Полтора часа подряд Патрик пытался улететь в астрал и оттуда починить свой охромевший разум. Когда он вылез из ванны, смеющиеся головы и угрожающие голоса исчезли, сердце гулко бухало в усталой груди, ноги противно дрожали. Ещё сутки, и все наладится, определил Патрик. Он надел единственный длинный халат, обвязался поясом и пошёл присоединяться к обществу.
Тобик подналёг на пиво и водку, Франк с удовольствием попивал красное калифорнийское вино («Среди неевропейских помоев это – лучшее»), однако был умерен, по своему обыкновению; оба смотрели включённый тихонько телевизор – эстрадное шоу. Дядя Джеймс поужинал «насухо», потом одним махом залудил двухсотграммовый стакан «мартеля», вытащил телефонный штепсель из розетки и пошёл на боковую. После двадцати трех часов резко повышалась вероятность перехвата телефонных разговоров, Дядя Джеймс не собирался этим пренебрегать, поэтому и обнулил звонки, от греха подальше, хотя имел защиту от любопытствующих ушей куда более реальную. Дело в том, что квартирка была не простая. Здесь, как и на Старогаванской, была установлена армейская аппаратура ВЧ – высокочастотной связи, – обеспечивавшая непробиваемую кодировку звуковых сигналов, когда Джеймс беседовал с тремя, а после смерти Боцмана – с двумя точками, аналогично оборудованными. В остальных случаях разговор можно было контролировать, поэтому необходима осторожность для собеседников. (Так обещал ему изобретатель-самоучка, познавший и даже усовершенствовавший эту самую ВЧ, проверки пока его слова подтверждали. Он пытался объяснить Дяде Джеймсу технические подробности, но тот сунул ему обещанный могучий, как всегда, гонорар, цыкнул для порядка и выпихнул вон: должен был вот-вот завалиться Франк с девками.)
Патрик выпил кипятку без заварки и тоже пошёл спать, через полчаса вырубился Тобик, скорчившись прямо в кресле, а Франк поглядел ещё немного и завалился на диван, застеленный им заранее. Дядя Джеймс и Патрик предпочитали в таких случаях раскладушки.
Утро начали с завтрака, приготовленного Дядей Джеймсом: он вытащил из недр кухонного стола гигантскую сковородку, поставил на огонь, насыпал туда мелко резанного сала, чтобы чуть позже залить сверху дюжиной яиц, беленьких, чистеньких, с круглыми магазинными штампиками. Франк брезгливо сморщился, выпросил ещё два яйца, положил их в кастрюльку с водой и поставил на соседнюю конфорку.
– Ты, Джеймс, должен в цирке выступать, в программе «Уроды века». Пожиратели огня тебе в подмётки не годятся, право слово! Ребята, неужели вы будете это есть?
– Будем, – дружно ответили «ребята» – Патрик и Тобик. Патрик наконец-то почувствовал улучшение, а вместе с ним и голод; Тобик же всегда готов был пожрать, лишь бы пожирнее и поострее.
– Да и хрен с тобой, аристократ занюханный, – высказался Дядя Джеймс, нимало не смущённый критикой в свой адрес. – Число двенадцать делится не только на четыре, но и на три, причём с такой же лёгкостью. – И зачем-то прибавил: – Даже мусульмане и евреи с удовольствием едят жареное свиное сало, если не знают об этом.
Все ждали, что он пояснит или дополнит свою мысль, но он только выругался грязно: капля кипящего сала стрельнула со сковородки ему прямо в щеку.
– Тобик, режь хлеб, Патрик, кофейник поставь, да залей его полнее, а то опять без воды кипячёной сидеть будем, Франк…
– Слушай, командир, отвали, да? Раскомандовался, понимаешь. Видишь – я себе завтрак готовлю.
Включили телевизор. Почти по всем каналам шли воскресные проповеди, сводки новостей повторяли вчерашнюю информацию, мэр опять обещал выполоть поганые сорняки бандитизма и экстремизма… Звук приглушили и уселись завтракать. Томатный соус, вылитый на яичницу, вдруг стал пахнуть кровью; Патрика едва не вырвало на скатерть, но он преодолел себя, запихнул в рот жёлто-красный глазок и устоял, иллюзия исчезла. Тобик молчал, как всегда, когда его не спрашивали, Франк и Дядя Джеймс ввязались в нудный и бессодержательный спор о достоинствах последних автомобильных моделей, телевизор бубнил себе в углу – было скучно. Патрик сел в кресло, очистил журнальный столик, подстелил чистый тряпичный лоскут, выложил на него два ствола – трофейную волыну, захваченную Джеймсом, и свой кольт. Тут же на столике поместил свою оружейную «аптечку»: оружие – как ребёнок, требует постоянного ухода и заботы.
Дядя Джеймс спохватился вдруг и поспешно включил телефон. Тот немедленно отозвался пронзительным звоном; день начался.
