Плечи что надо. Роба княжеская, по фигуре пригнана. Стоит себе преспокойненько, что-то решает про себя. И про нас. А взгляд у него немилосердный. Крепко, видать, наши-то дворняги ему насолили, что сам сюда прибыл разбираться… Ну держись, что теперь будет… Кузня уже почитай вторую неделю только пиковины и шлёпает… Ишь, молчит… Не положено ему, рассказывают, с проклятыми трепаться… Главное – глазами не встретиться, а то – запомнит… А мы-то при чем, мы нож не целовали…
Опять выскочил наружу лейтенант:
– Осуждённый Ларей! Руки за спину, следовать за мной. Любая попыт…
– Собственных правил и то не знаешь, летеха… Веди уж… – Гек сложил руки за спину и двинулся в указанном направлении, к зданию управления. Конвой в полном составе следовал за ним. Лейтенанту давно уже пора было закругляться – расписаться за сданного с рук на руки Ларея, получить подорожную и вернуться восвояси в гарнизон, но нет – к местному Хозяину его веди, тот, мол, лично примет… Люди некормлены, пайка не взяли, надеясь по-быстрому обернуться, – вот ещё незадача…
– Вот он ты какой, Ларей долгожданный. – Белобрысый подполковник, в свои тридцать три уже тучный и монументальный, с любопытством приподнял пшеничную бровь, оглядывая Гека с ног до головы. – Как доехал, не просквозило на ветру?
– А тебе-то что до моего самочувствия?
– Дерзишь? Мне тыкать не надо, сам кого хочешь ткну. Понял?
– Понял что?
– Как надо ко мне обращаться?
– Это пусть твоя пристяжь понимает, мне лично до фонаря.
– Пятнашку в трюме для знакомства ты себе уже подболтал. Ну а если и дальше так пойдёт… – подполковник многозначительно замолчал. Он не был готов к такому началу разговора, привык, что все перед ним шапку ломают, а теперь тужился вернуть ситуацию в устоявшееся русло. Но веские слова не шли на язык. -…Крутой, да? И не таких обламывали!
– Не таких, – согласился Гек.
– Бузу приехал устраивать, молодчик? Не позволим, не позво-олим, друг ситный…
– На фиг мне ваша буза сдалась. Меня сюда везли – не спрашивали. Я человек мирный: ты меня не доставай попусту, и я спокойно досижу положенные годы. Я ведь тебе в отцы гожусь, по возрасту, а ты кулаками по столу стучишь. Кстати о бузе. Это не с твоей ли подачи шестеро молодчиков, как ты выражаешься, с ножами на Кальцеккской крытке объявились? Адвокаты мне показывали материалы следствия, пока я в карцере припухал.
– По тому делу уже давно разобрались, и не тебе его дальше ворошить.
– Не мне – так не мне. Говорю – я человек спокойный.
– М-да… Сколько тебе лет, Ларей?
– Не помню. Вроде пятьдесят или около этого. А может, шестьдесят.
– А люди черт те что мелют по этому поводу. Хорошо сохранился. Наш климат тебе в тук пришёлся, как я посмотрю.
– Не жалуюсь.
– Зона у нас большая, восемнадцать тысяч населения. Вторая в стране. Хозяйство большое, трудное. Затеряешься в ней – не вспомню, если что случится. Так что соображай. Не юноша ведь, мотор, по слухам, барахлит, выдержишь ли? Подумай.
– Так я сейчас чем занимаюсь?
– И чем же?
– Думаю.
– Поделись своими думами со мной. Глядишь – помогу, присоветую. О чем думаешь-то?
– Да вот, думаю, что при таких масштабах – и без лампасов. Я жалобу в Бабилон отпишу за издевательство над сидящей личностью – тебе-то, как служивому, жаловаться не положено. А я хочу за генералом числиться, не за подполковником. Неужто не заслужил за все свои мытарства под присмотром низкопробных унтеров?
– Тебе харю начистить или как?
– Попробуй, парень-то здоровый, авось получится.
Подполковник первый отвёл взгляд, – сволочь старая, на вольные связи рассчитывает. Да и сам душегуб. Охрана-то его скрутит, но действительно: если успеет наручником в морду попасть – замучаешься потом смехунов на дуэли звать. Его-то самого я не боюсь, конечно…
– А ты не под…бывай, когда не просят. Сам полтинник прожил, а ума не нажил. Все ерепенишься, ухаря строишь из себя. Ни семьи, ни разумного дела. О смерти думаешь хоть когда-нибудь? С чем её встречать будешь?
– С оркестром. Чтобы все как у людей, чин-чинарем.
– Земля слухами полнится, но знаешь – не таким я тебя представлял.
– А каким же? – вежливо поддержал разговор Гек.
– Более солидным, что ли… умным… Но это не суть. Сидеть в безделье скучновато, работать собираешься или так… картишки, разборки?
– Пусть верблюд-бактриан на вас работает, а мне и так не скучно.
– Какой ещё бак…триан? – изумился подполковник.
