символикой: Леопардами этими, черной формой с малопонятными нашивками (у Гонты на груди были три серебристых крестика в кокетливом кладбищенском веночке), риторикой первобытно-романтической, за которой следовали далеко не романтические поступки.
«Теперь вот нэп затеяли, – думал он, когда шел домой, прихрамывая вроде еще сильнее (вот тебе и «расхаживайся»!). – Новая экономическая политика и восстановление народного хозяйства. Все идет по известной схеме: сначала разрушили, а теперь гордятся тем, что собираются восстанавливать. Транспорт пустят – опять давки будут в автобусах, как при Советах, – Кузниц еще помнил это время. – Не могут они без давок, не умеют ничего толком сделать: и автобусы у них будут ломаться, а виноват всегда будет кто-то другой или что-то – то погода, то происки врагов».
Он добрел наконец до своего подъезда и остановился – надо было немного отдохнуть перед подъемом на седьмой этаж – лифт не работал второй день, а заявление, тщательно составленное на английском от имени жильцов и переданное домовому Леопарду, пока результата не возымело.
Погода совсем испортилась – ветер с реки пригнал дождевую тучу и начался ледяной осенний дождь, он шелестел остатками листьев и громко стучал по крыше стоявшего у подъезда черного блестящего джипа, за темными стеклами которого смутно угадывалась тень сидящего за рулем Леопарда.
«Откуда здесь у нас джип?» – удивился Кузниц неожиданному появлению новенького джипа перед подъездом в то время, когда все остальные джипы и не джипы ржавели на тротуарах и обочинах, но удивился умеренно – столько случилось всего за последнее время, что удивляться чему-либо по-настоящему все разучились. «Не было здесь никакого джипа, когда я выходил, – лениво думал он, поднимаясь на свой этаж по замусоренной лестнице: – Интересно, кто на нем приехал?»
Ответ на свой невысказанный вопрос он получил сразу, как только вошел в прихожую, – прибыл Абдул Эджби. Об этом свидетельствовал аромат, исходивший от висевшего на вешалке кашемирового пальто (конечно, «Photo» – парфюмерный шедевр Лагерфельда ни с чем не спутаешь!), и мужественное мяуканье английских дифтонгов, доносившееся из комнаты и перемежающееся восторженными взвизгиваниями Инги. И судя по взвизгиваниям, Абдул прибыл не просто так, а с подарками.
Кузниц снял плащ, как всегда, безуспешно попытался пригладить свою непокорную шевелюру перед висевшим у вешалки зеркалом, скорчил рожу своему отражению, поставил в угол палку и возник на пороге комнаты. На него никто не обратил внимания.
Инга примеряла новое пальто и выглядела в нем еще красивее, чем обычно. Кузница всегда удивляла эта ее способность – хорошеть от приятных вещей, причем набор этих радостей был у нее самый разнообразный: от интересной книги до вкусной мозговой косточки из супа. Абдул Эджби пил чай по-русски, из блюдечка, смотрел на Ингу с обожанием и одобрительно мурлыкал.
Неизвестно, какой знаток России ему сказал, что русские пьют чай только из блюдечка, но он в это свято верил и всегда приводил в немалое замешательство хозяек претендующих на светскость домов, когда приступал к своему чаепитию «а ля рюс».
Заметив Кузница, Инга в очередной раз взвизгнула в его честь и закрутилась на месте, демонстрируя пальто. Эджби аккуратно поставил блюдце, улыбнулся и сказал:
– Hi!
– Hi! – ответил Кузниц и сел за стол. – Чаю дадите? – спросил он по-английски. Инга, как и он, была выпускницей иняза, поэтому во время редких визитов иностранцев (главным образом это был Эджби) проблем с языком не возникало.
– Потом чай, – выпалила Инга скороговоркой без знаков препинания, – сейчас обедать будем, Абдул курицу привез, я суп сварила, и мне пальто – как тебе? – и тебе ноутбук, и консервы всякие.
– Пальто очень cool и идет тебе, – похвалил пальто Кузниц на принятом в семье русско-английском жаргоне и сказал Эджби уже чисто по-английски: – Благотворительность развращает, но все равно спасибо.
– А кто тебе сказал, Генри, что это благотворительность? – усмехнулся Эджби. – Скорее, это аванс – мы считаем тебя своим сотрудником и заинтересованы в твоем благополучии, твоем и твоей семьи.
Кузниц промолчал – и так было понятно, что Эджби приехал неспроста, нужно ему опять что-то, а Инга нахмурилась и сказала:
– Ты его не трогай, Абдул, видишь, он еще нездоров, еле ходит.
Эджби смутился и стал уверять, что никаких заданий у него для Кузница сейчас нет, просто заехал проведать друзей, ну и поговорить обо всей этой катавасии с «мечеными». А то непонятно Западу, как к ним относиться: с одной стороны, полная свобода слова и английский язык в качестве государственного («Что приближает страну к Европе», – назидательно сказал Эджби), а с другой – собственность отменили, скоры на расправу с диссидентами и вроде бы Россия готовит вторжение и восстановление прежней власти.
Инга подозрительно посмотрела на них, сняла пальто и ушла на кухню готовить обед. Кузниц принес из прихожей рюкзак, отдал ей чипсы, из-за роскошных подарков Эджби встреченные без восторга, и вернулся к Эджби. Какое-то время они молча курили, потом Эджби стал демонстрировать ноутбук.
