В целом рассмотрение Ложечки подарило ей новый, только ей известный взгляд на мир, вне обыденного порядка вещей. Это было что-то вроде Перевертыша Нормана, только гораздо более сокровенное.
Спайк около четверти часа проникновенно заверял ее, что существует простое и рациональное объяснение появлению и исчезновению Ложечки, и то, что сегодня кажется таинственным и мистическим, в один прекрасный день станет привычным и земным. Но в таком случае, подумала Эллен Черри, она будет чувствовать себя обманутой. Разве в жизни не хватает в избытке скучного, обыденного, рутинного, ординарного, банального? Может, ей следует радоваться, быть благодарной за это вторжение в ее жизнь неожиданного и необъяснимого? И если она никогда не узнает разгадки, что ж, тем лучше. Изумление, шок от чего-то экстраординарного, пусть даже воплощенные в столь малом происшествии, как таинственное исчезновение Ложечки, могли стать для нее неким душевным тоником, лечебным сиропом, исцеляющим от обыденности. Эллен Черри даже поймала себя на мыслио том, что с удовольствием прописала бы дозу такого лекарства – и к черту побочные эффекты! – каждому, кого знала.
…долготой дней насыщу его
и явлю ему спасение Мое.
Закончив читать, Спайк оторвал взгляд от страницы и увидел, что, подобно тому, как цыпленок переходит дорогу, лицо Эллен Черри перешла улыбка; правда, улыбка эта напоминала не столько цыпленка, сколько красные подтяжки пожарника.
– Охо-хо! – вздохнул он. – Похоже, что какого-то диббука я из тебя все-таки изгнал. Я разве не сказал тебе, какой это замечательный псалом? – Спайк допил остатки рома из своего бокала. – И искусственный шофар, который я захватил с собой, тоже пришелся кстати, верно?
Эллен Черри испросила совета у своего бокала и хихикнула.
– Значит, ты все-таки немного расслабилась, верно? Теперь ты можешь спать спокойно. Вот увидишь, вместо всяких там бродячих серебряных ложек тебе приснятся приятные вещи. А эта ложечка, она кошерная или какая? – Спайк поднялся с кресла, как будто собирался уходить, и оглядел комнату. – Надеюсь, когда-нибудь ты покажешь мне эти картины, которые какой-то гониф тайком переставляет в твоей квартире.
– Обязательно. Когда-нибудь обязательно покажу. – Эллен Черри почувствовала себя чуточку виноватой, что не показала Спайку картины с изображением Ложечки. Ведь они, что ни говори, неким образом, связаны с ее, Ложечки, исчезновением.
Плотнее закутавшись в кимоно, Эллен Черри тоже поднялась с места.
– Хотя зачем же откладывать, прямо сейчас и покажу, – сказала она. – Только не картины, а кое-что из обуви, одни замечательные туфельки? Хорошо?
– Туфельки? – невинно переспросил Спайк, как будто тема обуви была ему абсолютно безразлична.
– Угу. На работе я всегда ношу туфли на плоской подошве, так что вы вряд ли когда видели мои самые отпадные, выходные каблучки. То есть я не хочу сказать, что у меня их много, до Имельды[ix] мне пока далеко. Но у меня найдутся три-четыре пары, которые точно разорили бы казну любой банановой республики. Так что пусть ее жители скажут мне спасибо. Например, мои стильные, с розовенькими ленточками лодочки от Кеннета Коула обобрали бы Манилу до нитки всего за час.
Застигнутый врасплох Спайк совершенно не знал, что на это ответить.
– Я помню, когда мы повторно открылись, на тебе были красные туфли от Кассини, – только и смог он сказать. Неожиданно в его тоне и манерах проклюнулась какая-то робость.
– Верно. Эти туфли могут жечь, но не способны грабить. Позвольте я покажу вам пару туфелек – эти уж точно совершенно беспощадны и не берут никаких пленных.
Эллен Черри сделала еще один глоточек рома и скрылась в платяном шкафу спальни. Когда она вынырнула из него, то держала перед собой на вытянутых руках – осторожно, как две Чаши Грааля – пару лодочек. Украшенные помпезными бантами, с вырезанным подъемом, с ремешками-ленточками и каблучками-рюмочками, они, казалось, были сотворены из плода сладострастия и алых внутренностей обезьянки.
– Вот, – произнесла она негромко и без всякого выражения. – Ну разве не эти туфельки носил бы эстроген, будь у эстрогена ножки?
– О, что за шоу! Очень женственные, очень – у меня есть друзья, которые, если быть честным, наверняка сказали бы, что, мол, эти туфельки онгепочкет: безвкусные, чересчур кричащие, вызывающие, миш-мош, но мне они нравятся. – Спайк отступил на пару шагов назад. – Да, я думаю, что они тебе очень идут. Их отличает… впрочем, трудно что-то сказать, когда ты держишь их в руках. Ты не могла бы?… – Спайк на мгновение заколебался, и сразу же стало заметно, что у него пусть слегка, но все-таки участилось дыхание. – Ты не могла бы примерить их?