День начался с неприятностей: после короткой серии нейтральных разговоров и сообщений Нестор доложил, что лягавые, почти все незнакомые, перевернули «Маргаритку» вверх дном, запугивают девиц, спрашивают про Гекатора Суллу, про Малька то есть. Грозятся лавочку прикрыть, потому что подозревают здесь убийство. Как будто в городе им сейчас хлопот мало…
– Франк, сегодня вечером дома будешь, как я и грозился. Пузырь с тебя по этому поводу.
– Вот спасибо, отец родной! Надо же, отпускает он меня!…
– Так ты того… позвони в Марсель…
– На предмет?
– Малька придётся… – Дядя Джеймс сделал согнутым указательным пальцем правой руки долбящее движение по воздуху вниз.
Патрик сразу поднял голову и посмотрел на Джеймса.
– Что уставился? Горячо, говорю, стало. Нельзя позволить, чтобы парнишка запел, не то и мы с Франком на кладбище поедем, да и тебя не забудут.
– А в Марселе ему нельзя переждать? Кому он там мешает?
– Предстоят очень важные дела. Появились колоссальные перспективы. На кону стоят серьёзные деньги и интересы многих людей. Мы не можем рисковать всем этим из-за одного сопляка, пусть даже не самого сопливого. – Он наклонился к Патрику и продолжил вполголоса: – Даже если мы его отдадим, как докажем, что он – это он? Они ведь ему пальчики сверят… Понимаешь?
– Да вся округа же знает, что это он.
– Тем более. Будут копать – откуда в его деле другие пальчики, кто подменил… Ты себе новых талантов найдёшь. Кончено. – Дядя Джеймс пожевал губами: – Мне, думаешь, хочется решать таким образом? Ну все, все… Сегодня вечером… ах, черт, здесь же нету… Завтра вечером разрешаю тебе сыграть концерт для волынки без оркестра, прямо в конторе. Договорились?
– На волынке…
– Да, Мальку было бы приятно. Или вот что, Франк! Не фиг откладывать: на трубку, звони в Марсель, намекни насчёт него… Чтобы в темпе…
Франк присел на край стола, начал накручивать диск, код все время срывался… Патрик машинально собрал трофейный ствол, загнал обойму и вздрогнул: прямо из столешницы сквозь тряпку выскочила мерзко хохочущая голова Червончика и исчезла. Комнату заполнили голоса и пронзительные звуки волынки, резко и горько пахнуло порохом.
– Алло… алло, – встрепенулся Франк.
Патрик выбросил вперёд левую руку со стволом и веером, слева направо выпустил три пули. Подобная быстрота плюс меткость редко ему удавалась даже в тире: все трое – Дядя Джеймс, Тобиас и Франк – без звука повалились на пол с простреленными головами. На третьем выстреле глушитель практически утратил свои свойства – получилось так громко, что зазвенело в ушах. Патрик подскочил, нажал стволом на рычажок, прервал связь. Дядя Джеймс лежал на левом боку, длинными ногами перегораживая почти половину комнаты. Патрик испытывал иррациональное ослабление мук совести от того, что Джеймс не видел случившегося, из-за этого чувство вины перед ним – странным образом – не было таким острым.
«Гад, гад, гад… – звенели голоса. – Ты не должен жить… Умри, умри…»
Патрик затряс головой, зажмурил глаза, крепко, до цветных пятен…
«Он там. Патрик в квартире… Он там… Выходи… Ты мертвец…»
– Не-е-е-т!!! Надо… собраться… Домой. Надо продержаться… до дома. Надо… идти… – Превозмогая бред, Патрик на полном автомате замёл следы, сунул ствол под мышку и шатаясь побежал к выходу.
Голоса грохотали у него в ушах, стыдили его и смеялись, обвиняли и угрожали, требовали вновь, чтобы он убил себя. «Нет!» – изо всех сил кричал им Патрик и упрямо шёл к себе домой, там он справится с ситуацией, Джеймс поймёт…
Прохожие провожали взглядом бледного, как мел, мужика с безумными, ничего не видящими глазами, который пер по тротуару напролом, сквозь толпу, и беззвучно шевелил губами… Он забыл, что как раз домой идти нельзя. Пистолет выронил где-то по дороге…
Снайпер-айсор, подрабатывающий у даго, сидел на чердаке и не знал, что его работодателей уже нет в живых, что никто не оплатит его контракта. Ему была поставлена чёткая задача: трое суток, с одной подменой на сон, караулить возле дома и прикончить некоего Рыжего (Патрика), как его назвал заказчик, показывая фото. Оплата – по окончании дежурства, либо полная и сразу, если дело будет сделано. Появился клиент – он, сомнений быть не могло, внешность больно характерная, – снайпер воткнул ему с пятидесяти метров пулю прямо в лоб. Дежурство закончилось, и можно было уходить. Но полиция тоже кое-где расставила посты, оперативник видел всю сцену и подкараулил снайпера у чёрной лестницы во двор. Усталость и злоба на весь мир обуревали детектива: он выстрелил в голову снайперу, не пытаясь даже арестовать его. Позже в рапорте он написал, что действовал по обстановке, обороняясь. Тот, кто читал этот рапорт, когда-то писал подобные, а посему без звука принял его – чем этих скотов меньше, тем оно лучше.