– Двугорбый. – Подполковник вдруг обязательно решил про себя попозже послать дежурного за словарём и найти там мудрёное слово…
– Напрасно. Пайка у нас скудная, с передачами – нечасто, сам знаешь порядки. Общий язык с местными активистами ты вряд ли най…
За дверями послышался нарастающий шум. Пробарабанил торопливый стук, и в кабинет влетел запыхавшийся и растерянный кум.
– Разрешите, господин подполковник!
– Что ещё случилось?…
Кум, не глядя на Гека, подсунулся к самому уху Хозяина и жарко зашептал туда.
– Наряд, резерв?…
– Все подняты. Дать сирену?
– А где Режим, дежурный?
– У вахты… Все…
Хозяин неожиданно легко, словно мячик, вымахнул из-за стола и, как был – без фуражки, в расстёгнутом кителе, – ринулся в дверь. Но при всей своей спешке – успел скомандовать отрепетированным жестом в сторону Гека: охрана, трое в бронежилетах и с пистолет-пулемётами за звуконепроницаемым стеклом, повинуясь знаку, вошла в кабинет, взяв оружие на изготовку. Гек спокойно расселся на канцелярском стуле посреди комнаты (в «главном» кабинете не водилось привинченных к полу табуретов), а сам соображал: что бы это такое происходило снаружи? Ох, не ребята ли «штурмуют» зону снаружи – нервишки не выдержали? Всегда так: без накладок не обходится, мать и перемать. Сколько народу погибнет, не зная и не понимая причин… Но это традиция – простому люду подыхать за чужие интересы.
– Руки на колени, резких движений не делать! Огонь без предупреждения!…
Если бы Гек собрался воевать с охраной, он бы не дал докончить фразы старшему унтеру, а уже начал бы действовать. Хотя, конечно, относительно малое пространство, два с половиной ствола (говорящий отвлечён, а значит, наполовину ослаблен), выучка, броня – существовал реальный шанс остаться без мозгов… Но зачем дёргаться вслепую – надо подождать…
Хозяин, как был, вылетел к вахте, впервые не получив при этом положенную субординацией долю официального холуяжа от своих подчинённых. Но картина, перед ним развернувшаяся, даже не впустила ему в голову мыслишку запомнить и наказать нерадивых: весь плац перед вахтой густо, как тифозник вшами, был покрыт телами сидельцев – все мордой в асфальт, руки за голову. Остервеневшие овчарки захлёбывались в нетерпеливом визге, вахта, внутренний наряд, гарнизонный конвой, свободные смены, резерв – все ощетинились автоматами, словно бы размазанные вдоль по отрезку периметра ограждения. А из бараков все ещё бежали редкие одиночки и, добежав до невидимой черты, падали ниц, сплетая пальцы на затылке. Постоянная отупляющая и беспощадная муштра личного состава, вкупе с растерянностью офицеров, сотворили чудо: не поднялась пальба, паника не выплеснулась за пределы внутренних зонных границ.
Наконец – заметили Хозяина. Начальник по режиму затрусил к нему, кум первый забормотал комментарии. Режимник, забыв об уставной форме доклада, принялся его перебивать. Хозяин затряс щеками.
– Ма-лчать! – Все замолкли. Подполковник ткнул палец в пуговицу на мундире у режимника. – Застегнитесь. Продолжайте…
А случилось следующее. Когда Ларея повели внутрь здания, режимник дал команду разогнать толпу, что и было успешно выполнено в считанные минуты. Плац опустел. И только майор Фредерик Смит, начальник режима, собрался проинспектировать кухню, где все уже было сервировано и приготовлено для него, как тут и началось невиданное по масштабам и неслыханное на все зонные времена ЧП: изо всех щелей и бараков, сначала поодиночке, а потом стаями, к вахте рванули сидельцы. И не простые – все как на подбор: роги, подроги, активисты, десятники, банщики, кочегары, библиотекари и прочие местные шишкари, а в просторечии – венчанные скуржавые и их ближайшая пристяжь. Никто за ними не гнался, не протыкал черепа и спины ломами. Не было ни пожаров, ни скрежета ломаемых дверей, ни предсмертных воплей – не было восстания. Из дверей бараков робко, но постепенно смелея, выглядывали простые сидельцы – поглазеть. Кое-кто вооружился чем бог послал, но они были поумнее и следили за происходящим из барачных оконцев. В их числе была и поддержка Ларея, но и они все ещё не могли до конца врубиться в происходящее. Скуржавые подбегали к вахте и падали, чтобы избежать немедленной пули за «попытку к побегу». Они знали порядки и знали, как надо просить защиты у лягавых. Многим из них это было не впервой. Но никогда ранее бегство «пробы» не происходило так лавиноподобно и без боя.
Режимник все ещё зудел, на ходу возвращая в свою речь привычные служебные обороты, но всем все и так стало ясно. И что именно случилось, а главное – почему. Причина сидела на стуле в кабинете у Хозяина и мучалась по этому поводу догадками.