Надо было понимать, что ноутбук – это подарок Службы со значением: Эджби рассказал, как связываться с ним по Интернету. Кузниц ноутбуку обрадовался – дохленький его компьютер давно уже на ладан дышал, – но обрадовался в меру, так как молодежные восторги по поводу этих железяк не разделял. Эджби даже смутился немного, увидев, что дорогой подарок ожидаемого восторга не вызвал.
Скоро Инга погнала их мыть руки и сели обедать. К обеду Ингой была извлечена из тайника заветная бутылка водки «Немиров», хранимая для подношений врачам, пользовавшим Кузница, и жертва была оценена мужчинами по достоинству.
– Ты бы пригласил своего Леопарда поесть, а то неудобно как-то, сидит там один в машине, это ведь твой джип у подъезда, – сказал Кузниц Абдулу.
– Мой, – ответил Эджби, – а пригласить Леопарда нельзя – мне его вместе с джипом дали при условии, что я с ним общаться не буду. Я, конечно, условие нарушил – попробовал с ним заговорить по дороге, но он молчит, может, по-английски не понимает, но ведь «меченые» должны английский понимать, они ж его государственным языком сделали.
– А… – Кузниц ограничился этим неопределенным междометием, а Инга сказала:
– Еще кормить их, фашистов этих!
За обедом Кузниц рассказал о своей встрече с Гонтой. Инга о Гонте слышала, но рассказом не заинтересовалась.
– Все они солдафоны тупые, – сказала она, – транспорт они пустят, как же?!
– Не так все просто, – не согласился с ней Эджби и спросил Кузница, не заметил ли тот в поведении Гонты чего-нибудь необычного.
– Да нет, вроде ничего необычного не заметил, – ответил Кузниц, – хотя изменился он, надутый стал, как индюк, от важности миссии своей, надо полагать, а так ведет себя нормально. А в чем дело?
Эджби рассказал, что в Европе «мечеными» очень интересуются, своих «условно убитых» подвергают тщательному медицинскому обследованию, что пока многое неясно, но, похоже, приобрели они под действием этих лазерных или каких-то там лучей (тоже неясно, что за лучи) некоторые нечеловеческие или сверхчеловеческие свойства.
– Похоже, бессмертны они, – сказал он, почему-то понизив голос, – вот в Париже двое «меченых» перепились в ресторане на Эйфелевой башне и сиганули headlong вниз с обзорной площадки. И ничего – встали, отряхнулись и хотели вернуться в ресторан допивать, но их схватили, повезли в больницу, обследовали там тщательно и ничего не нашли, кроме сильной алкогольной интоксикации. И в Германии был случай: «меченые» ограбили банк, но сработала сигнализация, на место прибыли полицейские, в ответ на их требование сдаться «меченые» открыли огонь, убили одного полицейского. Тогда полицейские тоже стали стрелять, а «меченые» под их плотным огнем не спеша вышли из банка и уехали на стоявшей в переулке машине.
– Ну, тут, положим, полицейские могли и промахнуться, – возразил Кузниц.
– Едва ли, – не согласился Эджби, – они на поражение стреляли – ведь «меченые» их товарища убили, и машина – ее потом нашли – была вся пулями изрешечена.
– Ну, тогда не знаю, – сказал Кузниц и спросил: – А ученые ваши что говорят?
– Разные есть мнения, но большинство считает, что поле их окружает какое-то, этих «меченых», защитное – оно и от пуль защищает, и при падении смягчает удар.
– Поле, поле… – усмехнулся Кузниц. – Чуть что – сразу поле: и «потерянных» поле какое-то в наше время перенесло, и тут тоже поле в роли ангела-хранителя.
Эджби ничего не ответил, а Инга сказала:
– Скучно мне от этих ваших разговоров – пойду посуду помою, – и удалилась, подарив им напоследок фразу из старых английских романов: – Let's leave gentlemen to their port.
Портвейна у джентльменов не было, поэтому Кузниц разлил остатки водки и предложил выпить. Выпив, как сказал Эджби, «на здоровье» (сколько Кузниц не встречал в своей переводческой жизни иностранцев, все они пили не «за», а «на здоровье», и переучить их было невозможно!), они некоторое время молча жевали, потом так же молча курили, потом Кузниц, понизив голос, чтобы не слышала Инга, сказал:
– Меня Гонта на собрание пригласил. Завтра в семь «меченые» в бывшем Украинском доме собрание устраивают. Будут обсуждать планы на будущее.
– Пойдешь? – Эджби явно заинтересовался.
– Думаю пойти. Вряд ли они в меня опять стрелять будут.
– Очень удачно получается, – Эджби не скрывал своей радости, – Службу «меченые» очень интересуют, особенно те, что здесь, на Украине. Тут они уже проявили себя и могут устроить что-нибудь такое и на Западе. Только ты осторожней там – держись поближе к Гонте, он ведь пригласил тебя и едва ли что-нибудь плохое замышляет, – и добавил шепотом: – Ты мне отчет пошли, адрес запомнил?
Пришла Инга, они стали уговаривать Эджби остаться выпить еще чаю, но он отказался, сказал, что Леопарда с джипом ему дали ненадолго, и отбыл, оставив в прихожей запах «Photo», который держался потом целую неделю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27