Эллен Черри снова улыбнулась и пристально посмотрела на своего гостя. У нее были знакомые – хотя в данное время в ее жизни не было настоящих друзей, – которые, будь им известно это комичное слово, наверняка бы сказали, что Спайк и сам несколько онгепочкет. Однако ее творческая натура художника одобрила эту портновскую избыточность, а женская натура не обратила на нее внимания. По-прежнему улыбаясь, Эллен Черри ответила:
– Я сейчас вернусь.
За дверцей шкафа она надела туфельки. И сняла с себя кимоно.
Ее опасения относительно того, что ее шаг выбьет Спайка из колеи, шокирует или даже вызовет у него отвращение, оказались беспочвенными. За последние тридцать лет, с тех пор, как жена оставила его, Спайк ложился в постель только с проститутками, девушками по вызову из Верхнего Вест-Сайда, если быть более точным. Так что когда Эллен Черри появилась на пороге спальни в чем мать родила – голая как сокол, по выражению Пэтси, за исключением туфелек от Кеннета Коула, – он отреагировал самым прямым, предсказуемым и совершенно разумным образом. Ну, нечто неразумное все-таки произошло, однако случилось это чуть позже. В какой-то момент Эллен Черри была совершенно не против продолжения беседы и предварительных любовных игр. Однако никакой необходимости не возникло.
Теми же плавными движениями, которыми он, по словам Абу, подавал теннисный мячик, а затем отбивал подачу противника, Спайк снял с себя одежду до самой последней онгепочкет-мелочи. После чего подвел Эллен Черри к кровати, положил ее, раздвинул ей ноги – на которых все еще оставались розовые туфли-лодочки – и проворно взобрался на нее.
Крики ее первого оргазма огласили комнату едва ли не в следующее мгновение. В ящике гардероба, где хранилось нижнее белье, трусики понимающе захихикали и поддразнили Даруму, который мудро возразил им: «На мохнатой гусенице много капелек росы сверкает».
В небольшой перерыв, который последовал за ее второй кульминацией, пока Спайк с медленной, но ни в коем случае не бесстрастной эффективностью подбрасывал ей в топку топливо, пока она сама, летя с горы наслаждения вниз, изучала свет начинающегося дня, пока этот свет отражался в капельках пота на его двигающихся вверх-вниз лопатках, Эллен Черри испытала легкий укол вины. Принимая во внимание события двух последних лет, это было абсурдно и иррационально. И тем не менее это было так – наверно, ей как женщине-южанке был присущ своего рода условный рефлекс; тот самый, что препятствует выражению истинных эмоций, лишает физическое наслаждение подлинного сияния.
Однако в следующий момент ей вспомнилось, что Ультима в понедельник улетает в Иерусалим, и потому она немедленно возобновила соитие с энтузиазмом и рвением.
Стиснув пальцами ягодицы Спайка, Эллен Черри направила свое тело ему навстречу, но не для того, чтобы он вонзился в нее еще глубже – Спайк и без того погрузился в нее настолько глубоко, что она ощущала волшебный жезл едва ли не языком, – но для того, чтобы подарить ему еще больше себя, подарить ему как можно больше своего женского естества, насколько это вообще позволяет женская анатомия, без всяких оговорок, смущения и стыда. Легкие обоих начали исторгать звуки, похожие на те, что производит огромное морское млекопитающее: стон борьбы с мощным давлением океанской толщи, всасывание нежной мякоти из открытых створок моллюска, шлепанье мокрых плавников, выдыхание влажных, солоноватых паров, ревущий фонтан моби дика.
Вы думаете, Эллен Черри откатилась, когда Спайк выскочил из нее, чтобы кончить ей на ступни? Напротив. Она не только не дрогнула, когда нечто горячее заструилось между большими пальцами ее ног, но вообще не стала упрекать Спайка за то, что он превратил одну из ее шикарных новеньких туфелек в подобие соусника. Нет, Эллен Черри вовремя удовлетворила некое необычное личное пожелание и теперь имела полное право сказать, что симпатяга Спайк Коэн оказался именно тем мужчиной, который содействовал его осуществлению, пусть даже несколько через край.
Эллен Черри проснулась утром, чувствуя, что отныне жизнь ее изменилась. Вне всякого сомнения, все зависело от того, как на это посмотреть. Когда человек принимает более широкое определение реальности, то на воды фортуны набрасывается и более обширная сеть.
И точно, в тот же день, где-то после полудня, вскоре после того, как они со Спайком предприняли еще один дельфиний заплыв, к ней в квартиру поднялся дневной портье с конвертом, который был доставлен посыльным. Внутри оказался чек и записка, начертанная на листке розовой бумаги фиолетовыми чернилами.