Подполковник выслушал доклад, кивнул головой и шагнул вперёд, чтобы никто не загораживал ему панораму: спины, задницы, мешки с личным барахлом, пальцы, словно вязаночки хвороста на беспокойных затылках… Замять не удастся. Хотя… Трупов нет, или их немного. Прецеденты бывали. Взбесились мерзавцы, права качают – развратились поблажками. Таких на этап и в гнилую дыру. Этап, правда, здоровенный выйдет, рыл на шестьсот-семьсот. Но и зона огромная. Просто в канцелярии подмандят – кум перечить не посмеет, – и отложим ранее намеченных на поздние времена. Тут мы прикроемся. Актив? За него кум… тьфу, оперуполномоченный по зоне в ответе, не меньше, чем я. Даже больше. А я за всю зону отвечаю, не за повязки. Режим – это его работа, Фреда-режимника, чтобы соблюдался и сейчас, и потом, и чёрный и белый. Ходят слухи, что с заказами можно договориться, если как на предыдущей лареевской зоне. Но здесь – не там: крови нет, вот главное. Придёт пора – и генерала примерим, должность позволяет. Проживём, а бог даст – и Ларея окочурим. Компра – тьфу, труха, через год осыпется. Но гад ползучий! Это явная подстава, и даже примерно понятно от кого. Кто его мне сосватал – вычислим. Господи! Нормальная ведь жизнь была! Место – накатанное, перспективное, спокойное, хлебное! Все теперь коту под хвост… И кому только… Ох, если бы… Ну почему у меня!!!
Подполковник очнулся от дум и увидел, что все окружающие смотрят в его скрипящий рот. Он поводил подбородком, попытался улыбнуться – не вышло. Глубоко вздохнул, посмотрел на сумрачное небо, а потом опять на спины и с опаляющей ненавистью выдохнул в окружающих:
– Поздравляю вас, господа офицеры, с новым постояльцем. Кромешник прикатил.
Громко и раздражённо говорил подполковник – голос командирский. И в наступившей тишине – только собаки все ещё потявкивали – слова его раскатились по ушам и языкам рядом стоящих людей и сидельцев.
Кромешник.
Слово было сказано. То, что чёрным заветом хранилось на груди у Гека, то, что копилось легендами и ползучими слухами столько лет опутывало зоны, тюрьмы и пересылки, – словно тираннозавр, выпрыгнуло из прошлого на свет божий и стало оглушительной явью. Зловещей кометой взошёл над лягавскими резервациями и клетками Последний Ван – реликт ушедшей эпохи, чернейший князь из уголовного племени, начисто выжженного роком и политической инквизицией пресветлого государства Бабилон, мифический Кромешник – сгусток мути, ужаса и войны.
Отныне прежние заглазные клички, типа Чтива Бабилонского и Казнилы, слетят шелухой и не вспомнятся никогда. Стив Ларей – только так и не иначе будет звучать его имя, оно же титул, в его присутствии. Кромешником будут звать его враги (и его люди тоже, но не часто, за глаза, когда вероятность быть застуканным невелика).
Громок был голос Хозяина, но не настолько, чтобы его услышали из БУРа, стоящего чуть ли не в полукилометре от вахты. И наоборот. Однако именно оттуда, словно в ответ на мрачное поздравление, рвался к скудному небу отчаянный хриплый вой. Это кричал Фиксан, главпахан «Аргентины», получивший последний верноподданнический язычок о случившемся на его зоне, теперь уже бывшей его зоне. Он выл и кричал, и слов было не разобрать, да и к чему теперь его слова, кто их будет слушать? Он сидел в БУРе пятый месяц, оставалось всего ничего – полтора месяца БУРа и два года срока. Он выл, и вой этот не нуждался в переводе – не бывать ему никогда паханом, не бывать и скуржавым. И в перечне живых ему тоже недолго числиться: из БУРа на вахту не сбежать. Блеклый день, ни лучика, ни клочка синего неба. В любой день, в любой час любого времени года – страшно умирать. Но когда день так сер и безнадёжен – ты словно бы ещё больше обделён судьбою. Надо уходить, умирать самому, чтобы не успели добраться те, от кого не будет пощады в лице быстрой смерти. Вены пилить не больно, надо только решиться и не дать надежде, сволочной девке, обмануть тебя и передать в руки тем, кто давно и сладко жаждет слез твоих и последних мучений. Ах, не утешить себя мыслью об отмщении и бренности всего земного. Они будут жить – и спать, и есть, и курить, и… Они тоже умрут, но позже, пусть на миг, сутки, на год – но позже, чем ты.
Фиксан выл, и слезы бежали по свинцовым щекам. Он медлил, с мойкой в руках, пытаясь насладиться хотя бы тем, что он все ещё жив и плачет, что его пальцы все ещё чувствуют холодок бритвы, а глаза видят тусклый свет жизни. Но в углу штрафного барака уже составилась команда заговорщиков, и не суждено было Фиксану уйти добровольно, тихо обмякая в объятиях вызванной им бабушки с косой. Он умрёт медленно, той же ночью, связанный, с заткнутым ртом, и всю оставшуюся жизнь в его судьбе не будет ни одного хоть сколько-нибудь светлого пятнышка, свободного от страданий.
Глава 11
Ноги привыкли
Лужи и версты мерять…
Ждёт ли кто меня?
– Что-нибудь случилось?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120