Смерть Дяди Джеймса, Патрика, Франка потрясла многих. Герман, Нестор, люди Франка пытались понять, как могло такое случиться, что Патрик оказался не с Дудей в критический момент и допустил, чтобы убили не только шефа, но и его самого. Кто сумел нащупать сверхосторожного Дудю и прикончить, не оставив следов? Кто сумел выманить и прихлопнуть Патрика, как тупого новобранца?
Галло, узнав об этой новости, повёл себя так, чтобы друзья и недруги поверили в его к этому причастность. Маразм им овладел либо чрезмерная хитрость его подвела, но в ночь с понедельника на вторник, ближе к утру, люди Германа легко перебили жиденькую охрану возле дома старого Галло, ворвались к нему, но ничего не взяли, кроме самого хозяина. Тот раскололся быстро и основательно, предоставив алиби на свой счёт: ни убивать, ни отдавать такие приказы он не мог в этот день чисто технически. Ему поверили и пристрелили без дальнейших мучений. Смерти на этом прекратились. Прибывший из Штатов Микеле Наварра, полный тёзка своего дальнего родственника, погибшего когда-то на Сицилии, тотчас предложил мир, мало чем отличающийся от капитуляции, попросил прекратить все распри, пока люди с обеих сторон будут хоронить своих мертвецов. Его предложение было принято.
Серое морозное апрельское утро сменилось чистым и ясным днём: выглянуло солнце, воздух стал свеж и звонок, католическое кладбище, убранное червлёным золотом осеннего леса, дышало смирением и уютом, и только в противоположных его концах клубились две темно-серые тучи: родственники и сподвижники провожали покойников в последний путь. В почти поголовно католическом Бабилоне только двое покойников из Дудиной армии принадлежали иной конфессии, протестантской, кажется; остальные присутствовали здесь, смирно почивая в бронзовых гробах. На другой стороне кладбища гробов было немногим больше, так как половину из погибших посмертно депортировали на родину. Рыдания и крики нарушали благолепие скорбного дня, метались в толпе очумевшие в своём азарте репортёры, детективы прохаживались, как на скотном рынке, между скорбящими, делали записи в блокнотах, телохранители бдительно зыркали по сторонам. Мало кто теперь обращал внимание на толстенькую низенькую старушку, тихо плакавшую возле гроба с Дядей Джеймсом, её обожаемым сыном. Двойное горе постигло старуху: её муж, отец Джеймса, умирал в больнице от инсульта, вызванного смертью сына, врачи однозначно сказали – надежды нет. И вот она, оставив мужа на попечение сиделок, провожает своё несчастное чадо туда, куда ей самой давно бы уже пора, потому что жить больше незачем, но Господь не берет её душу… О, она ни секунды бы не колебалась и отдала бы душу даже врагу рода человеческого, если бы это могло оживить её мальчика, такого хорошего и такого несчастного…
Звучали речи, клятвы отомстить и признания в верности, сыпались слова, словно комья земли в могилу, – уходила эпоха. Пройдут годы, прежде чем прибывший из-за моря-окияна Наварра (кличка Заморский, данная ему авансом местными делаварами, постепенно трансформируется и превратится в Заморыша), сумеет восстановить из руин кое-какие завоевания своих предшественников, но никогда уже пришельцам не стоять на равной ноге с быстро прогрессирующими аборигенами. Не бывать уже в прежнем виде и организации Дяди Джеймса – развалилась она, подобно империи Карла Великого, на удельные княжества: основную часть, с публичными домами, ростовщичеством и героиновой розницей, унаследовал Герман, недалёкий, но по-мужицки хозяйственный уголовник, в прошлом вытрясатель чужих долгов. Продовольственный рынок и рэкет нескольких магазинов оттягал Нестор, не желавший больше терпеть над собой никаких начальничков. Полтора десятка преданных ему боевых ребят, не считая пристяжи подсобной, – это достаточно серьёзно, чтобы к нему не лезли всякие свиные рыла. Наследство Боцмана – лотереи и угон автомобилей – вообще попали к чужим: некий Дядя Фритс, по кличке Кошеловка, чья «юрисдикция» распространялась на стадион, возле которого свил гнездо Боцман, ныне покойный, наложил свою лапу на лотереи и в ультимативной форме предложил угонщикам свою помощь и защиту. Мазила пока парился в следственном предварительном, когда и кто будет вынимать его оттуда – вопрос оставался открытым. Корсиканцы жили тихо и наособицу, почти как китайцы; вместе с вольнодумным Франком оборвались доверительные деловые связи с местными: «Может, оно и к лучшему», – посчитали патриархи клана.
Герман шепнул Нестору, качнув головой в сторону матери Джеймса, тот согласно кивнул и вынул из кармана белый пакет, заранее приготовленный. Герман присоединил к нему свой, иного вида, но того же назначения, и пошёл, сопровождаемый Нестором, чтобы лично ей передать, – там было больше четырехсот тысяч талеров, собранных братвой, в последний раз объединённой общим делом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120