«Прошлой ночью – вернее, уже этим утром, – забыла упомянуть о том, что ваша оставшаяся картина продана. На этот раз коллекционеру из Корнинга. Моя дорогая, в провинции вас обожают! Как только я вернусь из этого жуткого Иерусалима, вы просто обязаны принести мне еще одну вашу новую работу».
– Это мы еще посмотрим, малышка Ультима, – сказала Эллен Черри, почесывая попку широким обезьяньим жестом. – Может, принесу, а может, и нет.
Спайк отправился поиграть в теннис с Абу, насвистывая, как волнистый попугай на конопляном поле, а Эллен Черри снова погрузилась в сон о волнах с белыми барашками пены. Очевидно, это были скорее сексуальные, а не созидательные, креативные волны, однако позже она вспомнила, что как раз перед тем, как проснуться, некая кисточка в ее воображении, чтобы слегка ослабить белые тона, добавила мазок неаполитанского желтого (святого покровителя неаполитанских заядлых курильщиков).
Serpent a sonettes. Rattleslang. Culebra de cascabel. Skallerorm. Klappperschlange. Гремучая змея.
Когда Эллен Черри направлялась мимо импровизированной эстрады на кухню, чтобы повесить там свой легкий жакет – она вовсе не собиралась повторять ошибку прошлой ночи и замерзнуть, – то случайно задела ногой бубен Саломеи. Он гулко ухнул и одновременно тоненько звякнул. От неожиданности Эллен Черри инстинктивно подпрыгнула, словно наступила на гремучую змею, что вибрирует хвостом, когда ее что-нибудь потревожит. Абу стал свидетелем этой забавной сценки и рассмеялся вслух.
Serpent a sonettes
Rattelslang
Culebra de cascabel
Skallerorm
Klapperschlange

Гремучая змея
Вместе или по отдельности, но это все равно звучит музыкально. Крошечная поэма.
* * *
По обоюдному согласию Эллен Черри и Спайк решили не афишировать перед окружающими ту новую грань, которую алмазные стеклорезы судьбы нанесли на их отношения. Они старательно избегали обмениваться многозначительными взглядами, не прикасались друг к другу и не улыбались при встрече. Чтобы еще дальше отвести возможные подозрения, Эллен Черри решила в тот вечер как можно больше внимания оказывать Абу, а не Спайку. Столкновение с бубном предоставило ей первую такую возможность. Телефонный звонок матери – вторую.
Поскольку в ее квартире в «Ансонии» телефона по-прежнему не было, родители звонили Эллен Черри на работу, иногда даже еженедельно. Помня о том, что телефон предназначается в первую очередь для посетителей ресторана, они обычно старались звонить рано утром, в самом начале рабочей смены.
– Извини меня, дорогая, но голос у тебя какой-то ясноглазый и пушистый, – сообщила Пэтси.
– В самом деле? – Эллен Черри тотчас расстроилась. Оказывается, ее, как она полагала, тайная радость на самом деле вполне очевидна.
– О Боже, да конечно же, дорогая! Скажи-ка ты мне, неужели старина Бумер вернулся? Я угадала?
– Нет, конечно, мама, нет! С чего это ты взяла?
– Да ни с чего. Мелькнула случайно такая мысль и больше ничего. Просто удивилась, с чего это у тебя такой веселый голос. И не пытайся меня обмануть, старушка Пэтси женским нутром чувствует, тут явно не обошлось без мужчины, – сказала мать и сделала паузу. – Вообще-то я вроде бы как надеялась, что Бумер вернулся. По ряду причин, а не только по одной.
– Это почему же? – спросила Эллен Черри, главным образом для того, чтобы не показаться матери невежливой. Впервые за долгие месяцы стремление перетянуть на свою сторону этого идиота-сварщика перестало быть для нее главнейшим делом жизни.
– Потому, – ответила Пэтси. – Потому, что твой Дядюшка Бадди, хорошо тебе известный, собрался в Иерусалим. Он улетает в понедельник. Дорогая, я подозреваю, что он собирается сделать то, о чем говорил под Рождество. Ну, это самое дело с арабским куполом.
– Можешь не продолжать, мама, я понимаю, о чем ты. Мистер Хади утверждает, что в результате этого может быть развязана Третья мировая война.
– Об этом мне ничего не известно, но Бад сказал твоему папочке, что хочет нанести удар по мечети во время какого-то большого религиозного праздника, который вот-вот наступит. В следующем месяце, что ли. По словам Бада, Храмовая гора будет заполнена молящимися, и его удар получится гораздо более эффективным, чем в любое другое время.
– Что можно расшифровать как «множество людей погибнет или будет сильно изувечено». У меня от этого кровь в жилах закипает.
– Я вовсе не хотела испортить тебе настроение. Знаю-знаю, вы с Бадом давно и много об этом спорили. Я просто вот что подумала: тебе следует каким-то образом вцепиться в Бумера и отговорить его. Готова спорить на что угодно – Бадди наверняка подговаривает его поучаствовать в этом деле.
– Вот уж даже не представляю себе, как Бумера можно на что-то подговорить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75